– Ничего ж себе! – присвистнул Володя. – И это у бедной старушки?!
– Еще и вторая порция есть. Там даже побольше будет. И вот это посмотри… Внимательно, – Петренко сунул ему под нос часики, серьги и кольцо.
Сосновский моментально заметил гравировку и нахмурился. Петренко с удовольствием отметил, что, похоже, мысли друга текут в том же направлении, что и у него самого.
– Что думаешь? – повторил следователь. – Вот так, с ходу… Что можешь сказать?
– Честно? Похоже на бандитский склад! – прямо ответил Володя. – Если б ничего не знал про старушку, сказал бы, что ты накрыл банду. Награбили, сволочи, а ты разрыл их бандитский схрон.
– Вот! И я о том же… – тяжело вздохнул Петренко.
– А откуда оно у нее? – спросил Сосновский.
– Здрасьте! Наше вам с кисточкой! А я знаю? – развел руками следователь.
– Плохо пахнет однако, – произнес задумчиво Володя, и его тезка вновь поразился, как они одинаково думают. Эти слова лучше всех остальных выражали его собственные мысли.
До редакции Сосновский добрался только под вечер. Он и сам не понимал, что за сила гонит его туда. Конечно, он мог плюнуть на все и отправиться домой, но вместо этого сел на трамвай и поехал на работу.
Где-то на полпути в голове у него мелькнула мысль заскочить к Тане, но Володя быстро отбросил ее прочь – успеет и завтра. После той ночной ссоры на рождественский сочельник они встречались дважды – сухо, спокойно, как будто ничего не произошло. Никто из них не хотел затрагивать неприятную тему, и говорили они тихо, как говорят у постели тяжелобольного – какими-то тусклыми, приглушенными голосами, явно боясь произнести лишнее.
Трясясь в почти пустом трамвае, Сосновский вдруг поймал себя на мысли, что этим тяжелобольным были их отношения. Ночная ссора словно разрушила их, сломала какой-то важный стержень, и Володя уже не мог смотреть на Таню так же, как смотрел раньше. Из его глаз ушла теплота. И когда он остро понял это – в пустом рассветном трамвае, – то содрогнулся. Ему стало страшно. Но истинную, глубинную причину он боялся себе объяснить, предпочитая ее прятать, словно страус голову в песок.
А причина заключалась в том, что он не мог простить Тане возвращения к тому, что сломало их жизнь. Прошлое ее было той самой кровоточащей раной, на которую больно смотреть и о существовании которой невозможно забыть.
Сосновскому было страшно. По ночам, когда он оставался один, к нему приходили пугающие его призраки, выплывали из темноты, леденя кровь пустым взглядом. Может быть, именно поэтому Володя так стремился убежать к Тане от этого ужаса, как можно больше времени проводить с ней.
Но все вдруг изменилось, развернулось в совершенно другую сторону, и этим страшным призраком стала сама Таня. В ее глазах была пустота, а от взгляда леденела кровь. Единственным способом избавиться от этой калечащей боли было Таню избегать. И две последние встречи – сухие, холодные, словно с чужим человеком, показали, что Володя к этому готов. Но ему было страшно. Словно в глубине души лопнула какая-то натянутая струна, и без нее уже ничего не могло срастись. С этими мыслями он и ехал в редакцию, наблюдая в окна трамвая, как город, спрятанный, плотно укутанный темнотой, зажигает ночные огни.
В редакции было полно народу. Ярко горел свет, громко стучали печатные машинки. Несколько репортеров пили чай и громко болтали ни о чем.
Когда Сосновский подошел к своему столу, то сразу понял причину чувства, которое гнало его именно в это место. На столе лежала его статья, рассчитанная на целую газетную полосу, которую он только вчера отдал Ларисе и очень надеялся на появление в субботнем выпуске. Сосновский не сомневался, что статья произведет фурор.
И вот теперь эта гордость лежала на рабочем столе, крест-накрест перечеркнутая красным карандашом. А на самом верху рукописи ярко-красными чернилами алели самые страшные для любого пишущего человека слова: «К ВОЗВРАТУ».
Володя застыл. Ничего не понимая, взял в руки исчерканный текст. Правки были обычными, выглядели так, словно статью готовили к печати. Но вдруг что-то произошло, и статью вернули, так и не поправив до конца.
Возле стола выросла Лариса, которая бесшумно появилась в общей комнате редакции.
– Это что?! – взглянув на нее, Сосновский злобно поджал губы. Из памяти предательски выплыли его скандалы с Хейфецем в самом начале репортерской карьеры. Ну, сейчас он ей устроит полет! Но Лариса выглядела спокойной и как будто печальной.
– Зайди ко мне в кабинет. Не здесь.
Было в ее тоне что-то такое, что заставило Володю моментально сорваться следом за ней. Вскоре они уже стояли в небольшом кабинете главного редактора. Лариса тщательно заперла двери на замок.
– Статью вернула не я, – голос ее был спокоен, – мне она очень понравилась, и я планировала поставить ее в субботний номер, как мы с тобой и говорили. Но сегодня утром ее не пропустила цензура. Мне вернули из партийного кабинета.
