Ката набросала список основных и самых обычных вещей, которых в душе боится средний класс – опасается, что они сделают его чересчур заурядным, – а ведь это то же самое, что «скучный и плохой», правда ведь? Разве не всем известно – для того, чтобы чего-то достичь, надо быть незаурядным?
Список, относящийся к среднему классу, был вот таким; она подумала над ним как следует:
заурядный муж;
заурядные дети, которые в школе звезд с неба не хватают;
машина как у всех;
квартира как у всех;
работа как у всех;
одежда как у всех;
мебель как у всех;
посуда как у всех;
еда как у всех, – разве что ты купил экологичную продукцию марки «Солла»: это выглядело слегка оригинальным, но на самом деле это было не так, потому что данной продукцией оказались наводнены целые стеллажи в дешевом супермаркете «Бонус». И все это заметили.
В конце концов, вещи утрачивали прелесть новизны, и люди искали, чем бы выделиться, в другом месте, толпой устремлялись туда, куда им указал кто-то другой, кто-то, кому в голову пришла незаурядная мысль, – но, в конце концов, и к ней интерес терялся. Порой их осеняло, что они тоже могут проявить инициативу и повести за собой других, как-то выделиться – да только что нового может открыть или сделать заурядный человек? Что такого, что не пришло бы в то же время в голову и другим (во всех отношениях таким же заурядным, как и он сам)? Все они с рождения пребывали в одних и тех же рамках: учеба, работа, семья, хобби, и даже все каждый день читали одну и ту же газету. Нет, если уж обычному человеку средних лет взбредало на ум, что у него есть какая-то идея не как у всех, то, наоборот, более вероятно, что она на самом деле была чуть поплоше, чем обычное осмысление мира. Но при «кризисе заурядности» даже она – лучше, чем ничего.
И, в конце концов, эти люди успокаивались на самых заурядных выводах, что надо научиться ценить то, что им «выпало на долю» – и под этим таилась смутная мысль, что, несмотря ни на что, все по-своему необычны и важны: потому что все – люди, все – человеки.
Так оно было… Ката внесла последний штрих в пункт о выводах и написала, что средний класс мог одновременно делать только что-нибудь одно; его день был вереницей задач, решаемых последовательно; а после них наступал черед усталости, сна, надежд, что завтра будет лучше, или на выходных, или летом, осенью, весной, или зимой, но это маловероятно, потому что зимой, как известно, что-то хорошее бывает редко, да и в дождливое время – тоже. Это все было таким обычным…
О «жизненных победах» здесь речь не идет. Не проиграл с позором – уже, считай, повезло. И так всю жизнь!
Как она вообще это выносила? И все они? Почему никто ничего не предпринимал? Ведь терять им, похоже, было нечего. Пример: если на заурядных людей обрушивались заурядные экономические проблемы и заурядная депрессия, они думали о самоубийстве и порой даже осуществляли его – но и это было заурядным: четвертая по распространенности причина смерти в этой стране. Однако вот в чем вопрос: если депрессия наступила из-за денег, то почему бы не пойти грабить банк и погибнуть при этом или ограбить его, удрать с деньгами и таким образом разрешить свою проблему?
Да потому что проблема, как обычно, – в голове. На самом деле нет особой разницы, стоять на самой низкой ступеньке общественной лестнице или на второй сверху, да только – почему, чем выше взбираешься, тем больше дрожь в ногах?
Заурядная жизнь.
Ей было нечего терять. И всем было нечего терять. Но если все общество – одна большая рамка, внутри которой находятся противоположные желания, которые ничего не значат сами по себе, а их столкновения и борьба – что-то да значат, то ей ничто не мешает найти себе собственное желание, раздуть его на полную и осуществить любыми действенными средствами. Удерживавший ее страх был всего лишь коварным нежеланием перемен и нежеланием выделяться, комплекс неполноценности, взрощенный в ней и основанный на простом условии; этот страх не был тождествен ее личности. Но чтобы не просто рассуждать об этом, а продвинуться дальше (ведь слова и мысли – лишь указатели), ей надо было ступить на путь действия.
Гардар пришел в ресторан первым. Он сел за столик в углу, откуда были видны и дверь, и окна.
Немного погодя подошла Сюнна. Они поцеловались в щеку и сели. Сюнна заказала аперитив, а потом – бутылку красного вина (Ката представляла себе, что Гардару это не понравится: из-за свидания он не пошел на собрание анонимных алкоголиков). У Сюнны была сумка через плечо; куртка, юбка до колен, блестящие лаковые туфли и колготки в сеточку – чтобы «завести» Гардара.
Ката следила за ними из машины, припаркованной чуть дальше по улице. Время от времени она подносила к глазам небольшой бинокль – скорее, для того, чтобы самой развлечься зрелищем, а не потому, что ждала, что Соулей влипнет в какую-нибудь историю: в роли Сюнны та казалась увереннее и сильнее, чем в собственной жизни. В ее сумке лежал шокер – подарок Каты и наручники, которые оставил под кроватью один из бывших ухажеров.
