– Мы поняли, что должны ее спрятать… Если б ее легавые начали обследовать, они чего-нибудь нашли бы, ДНК какие-нибудь… Мы-то были с презервативами, но рисковать не хотели. Болик погрузил ее в багажник, а потом мы поплыли на лодке и опустили ее в ложбину… Мы с ней ничего плохого не сделали.
– Вы ее убили, – прошипела Соулей, постучала по голове Гардару бутылкой, а потом отхлебнула из нее, после чего передала бутылку Кате.
– Что вы сделали с ее одеждой? – спросила Ката, сделала глоток из бутылки, но поперхнулась, вспомнив, что эта бутылка побывала во рту у Гардара. Она передала бутылку назад, сглотнула слюну, набравшуюся во рту, и ей стало дурно от вкуса водки и этого удушливого кислого запаха, исходившего от Гардара и наполнявшего всю комнату.
– Сожгли на взморье… Я молитву прочел.
– Молитву?
– «Отче наш».
– А как ты ее насиловал? – спросила Соулей, продолжая попивать из бутылки. – У тебя есть какие-нибудь любимые позы, когда насилуешь? Такие, каких не принимаешь с девчонками, которые сами хотят?
Ката вновь оцепенела, ее тело стало тяжелым и далеким, и только где-то в его глубинах колотилось сердце. Краем глаза она увидела, как Соулей допивает первую бутылку, выкидывает ее, срывает крышку с другой и заливает выпивку в себя. Гардар лежал под ней без движения, голова повернута на бок. Глаз, смотревший на Кату, настолько заплыл, что почти весь его белок стал алым.
– Отвечай, мразь ты эдакая! – прошипела Соулей и дернула трос так, что в горле у Гардара раздались хрипы. Ката попросила ее ослабить петлю. Соулей соскочила с кровати, подошла к ее изножью, прислонилась спиной к боксерской груше и стала пристально смотреть на Гардара, попивая из бутылки.
– Что ты сказал? – спросила Ката, когда Гардар произнес что-то, чего она не расслышала. Наклонилась к нему.
– Он их колол… После того, как кончал, он вкалывал в них иголки. В бугорок над писькой. До упора. Так, что снаружи видно не было… Он хотел, чтобы они были его собственностью. Так и говорил: «Мои девчонки».
Игла, – подумала Ката; та самая, которая нашлась при вскрытии.
– Ему нравилось думать, что в них сидит эта иголка… Когда они на танцах или со своим парнем в ресторане. Или в аэропорту, сквозь воротца проходят…
– Воротца? – спросила Ката.
– Такие воротца, в которых пищит… Потому что у них внутри иголка.
Ката услышала в комнате плач: он исходил от нее самой. Соулей склонилась над ней и спросила, в чем дело.
– Иди сюда… Вот так. – Она помогла ей подняться с кровати. – Что ты ей сказал? – Вновь повернулась к Гардару, подскочила в кровати и приземлилась на колени возле его головы. – Нет, не говори больше, – сказала она, отпивая из бутылки. – Я вот о чем думаю: восемь девушек! А самого тебя хоть раз насиловали? Вот как ты думаешь, Гардар, это каково? Легко, да? Это такая развлекуха? Давай я тебя попробую хоть немножко изнасиловать, чтобы тебе стало понятно, о чем мы тут говорим. А то мужчинам так трудно это понять… Давай тебе палку в задницу вставим, это же так типично… Да только что я из этого получу? Одно дерьмище, и все! А еще я уверена, что у тебя не встанет, судя по тому, как ты разговаривал на этих дурацких собраниях, Гарди…
Ката утерла лицо и смотрела на то, что творилось на кровати. Она видела, какая Соулей стала пьяная, но ничего не сказала.
– Ну как ты думаешь, Богга, – ее Богга зовут, подругу мою, – может, заставим его нам минет сделать? У тебя язык какой длины? – Она потерлась причинным местом о плечо Гардара, посмотрела себе между ног, словно слабоумная, и отпила из бутылки.
– Ой, Богга, смотри, у него месячные! – На простыни возле плеча Гардара были капли крови, но Кате показалось, что они из пореза на руке Соулей. – С тем, у кого месячные, я сексом не занимаюсь, – сказала Соулей и завинтила крышку бутылки. Затем достала шокер и помахала им у Гардара перед лицом.
Кате показалось, что она упускает что-то важное.
– Ты должен пострадать за то, что натворил, – сказала Соулей, приставила шокер ко лбу Гардара, и в комнате воцарилась тишина.
– Не надо, – сказала Ката, но не пошевелилась.
– Ты ненормальный, – сказала Соулей, – тебя не вылечишь. Тебя надо вырубить. Подумай обо всем, что ты натворил, хоть немножко. Подумай о горе…
Соулей схватила прибор обеими руками, прижала поплотнее ко лбу Гардара и дала разряд. Свет в комнате стал голубым, по телу мужчины прокатилась судорога, и тишину нарушил щелчок, когда ноги дернулись и рванули его голову назад.
Соулей выпустила шокер – и сидела без движения, свесив волосы на лицо, и смотрела на простыню. Через миг лицо Гардара покрыла голубоватая бледность, язык во рту распух и высунулся из-за губ. По телу прошла дрожь, и из горла донесся жалобный хрип.
Соулей соскользнула с кровати и вышла из комнаты. Ката заставила себя оторвать глаза от Гардара, а потом вышла за ней.
