мне необходимо с Вами поговорить по весьма важному делу, касающемуся Лефа. Я очень занят и не имею времени Вас разыскивать. Приходите ко мне (Мыльников 4 кв 2) завтра или послезавтра до 11 утра или в районе 5 часов вечера. Куда Вы пропали?
«В Мыльниковом он совсем не бывал, – писал Катаев о «конармейце». – У него была масса поклонников в разных слоях московского общества… Все это были люди посторонние, но зачастую очень влиятельные». Слово с холодком «посторонние» подразумевало прежде всего людей из ГПУ.
Здесь снова коснемся отношений Катаева с Яковом Блюмкиным, революционером, разведчиком, чекистом.
По всей вероятности, они познакомились в Одессе во время революционных событий 1918-го, если не раньше. По крайней мере, Катаев (в разговоре с журналистом Борисом Панкиным) утверждал, что еще в Одессе задумал повесть «Жизнь Яшки»: «Он все время мечтал о переворотах и говорил, что дома под кроватью у него лежат бомба и револьвер».
6 июля 1918 года в Москве Блюмкин убил посла Германии Вильгельма фон Мирбаха, что послужило сигналом к началу восстания левых эсеров.
«Когда убили Мирбаха, – говорил Катаев, – я был в Одессе. И Олеша сразу сказал – это Яшка. Меня всегда поражала его способность провидеть».
В дальнейшем прощенный большевиками с подачи Троцкого, Блюмкин активно участвовал в перевороте в Персии, был опекаем Дзержинским, в 1920-е годы тесно общался с литераторами, в том числе с Есениным. Сделавшись сотрудником Иностранного отдела ОГПУ, выполнял спецзадания в Палестине, Афганистане, Индии, Тибете, Монголии, Китае. Курировал весь Ближний Восток.
В начале 1920-х годов Катаев вновь встретился с «Яшей». И тот в деталях «под ужасным секретом» рассказал ему остросюжетную историю приготовления убийства Мирбаха. По словам Катаева, он не выдержал и сразу же написал повесть «Убийство имперского посла» – ее быстро набрали в одном петроградском издательстве и готовили в печать.
Ночью в Мыльников ворвался Блюмкин, грозя большими неприятностями. О повести ему сообщил прочитавший ее приятель. Катаев отдал герою произведения все варианты рукописи. Затем отправились на телеграф, где Блюмкин, предъявив мандат, потребовал соединить его с редактором. «Убийство» так и не вышло.
В 1929-м Блюмкин был арестован в Москве как агент Троцкого и расстрелян. Катаев встретился с главой ОГПУ Генрихом Ягодой и просил разыскать повесть в бумагах казненного. Но ее так и не вернули. У Катаева сохранилась только первая страница…
В 1923 году в «Накануне» Катаев опубликовал одесские зарисовки «Женитьба Эдуарда» и «Птицы поэта» о своем друге Эдуарде Багрицком. Задуманная большая вещь «Похождения трех бездельников» – Катаев, Олеша, Багрицкий – не получилась, может быть (сделаю шуточное предположение), потому, что для литературной симметрии автор тоже должен был «закрутить» с одной из сестер Суок. В итоге в 1925-м в Москве в Госиздате вышла состоящая из этих и других зарисовок повесть «Бездельник Эдуард» (написанная еще в 1920 году) и включенная в сборник рассказов того же названия.
Смесь фельетона и поэмы, где по принципу «ничего святого» существует ленивый, слабо приспособленный к жизни стихотворец, одновременно прохвост и простофиля. Родители его изображены насмешливо, отец умер («не мог примириться с потерей лавочки»), мамаша суетлива, а герой еще и обнадеживает любимую: «Не сегодня-завтра умрет моя мать (это я хорошо знаю). Старуха долго не протянет, для меня это ясно. Тогда у нас сразу поправятся дела». Эдуард эгоистичен, бесцеремонен, безжалостен, как дитя. Однажды «он обольстил девицу, подающую обед в коммунальной столовой, чтобы получить лишнюю порцию каши», в другой раз – «проник в контрреволюционное подполье, где в течение двух недель тянул таинственные деньги с пылкого, но слишком глупого капитана, вскоре, конечно, расстрелянного». Его мотивации при знакомстве с сестрами Суок просты: «Боже, а вещей-то, вещей!.. За сто лет не перепродашь всего этого добра», у «толстенькой» избранницы «бесхарактерное детское личико», сердитый портрет ее бывшего мужа висит над их ложем («кровать, пружинный матрас которой еще очень хорошо помнил грузный вес военного врача»). Поселившись в Лидочкиной комнате, он выжил лирика (Олешу) с Симочкой и потребовал, чтобы жена круглосуточно служила ему одному («Она бросила службу и с героической покорностью начала распродажу вещей»). Затем, полагая себя птицеловом, он обзавелся нескончаемыми клетками с разнообразными птицами, и когда из-за этой затеи начал стремительно приближаться голод, Лидочке пришлось их втихую передушить. Что при военном коммунизме, что при нэпе, Эдуард, несмотря на свой авантюризм, лежит, ест брынзу, читает Брема и Стивенсона, пишет и декламирует стихи, может быть, и хотел бы устроиться: «Но отовсюду его выгнали, так как ни на какую работу он не годился. Он умел лишь писать великолепные стихи. Но они-то как раз никому и не были нужны».
