27 сентября 1947 года в «Литературной газете» – «Ионыч из Вашингтона» о конгрессменах, отправившихся в турне в связи с «планом Маршалла», ослаблявшим влияние СССР и привязывавшим экономики опекаемых стран к доллару. «Они мыкаются по Европе из страны в страну и всюду суют свой нос… Они не стесняются распекать целые нации и делать строгие выговоры народам… Почтенным туристам, вероятно, очень хотелось бы бодрым шагом пройтись по нашей необъятной стране с палкой, тыкая ее в разные места:
– А здесь что? Баку? Заверните. А это – Урал? Заверните! Золото? Заверните. Нефть? Заверните».
25 марта 1950 года в той же «Литературной газете» он рецензировал книгу английского военного атташе Хилтона, высланного домой, после того как он, будто бы нарядившись в рваный полушубок, фотографировал секретный завод: «Не моргнув глазом, он ошарашивает читателя сообщением о том, что “народу не дают возможности получать книги дореволюционных авторов”, если только эти авторы не изображают действительности “в самых мрачных красках”. Прямо-таки непонятно, куда после этого деваться Пушкину с его “Евгением Онегиным” или Толстому с “Войной и миром”».
24 января 1948 года в «Литературной газете» вышел панегирик Украинской ССР в честь тридцатилетия ее образования: «Мой отец был коренной русский. Мать – коренная украинка. В моей душе с детских лет тесно сплетено “украинское” и “русское”. Вернее, даже не сплетено, а совершенно слито».
2 марта 1949 года Катаев комментировал в «Литгазете» постановление правительства «о снижении розничных цен»: «Каждый отныне сможет потреблять больше масла или булок, или мяса, или рыбы… Будет больше возможностей купить много новых книг или чаще посещать театр».
В 1949 году он пришел в Литературный институт – вести семинар вместо взявшего отпуск Паустовского. «Элегантный, выдержанный в коричнево-песочной гамме», новый препод, по воспоминанию Инны Гофф, разочаровал и шокировал послевоенных бедных студентов, напирая на «материальные прелести» творчества:
«– Напишете роман – купите себе машину, пойдете в хороший ресторан…»
Позже она поняла: он вербовал их в литературу.
Гофф приводит стенограмму открытого катаевского семинара 4 ноября 1949 года – открытого во всех смыслах, раскованного и вольного вопреки суровому климату эпохи. «Катаев вел его своеобразно – комментировал выступления по ходу дела, спорил или соглашался».
На равных он говорил им о мастерстве – ритмических вариаций в прозе, проникновения и врастания в шкуру героя и свежих (навылет и наотмашь) сравнений: «Нужно заканчивать главы музыкально… Раз не можешь сказать разительно, то лучше промолчать… Скороговорок в литературе быть не должно».
Поэт Константин Ваншенкин вспоминал своего друга по Литинституту Ивана Завалия, учившегося у Катаева на семинаре. Тот поставил ему задачу (совсем по Бунину): фиксировать жизнь. Однажды студента задержали на улице Горького с тетрадкой, в которую он записывал все, что видит. Из отделения звонили в институт: есть ли такой и получал ли задание.
Парень был с Черниговщины, сын заврайотделом сельского хозяйства. «Катаевская наука засела в нем прочно», – грустно иронизировал Ваншенкин, проводивший с товарищем летний месяц на Украине. В поле или при дороге «Иван вытаскивал из-за пояса клеенчатую общую тетрадь, развинчивал авторучку и, пристроившись обычно на корточках, не таясь и не обращая внимания на реакцию окружающих, начинал записывать все своим характерным крупным почерком. Увлекшись беседой, его действия обычно обнаруживали не сразу, но, заметив, начинали посматривать с удивлением и ужасом…».
В 1955 году Завалий погиб под колесами поезда.
«За власть советов»
Роман «За власть Советов» вышел в «Новом мире» в 1949 году.
Бывший гимназист Петр Васильевич Бачей жил в Москве, стал крупным юристом. В июне 1941 года он отправился с сыном Петей в город детства, Одессу. Накануне ребенок не мог уснуть и смотрел на Кремль, «подернутый синей дымкой ночи» (вид из окна писательского дома): «Мальчик представил себе товарища Сталина, одного, в этот тихий и смутный предутренний час склонившегося над письменным столом, с дымящейся трубкой в крепкой, смуглой руке». Утром отца и сына увез в аэропорт голубой автобус «с двумя таинственными фонариками, розовато-синими, как медуница».
«Много лет спустя спросил у отца, что это за цветок такой – медуница, – вспоминал Павел. – И он мне ответил, что слышать слышал, а вот никогда увидеть ее не доводилось». Одна из разгадок обольстительности катаевской прозы – он уже тогда писал, как медиум, отдаваясь магии поэтического, свободно пропуская на страницу попросившееся слово. Хотя оставался точен – медуница по мере цветения меняет окраску с розовой на синюю.
