[59].
Долго ли, коротко ли, скорее долго, все-таки сорок веков — куда спешить в Египте? — но нс очень умирая с голоду — как умереть с голоду сорокавековой долине Нила? — словом, нс умирая с голоду, а с трудом удерживая веки от сытого слипания, я отвалился на теплую балюстраду уличного ресторана «Аль-Нахалиям». через силу глотнул шампанского и стал крошить в Нил кусочки недоеденного антрекота, где за них шумно сражались молодые крокодилы.
Мимо прошла с танцующей задницей симпатичная официантка.
— Э, мисс…
А дальше лень, не могу. Но это ведь и простительно. Я сегодня хорошо поработал. С раннего утра до сиесты и после еще пару часов. Из полураскрытой спортивной сумки на меня дружелюбно смотрит мое спецобмундирование — лысый загорелый парик с длинными, как самурайские знамена, нитями седины, полуметровая борода, мышино-песочная униформа, выгоревшая до окраса лабораторной крысы, складной костыль, надувной протез.
«Люди добрые, помогите в немощи лейтенанту Иоганну Вайскопфу, четвертый батальон третьего танкового пачка дивизии славного лиса пустыни Эрвина Роммеля, жертве битвы при Эль-Аламейне.»
Люди добрые помогают, сочувствуют, немецкие туристы даже автограф просят. Я даю за сорок марок, жалко, что ли. Не в пример мне Агасфер на том же базаре зарабатывает гораздо меньше. Просит он еще жалостней, но слова какие, слова-то. «Люди добрые, аллах с вами, помогите в немощи лейтенанту Мойше Когану, жертве арабской агрессии на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа».
И вот я уже поел, а Агасфер еще вкалывает. Алим же, надо признаться, совсем свихнулся на мусульманской земле, бродит по Каиру, как трехнутый, ищет какого-то дядю или тетю. Ну, я их кормлю, но оба совершенно убеждены, что я без них, как без рук.
Танцующая попка сама пританцевала ко мне передком и проворковала по-арабски. Единственное, что я понял, это вопросительный знак на конце. Отвечать на вопросительный знак не хотелось. Я почитал для себя необязательным даже поднимать ленивый взор выше ее высокой груди. Грудь повторила вопрос по-английски. Хороша, высока, после такого сытного обеда и не преодолеть. Но молчать при даме было невежливо, поэтому я дожевал этот хашбаш, то есть бакшиш, блин, как его, бешбармак, то есть, блин, блин с перцем дожевал, рот открыл и все смертельные ветры Сахары обожгли мне то, что я открыл.
— Читэо хльебало разуль, дорогой товарышч? — промолвили терпеливые красные губки. — Гидиэ твойи тчуваки? Повар закольебался антрекот по триетьему разу жарить. Еше полста и?..
— Алейкум ас салям, — поставил я точку.
Притащился Агасфер. Отстегнул протез, принялся разминать затекшую под ним руку.
— А-ту-ту-ту-ту-ту-ту.
— Что?
— Ха аравим ямуту[60]. Всего пять фунтов за весь день. Зачем сюда приперлись? Гостеприимный Египет.
— Да ты бы еше каким-нибудь шайтаном нарядился, агрессор Коган, и пошел бы к мечети клянчить.
— Алим, зараза, чуркотня азиатская, что говорил? «Дядя, тетя, экскурсии, Тутанхамона найдем, разбогатеем» — где все это? Ты, фашистский недобиток, сколько собрал?
— Я, еврейский недобиток, собрал двести.
— Ну, — сразу развеселился вечный нахал, — живем. Эй, девочка, еше бутылочку «Кодорнью» и русской икры. Хорошая страна Египет.
Да. Хорошая река Нил делала миллионолетнее водопускание Африки в Средиземноморскую колыбель. Обезвоженная колыбель человека вымирала. На том берегу, на прежнем месте стояли потрепанные пирамиды и с них что-то смотрело на меня, но смотрело как-то неопределенно, слишком спокойно, слишком как бы после травмы, не ожидая от этой земли искомой встречи. Даже мой хитрый псевдошеф Роммель так не ждал отсюда английских танков, как не ждал я ничего. Только морщил нос от смрадного смога, только щурил глаз от солнца. Но почему же мой зрачок, как роммелевский прицел, цепляется за каждой высокой в очках брюнеткой? А Птах его знает почему?
— Алимчик не подавал признаков лучшей жизни? — прервал Агасфер.
— Что?
— Я хотел сказать, что мне подсказывают отбитые в четырнадцатом веке почки — хватит ли нам двухсот пяти фунтов расплатиться за это пиршество?
— Ерунда, лейтенант, какая, право. Посмотри в меню — в сотню уложимся. Только справа налево смотри.
— Не учи ученого. Я по-арабски учился еще при Альмохадах. Тэ-экс, тэ-экс. Девушка, еще два кофе с ликером и хорош.
Я ходил бессмысленным толкаемым странником по базарам всей Дельты, оглядывался в портовых притонах Александрии, заглядывал за грани пирамид. Но ни в одном из городов Египта не было улицы Литвина-Седого, Птах его знает почему. Почему бы этому пресненскому райфюреру было не пострелять здесь? Но столько глаз и ног заставляли обернуться и все были не те, но…
— …сот восемьдесят фунтов.
Я вернулся в сей момент. Подозрительный и неприятный мой спутник сменил очки на лупу.
— Почему пятьсот восемьдесят фунтов? Как это получилось? Ведь в меню…
— Инфляция, — мило улыбнулся вежливый ротик словом, понятным на всех языках.
