В квартире стало тихо, и Петренко вернулся в спальню погибшей женщины. Больше всего в этом деле его беспокоили именно драгоценности, а почему – он и сам не мог объяснить.
Даже гвозди, страшная подсказка из другого мира, беспокоили его меньше, чем это непонятное богатство, лежащее в двух простых деревянных шкатулках. Беспокойство усиливали слова соседки о том, что убитая часто нуждалась в деньгах и порой у нее не было даже на хлеб. Лгать она не могла, во всяком случае оснований у нее для этого не было. Ведь, в конце концов, именно она привела в квартиру милицию. Значит, серьезно переживала за жизнь подруги.
Петренко вспомнил, как закончился допрос соседки, который он проводил на кухне. Время от времени она принималась плакать, потом вытащила из кармана грязный, уже мокрый платок с обтрепанными краями. Петренко был хорошим следователем – он всегда замечал такие мелочи и строил на них свои выводы, которые чаще всего оказывались правильными. Он видел, что соседка небогата и что она человек искренний. Нуждается в деньгах, имеет большую семью. Ей некогда думать о себе. Отдушиной для нее была эта дружба со старухой-кукольницей. Кого же оплакивала теперь – утрату единственной подруги или свое одиночество?
Он подал плачущей свидетельнице стакан воды. Зубы ее начали выбивать нервную дрожь о его края.
– Так, так, успокойтесь, – попросил Петренко. – Лучше расскажите о криках.
– Сначала был шум, – женщина, вздохнув, отставив стакан, старалась успокоиться и взять себя в руки. – У меня квартира на третьем этаже, ну, сразу над квартирой Кати. Мы потому и подружились, что однажды она пришла ко мне пожаловаться, что у меня, дескать, шумно. Мол, внуки мои сильно топают. Она, знаете, придирчивая была, но тихая. У нее же самой всегда тоже было тихо. А тут я вдруг услыхала грохот мебели. Как будто шкафы какие на пол кидают…
Петренко удивился и задумался – в квартире не было следов беспорядка, борьбы. Мебель не была поломана, все стояло вроде на своих местах.
– Вот, ну а потом послышались громкие голоса, – продолжала женщина, – такие громкие, что слышно было даже через пол.
– Голоса были мужские или женские?
– Разные. Я не могла разобрать. Как будто в квартире было несколько человек.
Петренко насторожился. Если это было правдой, а не то, что говорят расстроенные нервы, это означало, что убийц было несколько. Серьезный поворот.
– А потом я услышала жуткий крик… – продолжала вспоминать женщина. – Это кричала Катя. Тут я не выдержала…
– Подождите… – перебил ее Петренко. – У вас большая семья, внуки, в квартире всегда шум, но вы расслышали все то, что происходило внизу?
– Так тихо было! – воскликнула соседка. – Тогда тихо было! Внуки с дочкой уехали в гости, муж мой и дочкин муж – на работе были. Я в квартире одна была.
– Что это был за крик? Что-то кто-то кричал? Какое слово?
– Не слово. Просто «а-а-а» на одной ноте. Так жутко. Я, когда узнала голос Кати, тут уже не выдержала, бросилась вниз и начала стучать и звонить в дверь.
– И что, крики стихли?
– В том-то и дело, что нет! Никто не вышел, но Катя продолжала кричать. Я тогда бросилась на улицу, нашла телефон в аптеке за два квартала и стала звонить. Но никто не отвечал. Ну тогда я и побежала в милицию.
– Постарайтесь вспомнить: когда вы услышали крик Кати, в квартире были другие голоса? – настаивал Петренко.
– Вроде да… – задумалась соседка. – Словно несколько человек говорили. Но Катя так кричала, что заглушала их.
– Мужчины или женщины? Вспомните, это важно! – Петренко не отставал.
– Вроде мужской голос был… – неуверенно ответила она. – Не знаю. Я так нервничала, что ничего не понимала. Это было ужасно!
– Когда вы видели свою подругу в последний раз? – вздохнул Петренко.
– Вчера вечером, – тут соседка заговорила уверенно. – Около восьми вечера. Я домой возвращалась и зашла к ней. Ненадолго, меня муж дома ждал. Мы поговорили минут двадцать. Катя была спокойная, веселая. Сказала, что завтра никуда не выйдет, собирается целый день работать. У нее на фарфоровую куклу заказ был. Она поздно ложилась и пригласила меня после девяти прийти на чай завтра, когда мои домашние улягутся. Я сказала, что приду.
– Если бы Катя ждала гостей днем, она бы сказала вам об этом? – продолжал Петренко.
– Думаю, да. Для нее гости были событием. Ведь к ней никто не приходил.
Больше он не услышал ничего интересного. И вот теперь, оставшись в опустевшей и тихой квартире лишь с двумя помощниками, которые одновременно охраняли от любопытных зевак, решил еще раз внимательно осмотреть драгоценности.
Бывали такие люди, Петренко знал это по опыту, которые, имея огромное состояние, вечно побирались и жаловались на нищету. Может, жена чекиста была из такой породы? Какие проблемы с деньгами? Стоило ей продать одно самое тоненькое колечко, и ей хватило бы не только на хлеб с маслом.
Золото всегда было в цене. Оно было единственной валютой, которая не теряла своих свойств при любой власти. Есть золото – есть деньги. Петренко знал барыг, которые хранили свое состояние только в золоте. Может, вдова чекиста тоже была такой.
