За ним бегала вся женская часть редакции – начиная от молоденьких машинисток и заканчивая бывалыми, опытными сотрудницами. Но все их попытки разбивались об окружавшую Сосновского внутреннюю броню, отражение которой лишь изредка проскальзывало в его равнодушных глазах. Володе все чаще казалось, что сердце его навечно покрыто ледяным панцирем, и ничто уже не сможет его растопить.
Впрочем, иногда это удавалось – в те редкие минуты уединения с бумагой и ручкой, когда из-под нагромождения из обломков внешнего мира все же чуточку показывалось его сердце – совершенно живое. Но так происходило все реже и реже. И Володя даже с некоей обреченностью понимал, что когда-то это закончится. Оттого и ценил эти часы тишины, особенно в редакции, стараясь приходить раньше и уходить позже всех остальных сотрудников.
Как ни странно, но такие счастливые минуты выпадали не утром и не поздним вечером, а именно в обед. К обеденному перерыву сотрудники разбегались по разным местам. Никто не хотел жевать на рабочем месте прихваченные из дому бутерброды, все искали возможность провести обеденный перерыв с толком и весело. А потому в помещениях редакции наступала тишина.
Неподалеку от здания редакции отрыли дешевую столовую, где кормили вкусно, а цены были невысокими. И все сотрудники стали ходить туда.
Володя был в столовой несколько раз. К еде он был абсолютно равнодушен, его всегда интересовал внешний антураж – красота окружающей обстановки, чистота посуды, наличие столовых приборов. Этим грешили почти все советские столовые – неуместностью столовых приборов. Почти во всех них не умели сервировать стол, и Сосновский мучительно страдал, видя, как ко вторым блюдам подают… столовые ложки.
Володя был настолько утончен, был таким эстетом, что, умирая от голода, не стал бы есть с газеты или просто руками. Это было свойство его аристократической крови – драгоценное свойство, которое в мире советского равенства обесценивалось все больше и больше. Ему было тяжело жить, а особенно есть рядом с людьми, не умеющими пользоваться вилкой и ножом и чавкающими за столом.
Но в советской столовой потомки рабочих и крестьян, строящих советское государство, ели именно так. Кроме того, там внутри воняло жженой тряпкой, посуда была плохо промыта, кофе не имел ничего общего с этим восхитительным напитком, к грязным стаканам прилипали пыль и волосы, ну и ко вторым блюдам подавали алюминиевые ложки. Но для обедающих там людей все это было нормально. Они не могли бы понять, отчего морщится и страдает бывший князь. И Сосновский перестал ходить туда.
Ел он либо рано утром или ближе к вечеру. Либо перекусывал на каких-то деловых встречах, куда попадал время от времени, наслаждаясь обстановкой хороших ресторанов и обществом культурных людей.
Был как раз тот час, когда, заварив себе чашечку контрабандного кофе, который покупал за большие деньги у знакомых контрабандистов, Володя кайфовал в абсолютно пустой редакции, откинувшись на спинку стула и потягивая восхитительный напиток. Его, разумеется, он прятал от всех и мог наслаждаться им только в полном одиночестве. Сосновский не выносил фамильярности и никогда не был щедр с теми, кто садился ему на голову. А именно этим и страдало большинство его невоспитанных коллег.
Так же Володя не выносил, когда ему тыкали люди, с которыми он был мало знаком. Но вот тут как раз приходилось терпеть, потому что потомки рабочих и крестьян вели себя так, словно советская власть разом отменила все правила поведения и приличия.
Мысли Володи Сосновского витали в свободном полете, он чувствовал небывалый прилив сил. Его вдохновлял цикл статей, предложенных Ларисой. Были и свои какие-то новые идеи. В общем, все обстояло неплохо, и Володя мог даже считать, что дела его идут в гору. Если бы не одно «но»…
Это «но» настолько мучительно засело в его голове, что он даже не мог думать об этом. Болезненной темой была Таня и ее прошлое. Это доставляло ему невыносимую душевную боль.
А сейчас, в спокойствии и тишине, ему было хорошо. И Сосновский старался гнать от себя дурные мысли.
За дверью послышались шаги. Володя нахмурился, искренне надеясь, что они станут отдаляться и человек пойдет дальше по коридору. Но, к его огромному неудовольствию, шаги замерли прямо возле редакционной двери.
Неужели кто-то из коллег вернулся с обеда раньше? Сосновский залпом заглотнул кофе, спрятал чашку в стол и, нахмурившись, склонился над статьей, изображая, что работает.
Дверь отворилась, и на пороге возникла та, кого Володя ожидал увидеть меньше всего. Это была Таня, очень бледная, похудевшая, спавшая с лица. У него мучительно сжалось сердце, но он быстро постарался совладать с собой.
– Можно войти? – она робко остановилась возле его стола.
– Ты уже вошла, – неприязненно отозвался Сосновский. – Зачем ты здесь?
– Тебя долго не было, я волновалась, – словно бы с укором сказала Таня, но Володя прекрасно знал, что это не укор, а затаенная боль.
– Я был занят. Много работы, – он отвел глаза, прекрасно помня, что не показывался у нее несколько недель, просто не мог заставить себя прийти.
– Ты и сейчас работаешь?
