– И ты сейчас так говоришь?
– Я забылась. Наверное, это подходящее слово… Выкинем его здесь и поедем домой.
– Хватит чушь пороть.
Соулей открыла дверь и вышла из машины, Ката – за ней. Они общими усилиями стали тащить Йоуна из машины, но вдруг Соулей выпустила его и издала вопль. Она отпрянула, и Ката от неожиданности сделала то же самое. Йоун упал лицом на каменистую землю и остался лежать без движения.
– Что стряслось? – спросила Ката.
– У него глаза были открыты! И он смотрел на меня – как будто видел, понимаешь?
Они перевернули его. Лицо Йоуна было исцарапано камешками, на лбу темнели кровоподтеки.
– Да пошутила я, – сказала Соулей, когда они вновь стали поднимать его.
– В каком смысле?
– Я не испугалась. Мне просто хотелось сделать ему больно.
Они повели его под руки, добросовестно следуя по ровной тропинке между дюн, на взморье. Порой Йоун тряс головой, словно пытаясь сообразить, что с ним; его ладони были потными и холодными, от него исходил неприятный кислый запах.
– Блин, блин, – ругалась Соулей, когда песок становился глубже, но Ката велела ей терпеть. Море было далеко-далеко, и они проковыляли, ведя между собой Йоуна, до середины приливной полосы, а там Соулей вновь выпустила его. Он навалился всей тяжестью на Кату, и она дала ему упасть на спину в песок.
– Вставай, козел ты эдакий! – крикнула Соулей, легонько пнула его в бок и засмеялась.
Ката уселась около Йоуна, прихлебывая из бутылки. Песок был сухой-сухой. Соулей присела с ней рядом и стала кидать в голову Йоуна камешки, пока Ката не велела ей прекратить.
– Почему? – спросила Соулей. – После всей этой бодяги…
– Прошу тебя… Дай мне время подумать.
– Да чего тут думать! – Соулей взяла ее за руку. – Единственное, что тебе надо сделать, это ощутить ярость – вот тут, в груди. – Она положила ладонь Кате на грудь. – Вся эта мерзость, которая на тебя обрушилась… И тебе надо, чтобы это все из тебя вышло, а этот мужичонка получил свое. Но пока ты будешь это делать, не думай о нем, как о человеке, он этого не стоит. По-твоему, он о Вале думал, как о человеке, когда засовывал ей? Ей же было всего двенадцать! Давай закончим дело. Смотри, что у меня есть… – Она сунула руку в пакет, где хранила выпивку, и вынула что-то остроконечное, покрытое блестками и красными ленточками.
– Что это? – вытаращила глаза Ката.
– Колпачок для вечеринки… Я другого не нашла. Но мне показалось, Йоуну это подойдет. – Она зажала Йоуну челюсть, стиснула ему щеки, крикнула: «Доброе утро!», а потом принялась расстегивать ему рубашку.
– Подожди, – сказала Ката, забирая у нее фотоаппарат. – Я должна отснять один кадр. – И она сфотографировала, как он лежит на песке на спине.
Затем они общими усилиями стащили с него рубашку, брюки и белье, оставив в одних носках.
– Маловат у этой твари инструмент, – сказала Соулей, заглянув ему между ног. – А все же просто уму непостижимо, сколько от таких бывает вреда.
Ката хихикнула, дрожа от холода, и надела на него колпачок. В конце концов, Соулей достала из ниоткуда губную помаду и написала у него на лбу «ПОТРАХУН».
– Ну, вот, теперь начнется, – сказала она, взяв фотоаппарат.
Ката присела возле головы Йоуна, выставила одно колено и оперлась на него рукой: она видела такую позу у охотников, которые хвастаются своей добычей. Соулей отщелкала несколько кадров, они поменялись, и Ката сняла Соулей около Йоуна. Затем они вновь подняли его на ноги. Его глаза открылись, и он смотрел вокруг себя все таким же растерянным взором – наверное, как Вала, когда ее по очереди насиловали те трое.
– Подержи-ка мне его, – сказал Ката и сделала несколько шагов назад.
– Что ты хочешь сделать?
– То, что ты сказала мне сделать… Хочу увидеть, как он упадет.
Ката закрыла глаза, сосредоточила внимание на своей голове, затем на груди, и так вниз до живота. Она почувствовала, как там клубится злость, круг за кругом, и позволила ее потоку увлечь себя, ощутила ее жар и то, как она без конца извергается, отравляя все тело, дала потоку донести себя до конца – и сжала кулак.
Затем открыла глаза, подошла к Йоуну и засветила кулаком ему в лицо. Он упал на спину в песок, а Ката рванулась к нему, и принялась осыпать его лицо ударами, пока не перестала вообще что-либо ощущать. Перед глазами у нее плыли серые точки, ей было трудно вдыхать воздух. Она потеряла равновесие и шлепнулась на песок – и неподвижно лежала на спине, пока не восстановила дыхание, после чего перевернулась, вскочила и ушла.
Над приливной полосой она присела на бугорок, а через миг к ней подсела и Соулей. Они передавали друг другу бутылку, курили и смотрели, как начинается прилив.
– С ним все нормально? – спросила Ката после долгого молчания.
– Тебе не должно быть стыдно; отличные побои получились! А фотоаппарат я повесила ему на шею.
