Когда происходили импульсы, в голове возникали шумы, раздавались непонятные звуки. Продолжалось это довольно долго, даже когда видения начинали отступать, а если Иштван напрягал слух, он мог различить среди шумов голоса. Неотчетливые, едва слышные на фоне прочих звуков, но все же – настоящие голоса. Он был уверен в этом. Или почти уверен. И эти голоса, в отличие от тех, которые Иштван слышал прежде, не просто бессмысленно повторяли все, что говорил он. Ему теперь оставалось только научиться их слышать и понимать.
Он сидел на краю койки в камере, поставив ноги вместе, положив руки на колени, и слушал. Точно так же, еще будучи мальчишкой, он вечерами садился на кровати в их с Йенси комнате и отрешался от окружающего мира. Сейчас вокруг него было много обыденных звуков: шаги и голоса других заключенных, скрипы и шорохи – но эти звуки он учился не слышать, пытался полностью отстраниться от них и через несколько дней более или менее преуспел в этом. Кроме того, существовали еще звуки его собственного дыхания, биения сердца, а также шумы, испускаемые желудком и другими частями тела. В итоге он и их тоже перестал слышать – постепенно приглушал, пока не отключил совсем. Получалось очень медленно, и процедуру приходилось повторять всякий раз, когда он вот так садился на край койки, – но это было необходимо. Наконец, погрузившись в океан тишины, Иштван изо всех сил напрягал слух, чтобы не просто уловить шепчущие где-то вдали голоса, но и сосредоточить внимание на одном из них, выделить его из общего хора и начать разбирать слова.
На все про все ушло шесть дней. Дней, в которые он почти ничего не ел, практически не двигался. Поначалу сотоварищи беспокоились, но через несколько часов, поняв, что Иштвану нет до них ни малейшего дела, оставили его в покое. Один из них, обычно Уолдрон, все же изредка заходил в камеру, но не задерживался надолго. Хотя Иштвана раздражало, что кто-то трясет его за плечи и пытается с ним заговорить, он быстро научился не замечать и эти досадные помехи.
Под конец шестых суток Иштван уловил пока еще очень слабое эхо голоса, стал подтягивать его к себе и в итоге смог расслышать. Голос был неотчетливый, прерывистый, но – настоящий. Он не повторял за Иштваном, а сам начал говорить. Иштван мысленно приближал голос, заставляя звучать чуть громче, чуть отчетливее, и наконец услышал, как тот обращается к нему:
«Иштван, почему ты не поговоришь со мной?»
«Но я даже не знаю, кто ты такой».
Иштван понимал, что шевелит губами, когда шепчет эти слова, но в то же время слышал их у себя в голове.
«Ага, получилось, – произнес голос. – Теперь ты меня слышишь».
«Я уже давно пытался поговорить с тобой».
«И я пытался поговорить с тобой. Нам пришлось повозиться, чтобы найти общий язык».
Пока они так беседовали, голос делался сильнее, увереннее. Он будто пробирался прямиком в мозг и скребся там, как зверек, и постепенно вырос настолько, что Иштван понял: теперь он сможет снова найти и услышать голос в любой момент, когда только захочет. Вечером седьмого дня, когда пришел очередной импульс, боль уже не казалась столь сильной. Ощущение было такое, словно голова заполнена живым, разумным огнем. Окружающий мир вновь накрыла пелена, поначалу неплотная, а потом она, как всегда, засияла ярким светом и быстро растворилась, открыв взору иной, полный ярких красок мир. Перед Иштваном возникло лицо Конна с губами синего цвета и окровавленной шеей. Оно парило в воздухе и глядело на него.
«Здорóво, Конн», – приветствовал его Иштван.
На этот раз, не позволяя лицу подхватить его слова и произнести их как свои собственные, он представил себе, как тот голос, что он слышал прежде, несмотря на возросшую мощь, отплывает в сторону, потом сворачивается, съеживается и как будто втягивается в горло мертвого узника, и вот уже Конн открыл рот и заговорил этим голосом:
«Привет».
Голос звучал странно, не совпадая с движением губ, и булькал, словно в горле Конна еще оставалась кровь. Из пробитой трахеи со свистом вырывался воздух.
«Что ж, – подумал Иштван, – вот мы чего-то и добились».
– Вам будет интересно взглянуть на это, – сказала доктор Кэлли Декстер.
Брайден отвернулся от компьютера и посмотрел на нее:
– Если у вас есть что показать мне, так подойдите и покажите.
– Векторы, – лаконично ответила она.
– Вы уже говорили мне о векторах. Это было несколько дней назад.
Кэлли кивнула:
– Да, но теперь у меня больше данных. – Она ухватилась за спинку кресла Брайдена и подкатила его к своему монитору. – Я зафиксировала все импульсы, произошедшие после смещения вектора нашего Обелиска. Также я сопоставила эти данные с характером сигнала, который он продолжает испускать даже после завершения импульса. Раньше он излучал в космос мощный поток энергии в широком спектре частот. Вектор каждый раз был другой, как будто он искал что-то. Но потом картина изменилась.
– Он больше не передает сигнал в космос, – предположил Брайден.