Через несколько минут Соулей встала, направилась в туалет, и Кате пришла эсэмэска о том, что все идет, как надо. Она завела машину и поехала к дому Гардара. В доме не было никаких признаков жизни – темные окна на верхнем этаже, и никто не подошел к телефону, номер которого Ката отыскала в Интернете.
Она выехала из этого района на север, купила себе кофе в небольшом торговом центре на Вогар, но пить ей его не хотелось. Ее сердце билось быстро, с перебоями. По плану, Соулей с Гардаром должны были сидеть в ресторане не менее часа – или до тех пор, пока она не вольет в себя нужное количество алкоголя и не получит возможность поехать к нему домой. Он все еще был настороже, но со временем начал доверять Соулей – или женщине, которую называл Сюнной и считал секретаршей из риелторской конторы «РЕМАКС». На собрание анонимных алкоголиков Соулей приходила с новой прической, покрасив волосы в черный цвет, и с другим, нежели обычно, макияжем. Кажется, эта маскировка ей нравилась: она напоминала сериалы, которые Соулей смотрела по телевизору.
Ката вернулась в район Бустадир и припарковала машину. Пока ждала, вынула фотографию Валы. На ней дочке было восемь лет; она стояла перед их домом на Мысе, одетая в дождевик, и, улыбаясь, смотрела прямо в объектив. В ту зиму, выдавшуюся необыкновенно темной, Вала боялась спать в своей комнате одна и часто забиралась к родителям. Когда у Тоумаса были ночные смены, мать с дочерью спали в одной кровати или лежали рядышком и читали каждая свою книжку; лицо дочери было таким открытым, невинным, что Ката понимала: в этом мире ей будет нелегко.
Она посмотрела на фотографию, почувствовала, как внутри нее поднимается волна любви, закрыла глаза и попыталась представить себе лицо Валы. Но вместо этого увидела только гипсовое пузо с неприличными, разбухшими сосками и кукольный домик. Ката съездила на склад на мысе Гранди за фотографиями из семейного альбома, а больше ничего там не тронула. Кукольный домик все еще был запакован в коробку. Пока мир трещал по швам, рушился и вновь выстраивался, – в маленьком домике ничего не изменилось бы; и она не собиралась ни забирать его, ни выбрасывать; а может быть, когда-нибудь, когда она больше не будет в состоянии оплачивать счета по кредитной карточке, его выставят на аукцион, а может, выбросят на свалку, как и любые ненужные деревяшки независимо от степени их оригинальности. Она передвигалась по комнатам домика, видела каждую вещицу, каждую трещину в стене – как будто сама побывала внутри, ощутила тишину и свет в комнатах.
Агония у тебя будет долгой и трудной. Кто же ей такое сказал?
Около девяти пришла эсэмэска от Соулей, что все нормально и что она едет к Гардару домой. Через пятнадцать минут Ката увидела, как они вместе, не спеша, идут по тротуару по направлению к дому; у Гардара рука, как всегда, в кармане, а выражение лица такое, словно ему приспичило в туалет.
Гардар открыл дверь, пропустил Соулей вперед и резко закрыл за собой. Зажегся свет в гостиной, а через миг – в спальне.
– Вот это быстрота, – пробормотала себе под нос Ката и достала из рюкзака, который у нее был с собой, балаклаву. Застегнула молнию на куртке по самую шею и вышла из машины. На улице никого не было. Ката подбежала к дому, забралась в сад и встала в его углу в тени, настолько близко к окну спальни, насколько посмела.
Вскоре окно спальни открылось, и Соулей четким голосом сказала, что ей хочется потрахаться. Гардар что-то пробурчал в ответ, и послышался скрип кровати.
Еще несколько минут ничего не слышалось, кроме скрипа; в спальне погас свет, и до Каты через окно долетел приглушенный шепот. Послышался стон Гардара; Соулей сердито велела ему слушаться.
Мимо дома проехала машина, и тут же в спальне сверкнули яркие вспышки. Потом занавески отъехали в сторону, и в окне показалась Соулей.
– Скорее сюда! – прокричала она, подняла ключи в руке. Но потом передумала бросать их в окно и сказала, что лучше откроет дверь сама.
Она пропала из окна, а Ката подошла к входной двери, услышала, как с той стороны Соулей открывает задвижку, и двери распахнулись.
– Я его шокером… – сказала Соулей. Они заперли дверь, и Ката прошла за ней в квартиру. – Он не хотел, чтобы его связывали; пришлось его вырубить и пристегнуть к кровати наручниками, так даже лучше.
Перед входом в спальню Ката натянула балаклаву на лицо, так что остались видны только глаза. Гардар лежал в кровати на животе, запястья скованы наручниками, цепочка которых охватывала один из столбиков в изголовье.
– Надо его получше привязать, – сказала Соулей, взяла у Каты рюкзак и извлекла оттуда трос, который они купили в строительном магазине: мягкий на вид, толщиной всего в палец, но продавец сказал им, что внутри него проволока, выдерживающая натяжение в несколько тонн.
Гардар был в майке и в трусах-«боксерах». Он попытался подняться, но, очевидно, еще был в шоке от полученного разряда. В изножье кровати свисала с потолка боксерская груша.