– Не знаю, как это вообще возможно…
– Что?
«Думать о сексе с кем-нибудь, кто находится в таком состоянии: просто лежит, и всё. Совсем беззащитный, потерянный… Не пойму».
– Хорошо… А если б понимала, мне пришлось бы тебя убить.
Они расхохотались, и Кате стало немного легче. Луна выглядывала из-за горной гряды на Снайфетльснесе[31], воздух приобрел белесый оттенок, и море подступило ближе к куче на песке.
– Ну хватит, – в конце концов, сказала Ката и встала. Они подошли к этой куче, оттащили ее дальше от воды, а потом уехали в город.
Обычная женщина
Первым, что она увидела, когда очнулась, был пожилой мужчина на соседней скамейке. Он лежал и храпел, на нем были плавки и зеленая рубашка-поло. На груди у него лежала раскрытая книжка в мягкой обложке с изображением окровавленного кулака.
Ката села и потянулась. По правую руку высилась серая бетонная громадина, где она никогда не видела ни единого человека. Она не была точно уверена, но всегда считала, что эти трибуны у открытого бассейна построили для чемпионата Скандинавских стран по плаванию: сооружение вмещало добрую тысячу зрителей, и хотя уже много десятилетий на эти места никто не садился, его можно было считать удачным памятником оптимизму исландцев.
От ближайшего к ней бортика бассейна оттолкнулась девочка-подросток в красном бикини и поплыла вдаль на спине: медленно, словно растягивая удовольствие.
Ката встала и взглянула на часы у дальнего конца бассейна.
Пять минут.
Она вынула из сумки пакетик фруктового сока и села у дверей, ведущих в сауну. Несмотря на радостную солнечную погоду, народу в бассейне было мало, но ведь пора отпусков заканчивалась, уже настал сентябрь.
Четыре минуты.
Ката встала, подошла к бортику и кинула взгляд на трибуны. Тень от козырька крыши пересекала ряды зрительских мест наискосок. Посередине трибун была табличка, которую Ката не могла прочитать. Вроде бы там было написано «Осторожно; те, кто здесь сидит, предназначены для просмотра, а не наоборот» – или что-то в таком же духе.
Накануне на кассе в супермаркете «Хагкёйп» Кате на глаза попалась обложка глянцевого журнала, на которой был представлен Бьёртн в качестве бывшего «индивидуального тренера знаменитостей». А сейчас для него разработали «приложение», на которое желающие могли оформить подписку и по желанию обрастать мышцами или сбрасывать их под его руководством, только его присутствие было исключительно «мысленным».
Три минуты.
В свое время Ката перелопатила все об этом Бьёртне: от первых тредов, где мусолилось его агрессивное поведение, до гламурных обсуждений в телепередачах вроде «Исландии сегодня». Ее поразило, как постепенно все СМИ сошлись на том, что он – эдакий человек «из народа»; в какой-то момент и его прозвище «Болик» стало походить на «Волик»: простой парень – душа нараспашку, который делает то, что ему вольно – и, судя по всему, у Бьёртна и журналистов были общие враги в лице всех, кто относится к жизни чересчур серьезно, лишен чувства юмора и не понимает, что его борьба за улучшение общества может обернуться чудовищным однообразием и попранием человеческих прав, – и Бьёртн стал эдаким рупором мнений, которые разделяли «все», но никто не смел выразить вслух. Надо сказать, что прошлое Бьёртна в среде рэкетиров и наркодилеров никто не забыл – напротив, оно лишь усиливало ту веселость, которая так и бурлила между строк и (как представляла себе Ката) происходила от того, что журналистам было стыдно, – но они и сами удивлялись, как смогли такое провернуть: продвинуть преступника, негодяя в самые популярные в стране СМИ, да еще подать его как что-то интересное и актуальное. И всеобщий интерес зиждился как раз на этой борьбе противоположностей: полстраны испытывало отвращение к зазнайкам и лузерам, которые не могут примириться с собственной отстойностью и посмеяться, – а зазнайки испытывали отвращение ко всяческой уголовщине. В одном интервью – ни с того ни с сего, in flagrante delicto[32] – Бьёртн предупреждал подростков против злоупотребления наркотиками, алкоголем и стероидами и просил их не вставать на преступную дорожку: ведь тамошние нравы суровы.
Две минуты.
Ката увидела, как все это сваливается в один винегрет, представляющий собой душевную болезнь исландского народа: самовозвеличивание, комплекс неполноценности, алчность и юмор, на самом деле являющийся плохо замаскированной агрессией. А еще этому парню нравилось деление на «мы» и «они», по каким бы то ни было признакам – в основном по полу и внешности. Например, хотя без женщин нельзя обойтись, они просто «сосуды» – правда, говорилось это в шутку; и некоторым женщинам будет явно полезно, если их изнасиловать – и тоже в шутку; и нет, ему не было стыдно признаваться: ему хотелось девушек, настолько юных, «насколько возможно», пусть даже в обществе такое считается неприличным (Бьёртн сказал, что знает это), но пока он держится в рамках закона, его никто не посмеет упрекнуть, а в глубине души «с ним согласятся все мужчины», и вообще это закон природы, а он, как всегда, просто выражает то, что никто не смеет сказать. Кроме него.