Через две недели случился взрыв в Чернобыле.
«Вся жизнь и творчество В. П. Катаева были отданы беззаветному служению советскому народу, делу коммунизма», – говорилось в некрологе, подписанном Горбачевым, Лигачевым, Ельциным и другими партийными боссами (перечисление произведений обрывалось романом «За власть Советов»).
Есть что-то символичное в том, что Егор Кузьмич Лигачев и Александр Николаевич Яковлев («главный реакционер» и «архитектор перестройки») стояли рядом в карауле у гроба.
На прощание с Катаевым в ЦДЛ людей пришло мало.
Это был клуб, где крутилась вся его жизнь – собрания, разносы, веселье, страх.
«Все это называлось панихида, а за нею следовали еще более удручающие слова – “вынос тела”, – писал он за год до конца. – Вынос уже не человека, а только его уже никому не нужного мертвого тела».
Вся проза Катаева соперничала со смертью. Художественная страстная сила героя этой книги такова, что и тело в гробу, и само погребение видишь его глазами… И поэтому – книга как будто и не должна кончаться, обрывается некстати. Без сомнения, имей он возможность, изобразил бы и себя в гробу, и яму, и камень надгробия…
Поэт Михаил Шаповалов, случайно проходивший мимо, вспоминал: «Гроб вынесли на плечах из малого зала ЦДЛ, где проходило прощание с умершим. За ним шли человек двенадцать провожающих, легко узнавался сын писателя Павел. На ступеньках при спуске в вестибюль несущие замешкались, и мне открылось известково-серое лицо “старого римлянина” и погребальные цветы…»
«Я видел, как после панихиды, когда вынесли гроб из двери Дома литераторов, – вспоминал Александр Нилин, – Эстер Давыдовна затопала на пороге изящно обутыми ножками (будь Катаев жив, он бы обязательно написал, что ножки были обуты изящно), приговаривая: “Не хочу, не хочу, не хочу…”».
Похоронили на Новодевичьем.
«У меня ощущение, что я нахожусь в вагоне роскошного поезда…» – сказал Катаев (очень по-катаевски), вернувшись в Лаврушинский из Переделкина. Внучка вдруг вспомнила эти слова при прощании на кладбище: сквозь наступившую тишину прошел поезд…
В 2009-м рядом с ним положили вдову, дожившую до девяноста пяти.
Писательница Ольга Новикова, в то время юная сотрудница «Худлита», готовившая с Валентином Петровичем собрание сочинений, рассказывает: Эстер позвала ее на семейный обед после его смерти. И подарила массивную золотую цепочку – ей, и тонкую – ее маленькой дочери. Последний привет от Катаева. Уже в больнице он распорядился сделать этот подарок…
Вечная весна
«Вечная весна в одиночной камере».
Припев Егора Летова подходит как эпитафия Валентину Катаеву, одиночке, сквозь XX век пронесшему постоянную память о камере смертников и называвшему свою жизнь «погоней за вечной весной»…
В 1960-м в Париже гадалка-турчанка (сказавшая и про осколочную рану бедра, и про будущую операцию, и про награждение «Золотой Звездой») воскликнула:
– Что же вы меня не предупредили? Это же необыкновенный человек. Это – Царь!
«Царь, разумеется, по их терминологии», – добавляла Эстер, снижая пафос.
Влюбленное повелевание жизнью…
Наследник великой литературы. В Катаеве всегда было сочетание властности и легкомыслия, как у человека, по его признанию, с самого начала понимавшего, что он особенный.
Он щедро называл свои произведения чужими полюбившимися строчками. А я назвал и эту книгу, и все восемь частей – его строчками.
Он написал, что «прожил свою жизнь в счастливом дыму».
Оглянувшись на петли длинной дороги, спросим себя: в счастливом ли?
Кадильный сладкий дым горестного отпевания матери, чад военных пожаров, зеленовато-желтый туман газовой атаки, дымчатые тифозные видения, бронепоезда и пароходы в угольном дыму, пороховой дым расстрелов, растаявшее облако несбывшейся любви, дым кирпичной трубы Магнитки и вересковой сталинской трубки, операционный мираж, пестрый дым литпроцесса с пламенными выпадами критика Дымшица…
Ничто с детства и до ухода не могло заслонить его необычайно зоркий и, конечно, вопреки трагизму – радостно-детский взгляд.
У Катаева была глубокая душа. И таинственная.
Свою тайну он унес с собой.
Обычно люди стараются не вспоминать травмирующие события. Он хотел осознать, осмыслить и прочувствовать все до конца. Не боялся прикасаться к ранам, не заживавшим никогда. Он с разных сторон и на все большей глубине вновь и вновь возвращался к главным, болевым точкам жизни.
Обостренно одинокий, закрытый, скрывавший важную часть себя даже от близких, он заглушал страдания бравадой, буффонадой, попойками, показной беспечностью. Но и настоящей литературой.
Поэтому все же дым счастливый.