Сосновский обмер. Все статьи проходили проверку в отделе по печати компартии большевиков. У него было какое-то пышное, длинное название, которое Володя все никак не мог запомнить. Прежде чем уйти в набор, все статьи проверялись, и возврат статьи был делом плохим, очень серьезным, настоящим редакционным ЧП.
– Но почему, что произошло? – голос Володи дрогнул. – Я же не написал ничего страшного! Моя обычная тема, криминал. Разборки между ворами плюс убийства. И еще мои собственные выводы, почему столько убийств происходит в городе. Имею право. Я же хорошо знаю этот мир.
– Вот именно – выводы! – Лариса поджала губы. – Ты хоть сам понимаешь, что написал?
– Нет. А что? – Сосновский побледнел.
– Ты написал, что воров кто-то сталкивает в городе, натравливает друг на друга! Кто, по-твоему, это делает? Тот, с кем не может справиться партия большевиков?
– Упаси боже! – Володя чуть не упал в обморок, подобное обвинение уже пахло расстрельной статьей, и он знал это лучше, чем кто бы то ни было. – И в мыслях не имел ничего подобного! Я совсем о другом писал! Наоборот, хотел облегчить.
– Что облегчить? – грустно усмехнулась Лариса.
– Работу партии… – промямлил Сосновский совсем упавшим голосом.
– Давай вместе разберем, что ты написал. Ну? Что ты написал? Перечисляй!
– Я написал о слухах. О том, что двух воров, Сидора Блондина и Червя, обвинили в краже воровского общака. По слухам, они пытались выдать место, где находится общак.
– Кому? Да ты сядь, а то на ногах совсем не стоишь! – Обойдя стол, Лариса опустилась в редакторское кресло. Володя сел напротив. Заметно нервничая, она схватила со стола первый попавшийся карандаш и начала покусывать его кончик. Это было ее вредной привычкой.
– Я не знаю кто, – Сосновский сжал руки в кулаки, – третья сила. Если бы знал, написал.
– Третья сила! Вот! И это ты написал в городе, где существуют всего две силы – бандиты и партия большевиков, закон! Бандиты – это нечисть, которую большевики пытаются выжечь каленым железом. И уже есть очень большие успехи у нашей народной милиции! А ты пишешь о какой-то третьей силе! Что это, как не сомнения в партии?
– Но третья сила – это еще одна банда! – упавшим голосом произнес Володя, холодея от мысли, какой страшный смысл можно придать написанным им словам. – Всегда так было в городе. Еще во времена Японца. В смысле – до него. В бандах происходили постоянные разборки, они без устали воевали между собой. Появлялась сила, которая хотела подмять всех под себя, и шла война.
– На основании чего ты сделал вывод об этой третьей силе, новой банде? – нахмурилась Лариса.
– Так на основании того, что знаю их всех, как облупленных! – почти выкрикнул Володя. – Червь, Сидор Блондин – это были обычные деревенские воры, полудурки. Сидор Блондин когда-то у крестьян хлеб воровал. Безграмотные они были, неумные. Им в башку никогда в жизни не пришла бы мысль общак спереть, а до этого – выследить, где он вообще находится! Никогда такой сложный план не пришел бы им в башку в одиночку! Выходит, их кто-то натравил. А кто натравил? Тот, кто хочет устроить войну банд в городе и подмять ту территорию, что Червь контролировал, под себя! Значит, кто-то пытается играть по правилам криминального мира, но совершенно не знает ни правил их, ни законов!
– Вот! Это уже дельный разговор. Так статью и можно переписать, – вздохнула Лариса.
– Что значит – переписать? – не понял Володя. – Как это?
– А вот так! Убрать всякие упоминания о третьей силе, о том, что кто-то стравливает уголовников. Написать, что все они – жадные, продажные твари, готовые воровать у своих…
– Но это не так! – запротестовал Володя.
– А ты напиши так! И раскрой их правила, обычаи, что там у них есть…
– Понятия, – подсказал Володя.
– Ну да, понятия, как они там живут, о чем не знают обычные, хорошие люди. А мы сделаем об этом целый цикл статей, интересный цикл. Плюс рассказ об убийствах.
– А это пропустят? – засомневался Володя.
– Пропустят! – кивнула Лариса. – Мне это уже сказали. Собственно, это не моя мысль, про цикл статей об уголовниках. Это мне в комитете подсказали. Им видней.
Володя задумался. Идея выглядела интересной. Могло получиться неплохо. Он знает то, как было в прошлом, а Петренко подскажет, как дела обстоят сегодня. Да, это стоит попробовать!
– Интересно. Конечно, сделаю! – отозвался Володя, и Лариса вздохнула с облегчением.
– Вот и отлично! Иди и переписывай прямо сейчас. Я еще успею поставить в субботний номер. Что там с убийством кукольницы? Есть что писать?
– Ничего интересного. Обычное бытовое ограбление. Пару строк, – покривил душой Володя, не моргнув и глазом.
– Тогда писать не будем, – решила Лариса. – Иди, работай. Тебе уже есть чем заняться.
Из кабинета редактора Володя вышел расстроенным. Но, едва сел за свою машинку, вставил чистый лист бумаги, как его поглотил совершенно другой мир, самый лучший из всех – мир творчества, из которого так сложно возвращаться в реальность.