– Нет. Теперь выброс энергии более сфокусирован, как выстрел из лазерного пистолета. Луч постепенно расширяется, но значительно медленней. И теперь он всегда ориентирован приблизительно в одном и том же направлении.
– Ну хорошо. Характер сигнала изменился. И что дальше?
Кэлли улыбнулась:
– Смотрите: это вектор сигнала от Обелиска на Эгиде-7. Совершенно случайно он совпал по времени с импульсом нашего Обелиска. Эгида находится во многих миллионах миль от нас, и луч постепенно расширяется, но все же если вы проведете несложный расчет, то обнаружите, что центр этой волны приходится в точности на Асперу.
Брайден наконец проявил интерес и кивком велел продолжать объяснения.
– А вот данные о последнем сигнале – от Обелиска на Кремаре. Вообще-то, мы не должны знать о существовании этого проекта. Я наткнулась на него случайно, когда обнаружила, что сигнал с Кремара также направлен на Асперу и, похоже, согласован с двумя другими.
Кэлли вывела на экран топографическую карту:
– Здесь изображена поверхность планеты. По данным спутниковых снимков. Вы не представляете, скольких трудов мне стоило раздобыть ее, – пришлось обращаться напрямую к коммандеру Гроттору.
– Вы должны были действовать только через меня, – возмутился Брайден.
– Я и сказала коммандеру, что согласовала запрос с вами. В противном случае я бы ничего не добилась.
– Но вы не имеете права…
Кэлли отвернулась от монитора и с ухмылкой перебила доктора:
– Успокойтесь. Мы все в одной команде. Если дело выгорит, вся слава достанется вам, а нет – можете смело сказать, что вы тут вообще ни при чем. А если переживаете по этому поводу, свяжитесь прямо сейчас с коммандером Гроттором и все ему расскажите.
Брайден побагровел от гнева, но промолчал. Тогда Кэлли повернулась к монитору и продолжила:
– Мы находимся вот здесь. – Она ткнула пальцем в экран. Брайден узнал очертания исследовательского центра – серое пятно диаметром в два дюйма на красно-желтой поверхности планеты. – Обелиск расположен примерно здесь. – Кэлли чуть передвинула палец. – Мы двигаемся по вектору сигнала в этом направлении, – палец заскользил по экрану, – и приходим прямиком сюда.
Палец остановился на еще одном сером пятне. Тюрьма. Брайден знал о ней и видел иногда зыбкие очертания купола на горизонте, когда смотрел в нужное окно. К самой тюрьме он никогда не приближался, не говоря уже о том, чтобы попасть внутрь. Это не имело никакой связи с той целью, ради которой ученые обосновались на планете.
– Вы считаете, он передает сигнал в эту тюрьму?
– Я такого не говорила. И потом, это не передача в буквальном смысле. Возможно, импульс направлен куда-то за пределы тюрьмы, может быть, даже на несколько миль в сторону от нее. Однако когда я занесла все имеющиеся данные о каждом сигнале в компьютер, то получилась вот такая картина.
Она коснулась экрана, и на карте появились три линии, изображающие векторы сигналов. Все они пересекались в одной точке, внутри тюремного купола.
Брайден резко выдохнул:
– О господи!
– Восхитительно, не правда ли?
– Не думаю, что это подходящее слово, – пробормотал Брайден. – Как вы думаете, что он там видит?
– Опять вы воспринимаете Обелиск как разумное существо. Он ничего не может видеть. Ничего не может хотеть. Обелиск – механическое устройство, и вам это известно не хуже, чем мне. Его запрограммировали на поиск чего-то.
«Нет, – подумал Брайден, – она ошибается. Все намного серьезнее». А вслух спросил:
– А каково, по-вашему, наиболее вероятное объяснение, доктор Декстер?
– По-моему? Видите ли, Брайден, оно не очень научно. – Но Брайден не заглотил наживку. Кэлли задрала голову и сделала вид, будто изучает потолок. – Я не знаю. Возможно, в местоположении этой тюрьмы есть что-то особенное. Какие-нибудь токи или силы, не знаю, магнитные например. Возможно, нечто такое, что мы даже замерить не способны.
– Это может быть все, что угодно.
– Не совсем все, – поправила Кэлли, – но вариантов действительно много.
Брайден вздохнул. Ну почему она всегда права?
– Так что мы будем делать?
– Как что? Нам ничего не остается, как отправиться на поиски.
– Прямо в эту тюрьму?
– Туда, куда указывают результаты компьютерных расчетов. Мы же с вами ученые.
Брайден заколебался, но потом кивнул:
– Я поговорю с коммандером. Посмотрим, что можно предпринять.
– Тебе нужна помощь? – спросил Иштван.
– Не нужно мне никакой помощи, – пробурчал Билл.
– С кем это ты разговариваешь, Иштван? – поинтересовался Уолдрон.
Иштван не обратил на товарищей ни малейшего внимания. Они не находились в том мире, который действительно имел значение, не были его частью.
«Да, – отозвался мертвый Конн, – помоги мне».
– Но как?
– Эй, Иштван, с тобой все в порядке? – забеспокоился Уолдрон и положил руку товарищу на плечо.