– А украшений нет?
– Браслет или бусы, только, знаешь, недорогие, а просто чтобы на одежде было какое-то цветное пятнышко. И каблуки высокие – они продаются в «Мании»: то есть не в психическом расстройстве, а в магазине таком на Лёйгавег; его владелицы – Марья и Бирта. И тогда все у тебя будет тип-топ. А еще не забудь накраситься, как волшебник из Вегаса. И лизаться со всем, что движется перед фотографом, только не со мной, у меня полового влечения больше нет… Так ты одежду покупать собралась?
– Просто интересуюсь.
– Вот именно. Абсолютно. Ты хочешь стать телкой, я это по глазам вижу. А у тебя получится – знаешь, почему? Потому что телки бывают очень разные. Короче, крайности. Кроме рыжих. У телок не бывает рыжих волос.
– А как же жена Тома Круза? Николь Кидман?
– Ты смеешься, что ли? – Соулей закатила глаза. – Ты не поняла, о чем я тут говорила? Ты где вообще жила последние пятнадцать лет? Николь – не телка, а еще она бывшая – дважды. Ты пропустила эпоху Кэти Холмс.
Она закурила и выдохнула дым.
– Значит, ты и она… А ведь сложение у вас примерно одинаковое. Обе низенькие, нос маленький… Но вот волосы – это проблема. И пузо, конечно же.
Ката зажмурилась и представила себе ту квартиру: прихожую с зеркалом на стене, рожок для обуви, ботинки на полу; наискосок от прихожей коридор: по левую руку – спальня, по правую – ванная, облицованная кафелем, а затем – кухня и гостиная. Как миллионы других квартир на свете, ничем не отличающаяся от них: ни в самих вещах, ни в том, как они расставлены, ни в том, какие там стены, трубы, батареи, покраска, задвижки или стекла на окнах. Ката представила себе, как она входит и идет по прихожей, по коридору и заглядывает из-за угла в гостиную. Он обитал в гостиной, скрывался там, заклеив окно черным мешком для мусора, играл в компьютерные игры, смотрел телевизор, нюхал, пил, намешивал все в один совершенно безумный коктейль, который не шел ему впрок, но парализовывал сознание. Не знал, кто к нему придет, и придет ли вообще кто-нибудь. Никому не доверял.
На улице Скоулавёрдюстиг Ката купила тонкие перчатки телесного цвета; затем пошла в магазин париков и забрала заказ, изготовленный по фотографии, – так иногда поступали чувствительные пациенты онкологического отделения. Парик ей вручили в изящной коробочке в розовую полоску, с крышкой. Ката сказала владельцу магазина, с которым была немного знакома, что скоро снова начнет работать в этом отделении, а парик – подарок для тетушки, у которой недавно обнаружили рак груди.
Она расплатилась и направилась в маникюрный салон на Лёйгавег, куда ходила и прежде. Девушка, как обычно, сказала ей, что у нее здоровые крепкие ногти, а Ката сказала, что недавно подстригла их на три миллиметра.
– Меньше, чем за неделю, – ответила она, когда девушка спросила, за сколько эти три миллиметра вновь отрастут у нее.
– А за сколько они отрастут на сантиметр?
– Оглянуться не успеешь, – ответила Ката.
– Они очень крепкие и вообще отличные, – сказала девушка, и Ката вышла от нее с отвердителем, новой пилкой для ногтей и красным лаком.
Она села в кафе на углу Ньяульсгаты и Каурастиг. В нем было много молодежи с ноутбуками и проводами из ушей и с таким выражением лица, словно они одновременно были сосредоточены и очень расслаблены. Ката заказала латте на вынос и принялась украдкой разглядывать буфетчицу: она была широка в кости, как мужчина, челюсти тяжелые, будто конские, а под этим мужским лицом у нее была огромная грудь; если Ката не ошибалась, причиной этому служил определенный вид опухолей (она сейчас не могла вспомнить ее названия), которые активировали определенные железы в мозгу в подростковом возрасте, и в итоге кости становились крупнее. А в остальном этой девушке явно удалось справиться со своими опухолями.
Ката шагнула со своим кофе на улицу, стараясь не глядеть по сторонам. В последнее время ее мысли казались все более чужими, словно принадлежали ей не до конца и появлялись и исчезали, как им заблагорассудится. Для борьбы с этим – какими-то непонятными ей самой обходными маневрами – она порой была вынуждена давать самой себе задания: например, вспомнить название улицы, где они с Тоумасом жили в США, и номер квартиры, или где там стоял диван, или чудачества ее подруги Инги, когда она ночью в больнице писала отчеты, или голос отца, когда тот желал ей спокойной ночи, или лицо Валы – как и раньше, по-странному потерянное.
Ката вновь овладела собой и поехала к Соулей; долго звонила в дверь и по телефону, пока та не проснулась.
– А это точно та одежда? – спросила Ката, забирая пакеты с логотипами тех или иных магазинов, порог которых она никогда в жизни не переступала.
– Не волнуйся, милочка, одежду я запоминаю. – И все же Соулей сказала, что ни за что не ручается: насколько Атли будет внимателен к мелочам, зависит от того, в каком состоянии будет его голова. Ката сходила в банкомат и перевела подруге деньги, а затем пригласила ее пообедать в ресторане отеля «Хольт». Соулей напилась, и Ката дотащила ее до дому.