Среднее царство сменило Древнее. Новое — Среднее. Персы, Птолемеи, арабы, турки — очередь чудесных ребят и эта инфляция всех пропустила через разнузданную себя. Пять минут спустя тренированные вышибалы вышибали нас из ресторана, не взирая на ругательный ритуал Агасфера.
— Мы заслуженные ветераны войн и революций с правом на милостивое и милосердное обслуживание под эгидой Красного Креста, Серпа и Молота!
— Давай, давай. Вали отсюда, пока по шеям не получили во имя аллаха милостивого и милосердного.
— Я буду жаловаться Бутросу Гали в ООН. Он вас не пощадит.
— Вали, вали, голодранцы… Да это же русские побирушки! Эй-эй, перестройка, Горбачев, Калашников!
— Безобразие! — брызгал слюной Агасфер из-под мышки вышибалы. — Такого обслуживания я нигде за границей не встречал, клянусь восьмым слоном-земледержателем.
— Что-о? Вы слышали что он сказал? Полиция!!!
В магометанской кутузке, испокон веков считающееся зинданом, было адово: сыро, холодно, душно, жутко; клопы, полосатые, как тигры, вонючие, как иприт, огромные, как ифриты, нападали со всех сторон. Я отмахивался будто Илья Муромец на киевских рубежах, Агасфер быстро терял силы, Алим бегал по каирским подворотням, искал свою тетю… Ах да, я это уже сообщал. Нашим небом была грязная ржавая решетка, нашим солнцем и луной были подметки Абдуллы Гани, вертухая проклятого, стряхивавшего, как манну какую, сигаретный пепел нам на головы.
На втором часу ареста отверзлись небеса и по веревке в зиндан спустился пришелец в клопонепроницаемом гидрокостюме и в противогазе.
— Ваш дом турма и мир вашему дому, — прогудела противогазная коробка. — Я назначен адвокатом к вам, сволочам. Мое имя Али-Хасан Бронштейн-ага?
— Ага.
— Вот видите, гады — у нас демократия и права человека. Обещаю, что получите года по три, хотя, будь моя воля, расстрелял бы вас, клянусь Исмаилом, незаконорожденным сыном Ибрагима, мир с ними обоими.
— Да в чем нас обвиняют-то, уважаемый аквалангист, да живет ваш океан законности?
— А в том, мерзавцы, что нарушили первую статью Кодекса мироздания Арабской Республики Египет, которая гласит, заразы: «Плоская Земля с Египтом в самом центре стоит на четырех! (не на восьми, не на шестнадцати, ублюдки) четырех слонах — Гамаль Абдель Насер, Анвар Садат, Хосни Мубарак и Абдель Гамаль Нафер.» Откуда вы взялись, подонки мои бедные?
Через двадцать минут, вывернув наши души наизнанку, выкурив с нами дружеский косячок один на троих и пообещав скорые и безболезненные два года на строительстве пирамидальной усыпальницы Нафера, адвокат был выужен наверх.
Я закрыл глаза, сел, впитывая спинным органом чувств касание Земли. В моей короткой жизни хранились какие-то бесчисленные памяти, опыты, мимолетности и мимоползости. Мне было в земляной тюрьме, действительно лишь тонким слоем жареного мертвого кирпича отделенного от Матери-Могилы, мне было в этой тюрьме покойно. Почесывания и покряхтывания Агасфера за двоих говорили — жизнь есть, время движется. Но ровный запах гумуса, но то же, что и всегда тяжелое социальное давление, но сорок веков, покусывающие мое тело в разных местах, говорили — жизни нет. Каким бы рапидом заснять этот липкий гумус, так, чтобы фильм начался с первой упрямой и безмозглой плесени, уцепившейся на суше, и закончился Абделем Гамалем Нафером, рассказывающим норвежскому послу древний итонский анекдот? Получится кипяток, где только и лопаются пузыри — там Рамзес лопнет, тут Александр Македонский, там Саладин, тут Наполеон. И только могилы придают стабильность земному диску на спинах несчитанных ровнодышаших слонов на крышке загадочного фортепьяна. Могилы же дают жизнь росткам. Что там про зерно умершее? Вот именно. Да здравствуют могилы, источник жизни! И пирамиды, источник туристского бизнеса. Пирамиды тоже могилы. Так что мне было хорошо в зиндане. Только очень хотелось на волю.
— Эй ты, авантюрист, — разбудил меня созинданник, — ты не знаешь как «алеф» пишется? Хотел автограф оставить и вот… забыл.
— Откуда я знаю, — пришлось ответить и невольно оглядеться в неверном свете. Все стены были исцарапаны заключенными на всех языках. Сохранились кое-где даже древнеегипетские иероглифы, не говоря уже о демотике, рунах, китайских дацзыбао и инкских петельках. На русском было только одно слово, но самое знаменное, осеняющее наши фатальные головы. А справа знаменитому слову было приписано немецкой готикой «Agasfer und Fridrich Barbarossa — Freundschaft. Anno domini 1190».
— Агик, я что-то не понял У тебя же есть тут автограф.
— Да? А действительно. Во жисть. А Фридя-то как здесь очутился? Он же, кажется, досюда не дошел. Загадочно, но почерк мой.
Прошло еше несколько столетий. Солнце и Луна Гани выкурил пару раз. Наверху что-то случилось. Залопотали так много и громко, точно сразу все выиграли в лотерею, но кто-то больше других.