Как бы язвительная, а на самом деле теплая повесть, дружеский шарж – по-моему, автор был восхищен талантом и свободой приятеля…
«Земляки Катаева – писатели-одесситы – предупреждали, что прототип Эдуарда Тачкина – поэт Эдуард Багрицкий – скоро прибудет в Москву, и мы все увидим тогда, что это за поэт! И ахнем… Мы зачитывались рассказами Катаева о бездельнике Эдуарде и ждали приезда Багрицкого», – вспоминал Миндлин.
В том же 1925-м Багрицкий переехал в Москву сначала один, а затем, поселившись в Кунцеве, выписал к себе Лидию с их маленьким сыном Севой.
В Одессе Багрицкий печатался в газетах (русских, подчеркивал Катаев: «Украинский язык ему не давался»), участвовал в «литературном процессе», но жил скверно. Вот что обнаружил наведавшийся к нему юный одессит Семен Липкин: «Халупа. Прихожей не было. Дверь вела сразу в комнату. Она освещалась сверху, фонарем, под которым стояло корыто (или лоханка)… Постепенно я привыкал к темноте. Увидел Лидию Густавовну, молодую, в пенсне, возившуюся у “буржуйки”… Маленький мальчик Сева пытался выстрелить из игрушечного ружья. Багрицкий, полулежа на чем-то самодельном, стал мне читать поэтов двадцатого века». Развивалась бронхиальная астма. «Казалось, что, подобно Эскессу, он навсегда останется в Одессе, ставшей украинским городом», – вздыхал Катаев. Читаешь это и думаешь: а ведь Катаев вполне мог бы перетащить в Москву и Семена Кесельмана, и как знать, вместо безвестного юрисконсульта Гостиничного треста возник бы заметный советский поэт…
Можно ли сказать, что Катаев продлил Эдуарду жизнь, заставив переехать в столицу? Очевидно одно: в результате условия жизни у Багрицкого сильно улучшились, а без катаевской настойчивости тот едва ли покинул бы Одессу.
По воспоминаниям Катаева, приехав в Одессу и посетив Багрицкого, он сразу решительно позвал его в Москву. Эдуард мялся, ссылался на привычку к местной жизни, еде и литературному кружку «Потоки» («Потоки патоки и пота», – как он шутил), зато жена поддержала переезд.
«– А что я надену в дорогу?
– Что есть, в том и поедешь, – грубо сказал я.
– А кушать? – уже совсем упавшим голосом спросил он».
Решающую роль Катаева подтверждал и Липкин: «Багрицкий рассказывал, что как-то к нему пришел Катаев и сказал: “Я купил тебе билет до Москвы”. И он поехал. Единственное, что взял из Одессы, это клетку со щеглом».
Щегла Катаев не упоминал, зато уделял немало внимания их путешествию.
Он вспоминал об «уклончивых взглядах птицелова» на вокзале, о его тревогах по поводу мучений в вагоне и предложении: «Сделаем лучше так: ты поедешь, а я пока останусь. А потом приеду самостоятельно», и даже о внезапных смутных сомнениях Лидии. По версии Катаева, он смог усадить друга в поезд, лишь заманив комфортным и шикарным купе международного вагона.
Эпизод с «обаятельным» вагоном характеризовал самого Катаева, похоже, до конца жизни не подозревавшего о реальных причинах терзаний Багрицкого и его жены.
В Институте мозга человека сохранилась запись, основанная на секретном рассказе Лидии Густавовны: «В период жизни в Одессе был один знакомый литератор по фамилии Харджиев[36]. Багрицкий донашивал его старые вещи. Когда Багрицкий уезжал с Катаевым в Москву, Катаев взял два билета в международном вагоне. Жена постаралась одеть Багрицкого получше, сшила ему брюки. Но нижнего белья не было. И вот, в последний момент, когда Багрицкий должен был уже ехать на вокзал, он с ужасом подумал о том, что в международном вагоне нужно будет, по всей вероятности, раздеваться на ночь, а он едет без нижнего белья. Харджиев, который был с ним в это время, срочно поехал домой и привез ему на вокзал кальсоны и нижнюю рубашку, их Багрицкий должен был надеть в поезде, вечером в уборной».
В Москве, по словам Катаева, он вовсю ухаживал за другом, купил ему ботинки, костюм, повел в парикмахерскую, а потом и по редакциям. Поэта подхватила волна славы… А его «страсть к птицам перешла в страсть к рыбам. И в комнате птицелова появились аквариумы».
Семен Липкин полагал, что Багрицкого, хотя и облагодетельствованного, раздосадовал «Бездельник Эдуард» (и его жену, добавлю я): «Когда мы жили в Кунцеве, я заметил, что Катаев при мне у Багрицкого не бывал – они были в ссоре, хотя именно Катаев сыграл большую роль при переезде Багрицкого в Москву»[37].
Задет был и Михаил Булгаков.
В состав сборника входил рассказ «Медь, которая торжествовала». Катаев преподнес книгу Булгакову и сопроводил галантной надписью «Дорогому Михаилу Афанасьевичу Булгакову с неизменной дружбой плодовитый Валюн», а опечатки выправил только в рассказе про Ивана Ивановича, как будто пытаясь ткнуть прототипа в текст (наверное, не оставляла еще боль из-за Лели).
Вероятно, вспоминая о том, как писатели перестали разговаривать, Татьяна Лаппа отсылала к ссоре, случившейся еще в 1923-м, когда рассказ первый раз вышел в «Накануне», но теперь-то Катаев обновил обиду.