– Когда? – спросила Соулей, повиснув как тряпочка в дверях лифта; ее глаза плавали. Ката поцеловала ее на прощание.
– Не скоро еще… Я тебе скажу… – соврала она и ушла.
Гипсовый слепок беременного живота лежал на столе, перевернутый; рядом с ним – ножницы, тюбик клея и подстаканник, купленный в магазине «Румфаталагер»[40]. На Кате была тонкая нижняя кофта с длинными рукавами, плотно прилегавшая к телу, ярко-голубые леггинсы и юбка, которую Соулей нашла в «Крингле». Клеем она приклеила подстаканник внутрь гипсового слепка, а затем надела этот слепок на себя, закрепив на плечах и пояснице шнурами, куплеными в магазине «Карнизы и шторы». Наконец оделась в фиолетовую кофту с капюшоном, застегнула молнию, надела парик и перчатки – и была готова. Окинула гостиную взглядом. Ей показалось, что чего-то не хватает, и она решила перейти в другую комнату.
Вошла в спальню, всем телом ощутила, как колотится сердце, и подождала, пока сердцебиение уляжется. Снова вернулась в гостиную, встала посередине и окинула ее равнодушным, немного надменным взором. Окно, выходившее на улицу, было открыто, оттуда доносился приглушенный шум уличного движения, а в остальном в доме было тихо.
– Ой, здравствуй! – нарушила тишину Ката. Она направилась к зеркалу на стене, но резко остановилась в двух метрах от него и изобразила на лице скептическую ухмылку. Почему? Да потому, что к ней сейчас кто-то обратился – неожиданно и грубо – таким тоном, который оскорблял ее. Но чего еще ожидать в этом извращенном больном мире!
– Да-да, вот именно, – сказала она и развернулась, глянула в зеркало через плечо, опять повернулась к нему и ухмыльнулась еще раз. Порой у нее как будто просматривалась (как же это называется?) микромимика гнева, чего-то, что хотело вырваться, но что ей удавалось сдерживать (хотя к ней вечно кто-то лез), – однако, видимо, уже не так сильно и не всегда.
– Ты со мной разговариваешь? – Она посмотрела на себя в зеркало; ее ухмылка стала шире и, в конце концов, переросла в улыбку до ушей. И тотчас Ката как будто по-настоящему развеселилась, прямо словно поразвлечься вышла! Она чувствовала себя по-дурацки, но продолжала:
– А мне кажется, ты со мной разговариваешь. – Окинула взглядом гостиную и снова посмотрела в зеркало. – По крайней мере, никого другого я здесь не вижу.
Ката замолчала, ее лицо сделалось серьезным, а затем опять озарилось этой загадочной усмешкой, когда до нее дошло.
– А-а, понимаю… Ты, наверное, с ребенком разговаривал? – Она прислушалась, снова изобразила скептическую ухмылку, которая тотчас превратилась в выражение самого натурального изумления, – и расхохоталась.
– Ну, парень, ты и даешь! – произнесла Ката и умолкла. Затем выпятила пузо, поставила руку на поясницу и рассмотрела пузо с одного бока, затем с другого. Через миг потянула руку за стеклянной банкой, которую перед этим помыла в раковине снаружи и изнутри, налила до половины водой и завинтила крышку. Взвесила банку на ладони, затем просунула ее сквозь дырку, специально прорезанную в кармане кофты и в гипсе, внутрь слепка, установила в укрепленном там подстаканнике и снова вытащила руку. Опустила руки по швам и посмотрела на себя в зеркало: спереди, с одного бока, потом с другого.
– Козел нечастный, – процедила она. – Тварь ты разэдакая; наверное, мне надо бы… – Быстро просунула руку внутрь гипса, опять вынула и повторила это несколько раз, не сводя глаз с зеркала.
Она потеряла сосредоточенность, но потом снова изобразила ухмылку и посмотрела в зеркало, стараясь держать спину прямо, чуть-чуть вытянулась – а под ее усмешкой так и бурлила всяческая микромимика. Затем ее лицо застыло в выражении праведного, сильного гнева, а рука тотчас нырнула внутрь гипсового слепка, схватила банку, подняла ее вверх и начала отводить в сторону до тех пор, пока та не стала видна в зеркале.
Порепетировав еще несколько раз, Ката прибавила к этому движению еще одно: левой рукой схватить банку, а правой тотчас отвинтить на ней крышку. Вода в банке немного побултыхалась, но не выплеснулась.
Ката закрыла банку, снова поставила ее внутрь слепка и с ухмылкой осмотрела свои перчатки, оставшиеся сухими. Ни капли мимо!
Она репетировала предпоследнее движение до тех пор, пока оно не стало получаться как бы само собой: просто лилось как водопад, – и после этого прекратила.
Последнее движение она репетировать не будет.
Около полуночи дверь открылась и почти моментально закрылась вновь. Перед ней стояла Элин и озиралась по сторонам, затем пошла по галерее к лестнице. Она была в красной кофте с капюшоном (капюшон надет на голову), расстегнутой джинсовой куртке и синих кроссовках. Ее движения были медленные, робкие: вниз по лестнице, через парковку, в машину. Тишину нарушил шум мотора, зажглись фары, и машина уехала.