Жизнь воспринималась им как произведение, а значит, и принималась.
Катаев – весь вызов. Он весь – слишком. Художник-маг, которому завидуют и сейчас и чей дар не могут оспорить. Баснословно успешный, но не через карьерные интриги, а благодаря дару.
В силу этого редкого дара он был сам по себе, свободный от групп, стаек, общественного мнения.
Спасатель судеб. Устроитель литературы, которая без него была бы другой. Бескорыстно открывавший и опекавший таланты.
Русский человек. Потомок славных родов. Герой войны. До конца дней сохранивший офицерский государственнический инстинкт.
Оболганный. Да, так. Слева и справа бормочут нелепые небылицы и однообразные байки, пытаясь представить бóльшим грешником, чем остальные…
Он был грешен, но в отличие от очень многих не разыгрывал святошу.
Отрицание Катаева – унылая стайность, которая передается во времени.
Наслаждение Катаевым – вечная весна.
Приложения
Приложение 1Основные сочинения Валентина Катаева
1923 – «Сэр Генри и черт».
1924 – «Остров Эрендорф».
1924 – «Повелитель железа».
1926 – «Растратчики».
1927 – «Квадратура круга».
1928 – «Отец».
1932 – «Время, вперед!».
1936 – «Белеет парус одинокий».
1937 – «Я, сын трудового народа».
1940 – «Домик».
1944 – «Жена».
1945 – «Сын полка».
1949 – «За власть Советов».
1951 – «За власть Советов» (новая редакция).
1956 – «Хуторок в степи».
1960 – «Зимний ветер».
1964 – «Маленькая железная дверь в стене».
1965 – «Святой колодец».
1967 – «Трава забвенья».
1969 – «Кубик».
1972 – «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона».
1974 – «Фиалка».
1975 – «Кладбище в Скулянах».
1978 – «Алмазный мой венец».
1980 – «Уже написан Вертер».
1982 – «Юношеский роман».
1986 – «Сухой лиман».
В печати выходили очерки и юморески Валентина Катаева под псевдонимами: В. Къ., Вал. К., Валентин Петрович, Старик Саббакин, Оливер Твист, Митрофан Горчица и др.
Приложение 2Письма из личного архива Людмилы Коваленко
Дружок!
Молодец, что решила ехать. Жду тебя. Я уже забыл какая ты точно. Говорят, ты подстриглась… Приезжай. Увидимся. Думаю, что здесь тебе будет хорошо… Жду.
Целую лапки с нежностью.
Поцелуй Тамару. Кланяйся маме и Сереже.
Дорогая Муся,
я вновь призываю Вас к себе. Пребудьте с нами. Все написанное подтверждаю.
Целую.
29.03.23 г.
Москва
Чистые Пруды
Мыльников 4 кв 2(а)
19 ч. 30 м.
[рисунок]
Этого зайца и эту собаку я подарил Вале. А Вам, если Вы приедете, я подарю лошадь большую и живую.
Рисунки принадлежат руке Вали.
Москва 6-04-23 г.
Дорогая Муся!
Мы только что получили твое первое письмо, датированное 23 марта.
Ввиду того, что сперва нами получено было письмо от 24 марта, в котором ты выразила согласие ехать, мы письму первому (от 23 марта) не придали никакого значения и сегодня выслали тебе полтора миллиарда.
На эти деньги обеспечь маму и, нисколько не заботясь о себе (потому что об этом позаботимся мы), немедленно выезжай. Если не теперь, то никогда – это ты понимаешь сама. Здесь тебе, полагаем, будет хорошо. Будешь учиться и жить на 100 % – каждого дня.
О дне отхода того поезда, с которым ты едешь, телеграфируй, встретим на вокзале.
Пишем это письмо на почтамте, времени нет, писать много нельзя.
В общем так:
выезжай немедленно, как только получишь деньги.
Дорогой Валя!
Если ты еще не потерял способности удивляться, то был, наверно, очень удивлен моим отсутствием в Москве и молчанием в течение 6-ти месяцев. Получив еще в декабре 22 года твою телеграмму, я твердо решил ехать в Москву, а для того, чтобы это можно было бы легче сделать, я перевелся в Одессу на должность следователя в Губрозыск. Мне обещали дать отпуск, а для того, чтобы ехать, нужны были деньги, которых у меня не было. В Одессе я провел весь январь месяц в надежде получить жалование, продать кое-какое барахло и выехать; но вдруг неожиданно был переведен обратно в Мангейм[166], так как там снова возобновился бандитизм. Пойми сам, мог ли я бросить службу и без денег ехать в Москву, не зная, что меня там ожидает, тем более, что тогда была зима, а Москва, по имеющимся у меня сведениям, не очень любит в этом отношении вновь приезжающих южан, а одесситов тем более. Итак, до сегодняшнего дня я пробыл в Мангейме (вчера я сдал дела и это письмо пишу из Мангейма). Теперь мое положение до некоторой степени улучшается: у меня есть кое-какой посев, пр