– Да. Что ты хотела?
Таня вздохнула, явно собираясь что-то произнести, как вдруг дверь широко распахнулась от мощного толчка и на пороге возник коренастый темноволосый мужчина, которого Володя видел первый раз в жизни.
– Добрый день! – громогласно произнес незнакомец. – Мне нужен Владимир Сосновский. Это вы, так?
– Да, я. С кем имею честь? – нахмурился Володя, который не любил неожиданностей.
– Меня зовут Александр Шаховский, и я театральный режиссер. Буквально пару дней назад приехал в ваш город.
– Шаховский? – переспросил он, прекрасно помнивший все знатные фамилии. – Вы случайно не потомок древнего княжеского рода Шаховских?
– Шаховский? – вдруг прошептала побледневшая еще больше Таня. Но незнакомец этого не заметил, а Володя удивился, ему вдруг показалось, что она сейчас упадет. С чего бы это? Она знакома с этим типом? Сосновский обозлился. Вечно у нее секреты! Тайна, все покрыто мраком, все запутано и сломано! Лабиринт какой-то заминированный, а не женщина!
– Да, я потомок князей Шаховских. Единственный наследник фамилии, так сказать, – лучезарно улыбнулся режиссер. – Но я уже давно забыл об этом, так как вся моя родня в Париже, родители умерли, а я всем сердцем с нашей советской родиной и властью большевиков!
– Понятно, – сухо сказал Володя. – Чем обязан? Что вы хотели?
– Хотел поговорить о постановке вашей пьесы в театре.
– Какой пьесы? – не понял Сосновский.
– Я хочу предложить вам переделать ваш роман «Краски рассвета» в пьесу для театральной постановки. А я поставлю ее на сцене! Вы подумайте, это очень хорошее предложение. Я только что из Пролеткульта, там получил полное добро. У вас настоящая пролетарская вещь, ее надо показывать людям! Чтобы многие увидели ваши идеи. Что вы об этом думаете?
– Это… замечательно! – просто задохнулся от восторга Володя.
– Я рад, что вам понравилось. Знал это. Давайте обсудим подробности? – продолжал лучезарно улыбаться Шаховский.
– Я, пожалуй, пойду, не буду вам мешать, – громко произнесла Таня, и оба обернулись к ней. Только теперь Шаховский увидел красивую девушку. Глаза его загорелись.
– Простите… Это я вам помешал. Вы не представите? – Шаховский обратился к Володе, не спуская с Тани глаз.
– Да, конечно. Татьяна Ракитина, моя знакомая, – сухо представил Сосновский. А у Тани от слова «знакомая» заныло сердце.
– Очень приятно… Очень приятно… Александр Шаховский, – режиссер с дурацким видом затряс руку Тани, а Володе мучительно захотелось дать ему по голове.
– Рада знакомству, – Таня выдернула руку и ушла, аккуратно затворив за собой дверь.
В коридоре, пройдя несколько шагов, она замерла, прислонившись к стене. Закрыла лицо руками. Все ее тело била дрожь. К счастью, в коридоре не было ни одного человека, и никто не видел ее состояния. Таня сама не ожидала от себя такой реакции. Эта случайная встреча всколыхнула самые потаенные струны ее души.
Шаховский… Значит, этот человек – ее родственник? Таня прекрасно помнила свою настоящую фамилию, о которой не знал ни один человек во всем мире.
Она, Таня, была единственной и настоящей княжной Шаховской, но никогда в жизни не смогла бы это доказать. Ее отец умер. Мать умерла еще раньше. Отец больше не был женат. Значит, других детей, кроме Тани, у него не было.
Но у ее отца вполне мог быть старший или младший брат, а этот человек мог быть его сыном. Судя по возрасту, он не намного старше Тани, они почти ровесники. Значит, этот мужчина – ее двоюродный брат.
Сердце Тани колотилось быстро-быстро, словно стремясь выпрыгнуть из груди. Двоюродный брат, ее кузен, ее единственный родственник? Неужели судьба решила сжалиться над ней и подарить такую уникальную встречу? Что это, как не судьба?
Жизнь дала Тане шанс проститься со своим родным отцом, который умер у нее на руках. Она до сих пор страдала от одной только мысли о смерти своих родителей. И вот, словно в награду за муки, судьба подарила ей новую встречу! Тане хотелось вцепиться в этого человека, расспросить обо всем, узнать, действительно ли в их жилах течет общая кровь.
А это означает, что уйти ему она не даст. Решительно развернувшись, Таня направилась по коридору в обратную сторону. Она подождет, пока закончатся его переговоры с Володей. А потом…
Когда режиссер ушел, Сосновский был окрылен настолько, что даже не отреагировал раздражением, когда комната наполнилась сотрудниками. Правда, обещанного счастья еще предстояло ждать.
Шаховский собирался поставить спектакль к концу года, а пока Володе предстояло поработать над переделкой романа в пьесу. Режиссер обещал даже добиться для Сосновского аванса. Это было бы весьма кстати – как у большинства творческих людей, деньги у Володи не задерживались, он всегда нуждался в них.
Шаховский собирался остаться в Одессе и просил Володю познакомить его с городом, помочь свести знакомство с интересными людьми и даже с представителями криминального мира.