Война застигла Бачеев во время расслабленного отдыха, и они застряли в Одессе. Петр Васильевич решил воевать, его зачислили в артиллерийский полк. Петя, отправленный в Москву на поезде, не доехал из-за разбомбленного моста, попал на теплоход, уходивший в Новороссийск, но начался немецкий налет, мальчика выкинуло в море взрывной волной, где его подобрала шаланда с работницами рыбоколхоза Матреной Терентьевной (Мотей) и ее дочерью Валентиной. Когда город был сдан, все трое присоединились в катакомбах к партизанскому отряду Мотиного дяди Гаврика Черноиваненко, «первого секретаря подпольного райкома». Позднее к ним примкнул попавший в окружение Бачей-старший. Подпольщики устраивали диверсии и агитировали народ на борьбу.
Из-за провокатора Андреичева были арестованы фашистами и казнены трое – партизан Святослав, разведчик Дружинин и юная Валентина.
В финале подземный обвал отсоединил отца от сына, разделил отряд на две группы, но обе чудесно выбрались наружу из лабиринтов – одни к советским танкам и талой воде ручья, «от которой, как от мороженого, ломило лоб», другие к штормовому морю с мчащими на Запад торпедными катерами…
«Я чувствовал себя молодцом, не предвидя, что в самом ближайшем времени окажусь примерно в таком же положении, – писал Катаев о своей последней встрече с Зощенко. – Так или иначе, но я еще не чувствовал над собой тучи».
А тучи сгущались.
3 октября 1949 года собрался Президиум Союза писателей. Катаева поругали за погруженность в «страну детства», слабую роль партии в партизанском движении и праздничную бутафорию вместо сурового драматизма. Единственным поддержавшим его без всяких оговорок был Сергей Михалков. Он назвал очень обидными и для себя нападки на талантливого человека, ведь завтра так же могут заговорить о нем самом. «Катаев написал книгу, в которой он очень хорошо, тонко и интересно раскрыл психологию ребенка… Есть отдельные куски, которые читаешь как стихи… И я хочу поздравить писателя с удачей». По поводу упреков в том, что Петя-младший – барчонок, Михалков включил иронию: «Я не знаю, у меня демократический сын или нет, дачи нет[124]. А у катаевского героя имеется дача, но неизвестно собственная или ее снимают?» – «Я сторонник того, чтобы дети жили в комфортабельных условиях», – сказал Катаев. В заключительном выступлении он слегка поскромничал («Как говорится, каждая девушка не может дать больше, чем она дает…»), но в основном хорохорился, нахваливая написанное. Отстаивая эпизод с тонущим Петей, он признался: «Я один раз умирал и мне показалось, что передо мной, – как это в плохих романах пишут, – прошла вся жизнь. Один раз я тонул, а другой раз меня ранили и я, теряя сознание, вспоминал отдельные куски». В итоге решили никакой резолюции не принимать.
8 октября 1949 года в «Литературной газете» ее главред Владимир Ермилов, начав с комплиментов роману, угрожающе (и проницательно) загромыхал: «Почему такое огромное место занимает в нем старая, дореволюционная Одесса?.. Устремленность не вперед, в будущее, а назад, в туман прошлого, окрашивает весь роман. Это роман, повернутый вспять… У Петра Васильевича ни разу не пробудилось естественное для любого советского человека желание ознакомиться со всем тем новым, что произошло в городе за советскую четверть века… От дореволюционной Одессы – к Одессе, захваченной фашистами, минуя двадцать четыре года советской власти, – вот какой “скачок” сделал писатель!»
Обвинение было тем более неприятным, что незадолго до этого Катаев публично заявлял: «При гитлеровцах и румынах происходило воскрешение старого мира».
Остроумно подловив автора на некоторых нестыковках и огрехах, Ермилов делал суровые политические выводы: «Из романа выпало главное: формирование сознания, характера, психологии людей партией большевиков… Автор не заметил, что он исказил облик партийного работника».
12 ноября Президиум Союза писателей обсуждал выдвижение книг на Сталинскую премию. И опять на защиту Катаева встал Сергей Михалков: «Это книга и реалистическая, и глубоко патриотическая, и романтическая. Эта книга уже стала любимой книгой советских детей». Михалков поддержал выдвижение романа «с чистым сердцем». Но взял слово писатель Михаил Бубеннов: «Роман Катаева “За власть Советов” является его крупнейшей творческой ошибкой… Катаев не чувствует, что клевещет на руководителей Одесского обкома партии…» Бубеннов продолжил топтать роман на следующем заседании 29 ноября: «В нем грубо искажается образ большевиков… Восторженно описываются старые улицы, меняла, частные магазины, гимназия и даже папиросные коробки старой фирмы!»
8 января туча как будто поредела. «Правда» напечатала статью критика Михаила Кузнецова (одессита по рождению) «Роман о советских патриотах». В целом книга Катаева была названа прекрасной, писателю (видимо, при переиздании) предлагалось сделать ярче и глубже отдельные сцены, связанные с партизанщиной. Заодно рецензент с презрением упоминал «усилия некоторых критиков» – ведь иной недобросовестный критик, «непомерно раздувая недостатки, имеющиеся в романе, по существу зачеркивает достоинства произведения». Полемика, казалось, затихала: статья в «Правде» – голос партии.