Они сидели на диване в гостиной, передавали друг другу бутылку и курили, пока Ката не почувствовала, что оцепенение отпускает ее.
– Мы это доделали, – сказала она.
В кухне Ката нашла одноразовые резиновые перчатки, тряпки, черный мусорный пакет и бутылку чистящего средства «Аякс». Она порылась в одежде Гардара, сложенной на стул у самого входа в спальню, и нашла оружие, которое он носил в кармане брюк: кастет и складной нож с не очень длинным, зато острым лезвием. Ножом Ката срезала трос с ног Гардара, оставив петлю на шее и обрезок троса длиной в метр. Соулей отстегнула наручники, сложила в рюкзак все, что было из него вынуто. А Ката тем временем оттирала чистящим средством каркас кровати, задвижку на окне, подоконник, стену у кровати, пол, замки и ручку на внутренней стороне двери.
В конце концов, они принесли из кухни каждая по стулу, встали на них, вместе отцепили с потолка боксерскую грушу и дали ей упасть на пол.
– И что дальше? – спросила Соулей, смотря то на Гардара, то на крюк в потолке. – Мы не можем поднять его на крючок…
– А нам и не нужно, – сказала Ката. – Помоги-ка мне.
Они сняли с кровати простыню и обернули ею Гардара; подняв ткань за края, им удалось спустить его на пол, а затем они подтащили тело к тому месту, где в потолке был крюк, и там Ката развернула простыню. Его лицо было лиловым, язык вывалился изо рта, вытянувшись до самого подбородка. Белки глаз были все в красных трещинах, жилы на руках и ногах вздулись и оплетали все тело частой сеткой.
– Противно? – спросила Ката, просто потому что ей хотелось что-нибудь сказать. В больнице она привыкла видеть мертвецов. Мочевой пузырь наконец подался, по ноге Гардара побежала прозрачная жидкость и собралась в лужицу на полу. Запах водки стал почти невыносим.
– Тебе раньше с покойниками приходилось дело иметь? – спросила Ката.
– Я видела несколько штук, – ответила Соулей. – Когда в больнице работала, помнишь?
– Да, конечно.
Ката подошла к стульям, переставила один из них в угол, а второй опрокинула около Гардара.
– Принеси бутылку, – сказала она. Взяла бутылку в руки, обошла комнату кругом, глядя на лужицу мочи на полу, засохшую водочную блевотину на стене, большой платяной шкаф в углу, полный костюмов, спортивной формы и обуви. Потом открыла бутылку и полила из нее лежащие на полу матрас и одеяло.
– Эй! – крикнула Соулей. – Ты что делаешь?
Ката плеснула из бутылки на платяной шкаф и вылила остаток на голову и лодыжки Гардара, свернула одеяло и положила у одной стены, обшитой деревом.
– Вон, – сказала она, выгоняя Соулей рукой из комнаты; затем остановилась на пороге и попросила сигарету. Соулей зажгла ее и подала ей. Ката сделала затяжку и выкинула сигарету на кровать (та тотчас вспыхнула), подхватила с пола рюкзак и отступила к дверям. Долетающий из спальни жар стал невыносимым. Соулей пошла за ней через гостиную и шагнула вон из дверей, которые Ката, облаченная в резиновые перчатки из кухни, держала открытыми. Затем закрыла за ними и бросилась оттирать дверную ручку и деревянную поверхность около нее.
На улице было, как обычно, пустынно. Они незамеченными дошли до машины, закинули рюкзак в багажник и сели сами.
Подъезжая к перекрестку, увидели, как по занавескам спальни взбираются желтые языки пламени, услышали звон лопающегося оконного стекла.
– Теперь у нас, по крайней мере, есть возможность, – сказала Ката и взяла курс на запад, в центр.
Зима
Она ходила в бассейн. На первый и второй день Бьёртна там было не видать, но на третий день в четверть третьего он, как обычно, вышел из дверей качалки, направился в душ и провел там столько же времени, сколько и всегда. Вновь вышел, одетый в длинные шорты, с полотенцем через плечо, и сел на скамейку под часами. Сидел так десять минут, незаметно осматривая бассейн и его бортики. Бьёртн не пошел ни в массажный бассейн, ни в горячий и в сауну тоже не стал. На следующий день он появился на стоянке перед качалкой в полвторого, на полчаса позже обычного, провел внутри час и не выходил к душевой до половины третьего; посидел десять минут в одном горячем бассейне и ушел.
Его система поменялась. На четвертый день она вновь изменилась, и на пятый, но немного: он как будто чувствовал, что за ним следят, и хотел выяснить, кто именно, но при этом понимал, что чрезмерная пунктуальность может оказаться для него рискованной. Чтобы не привлекать внимания, Ката то сидела в горячем бассейне, то плавала в «лягушатнике», массажном бассейне или на дорожке, стараясь держаться как можно дальше от Бьёртна.
Через неделю после трагедии на Бустадавег Ката заметила (за хот-догом и колой в ларьке у бассейна), что маленькая заметка в «Де-Вафф» («Обнаружен труп мужчины») уже разрослась в «Волнения на рейкьявикском “дне”». В первый раз возможной причиной «смерти на Бустадавег» называлось убийство; в газете приводились высказывания сотрудников полиции, заявлявших, что этот случай расследует