Он начал с первой шкатулки. Снова высыпал все содержимое на стеганое покрывало кровати. Да уж, проблемы с деньгами… Все изделия из золота были массивными. Кольца впечатляли. Это были не дешевые побрякушки из советского сусального золота с примесями, а настоящее червоное золото, стоящее немалые деньги.
Петренко принялся внимательно рассматривать все, что находилось в шкатулке, и тут же наткнулся на большой перстень с рубином, внутри которого была гравировка. Он поднес его к глазам. «Анечке от мамы». Женское. Ему стало не по себе.
«Анечке от мамы»… Это кольцо было чужим, оно не принадлежало кукольнице. Петренко отложил его в сторону, прикидывая, как быстрее найти ювелира, который сделал эту гравировку.
Через какое-то время он наткнулся на серьги. На каждой из них с обратной стороны массивных подвесок было выгравировано крошечное сердце и дата: 12.12.1894.
Серьги… 1894 года! Старинное изделие, наверное, страшно дорогое. 1894 год, подумать только!
Дальше – больше. Среди груды этих вещей Петренко вдруг увидел золотые женские часики. На них тоже была гравировка – надпись и дата: «Ко дню окончания гимназии, 1901». Часы явно были подарены молодой девушке, которая окончила женскую гимназию… в 1901 году!
Все было ясно. Все эти старинные изделия принадлежали когда-то другим людям, которых наверняка давным-давно уже нет на свете. Но почему они здесь? Откуда эти вещи у старухи? Если хранила, то для кого?
От всего этого так плохо пахло, дело заходило в такие запутанные криминальные дебри, что у Петренко разболелась голова.
Его размышления прервал молоденький милиционер. Он вошел в комнату и стал на пороге, неловко переминаясь с ноги на ногу:
– Там вас этот… Репортер спрашивает…
Петренко прикрыл золотые изделия газетой и хмыкнул:
– Ну тащи его сюда!
Через минуту в спальне убитой женщины появился Володя Сосновский.
– А шо так рано? – усмехнулся Петренко.
– Так шнурки завязывал! – бодро ответил Володя, давно научившись одесскому языку. – Дай, думаю, загляну на гембель, а то без меня за твои уши совсем отвянут, халамидник ты конченый!
Петренко рассмеялся. Он был рад видеть своего ушлого друга, который всегда первым узнавал о громких криминальных новостях.
– На самом деле я давно тут был, на улице стоял, – сказал Володя, входя в комнату и усаживаясь в старухино кресло, – ждал, когда труп увезут и тот хмырь из прокуратуры свалит. Знал, что при нем ты меня погонишь. Или как?
– Откуда узнал? – задал Петренко риторический вопрос.
– Обижаешь! – фыркнул Сосновский. – Сижу себе в редакции, никого не трогаю… Пишу очередной прикоцаный фельетон, шоб он был мине здоров… И тут вдруг шухер, наше вам здрасьте! Телефоны трезвонят, аж за ухами лопается! Грандиозный шухер в городе! Замочили старушку, у которой все большевики в городе своим отпрыскам кукол покупали! Геволт!
– Что ты сказал?! – аж задохнулся Петренко.
– То и сказал! С тем к тебе и пришел. Знаменитость была эта твоя старушка, – усмехнулся Володя. – Обслуживала всю партийную верхушку в городе, то есть в основном их жен и детей. А если серьезно, без шуток, то позвонил мой информатор из милиции. Ты же знаешь, у меня есть такой. И сказал, что замочили старушку-кукольницу, которая делает куклы большевикам. И что ты тоже туда поехал. А потом еще Лариса…
– Какая еще Лариса? – обреченно спросил Петренко, путаясь в лабиринтах ума Сосновского.
– Лариса – наша главный редактор. Я ей про звонок информатора рассказал. А она и говорит, что знала эту Проскурякову, тоже покупала у нее куклу для племянницы. И слышала ее историю. Мол, когда у старушки муж-чекист умер, осталась она совсем без средств существования. Пенсию мужа у нее отобрали, а своей не было, так как не работала никогда в жизни. Пошла она по друзьям мужа – мол, помогайте, с голоду помираю… Покупайте… Ну, и люди стали покупать. А чего нет? Куклы у нее были красивые и стоили не дорого. Твое начальство наверняка тоже куклы у нее своим ребятишкам покупало.
– Первый раз про все это слышу! – развел руками Петренко.
– Так откуда ж тебе слышать? – снова усмехнулся Володя. – Женат ты не был, детей у тебя нет. Так и помрешь бобылем! Зачем тебе куклы? А девицы, с которыми ты время от времени таскаешься, те давно уже в куклы не играют.
– Ну, ты полегче на поворотах! – рассердился Петренко.
– Да я шо? Я ничего! Я ж тебе полезную информацию пришел рассказать. А теперь – ты мне… – лукаво смотрел Сосновский.
– Писать будешь? – хмыкнул Петренко.
– В общих чертах. Что скажешь, то и напишу. Больше не выйду за рамки. Ты ж меня знаешь! Я всегда держу слово. Так расскажешь?
– Позже! – Петренко знал, что на Володю можно положиться. – Ты мне лучше вот что скажи, не для печати. Вот что ты думаешь обо всем этом? – И он сдернул газету с кровати.