Иштван скинул ее.
«Ты нужен нам», – проговорил Конн, и пока он произносил эти слова, лицо его медленно менялось, кожа разглаживалась. Рана на горле исчезла, а само горло также изменилось: пропало адамово яблоко. Теперь это было уже не мужское лицо, а женское. Через несколько секунд Иштван узнал мать.
«Ты нужен нам», – заявила она.
«Ловкий трюк», – подумал Иштван.
– И чего ты от меня хочешь?
«Приди ко мне».
– Что значит «приди»? Ты ведь и так здесь.
Мать покачала головой:
«Отыщи меня. Приди ко мне».
– Я заперт здесь. Я в тюрьме и не могу отсюда уйти.
Тут снова вмешался Уолдрон:
– Мы все в тюрьме. Ты ничем не отличаешься от остальных.
Но мать глядела на Иштвана с таким видом, будто не понимала его. Потом улыбнулась:
«Но ты поможешь все изменить».
Теперь она говорила загадками. Как же можно ей помочь, если он не понимает, что она хочет сказать? От этих мыслей в душе Иштвана начали зарождаться сомнения. Он не любил мать, пока та была жива, – так с какой стати слушать ее теперь, когда она померла? В глубине души Иштван понимал, что на самом деле это не его мать, а кто-то другой. Или что-то. Но в то же время хотел выяснить, что это такое. Проблема заключалась в том, что никаких догадок у Иштвана не было. Возможно, оно вообще не реальное. Еще с раннего детства ему с трудом удавалось отличить то, что существует в действительности, от того, чего не существует. Но оно кажется таким реальным. И он сам хочет слушать, что оно говорит. Так с чего бы ему бояться?
И все же он немного побаивался. Наверное, для одного человека это было слишком тяжелое испытание. Тем более для такого, как он. Кроме того, он находился в заключении. Чего бы ни хотела от него мать, как выбраться отсюда, чтобы это сделать? И даже если он окажется на свободе, как узнать, что делать дальше?
– Почему я?
«Потому что ты лучше других слышишь нас. Ты сможешь научить нас. С твоей помощью мы научимся понимать других».
«Мы?» – удивился Иштван.
Он не видел никого, кроме матери. Странно. В нем зрели новые сомнения.
И тут произошел импульс, на этот раз очень мощный. Он услышал, как рядом заорал Билл – эхо его вопля проникло даже в иной мир. Иштвану показалось, будто в его мозг забрался чей-то палец и начал там копаться, а потом голова словно вспыхнула огнем и моментально превратилась в дымящиеся головешки. Вселенная словно сошла с ума, и Иштван видел оба мира одновременно, один левым глазом, другой – правым. Миры накладывались друг на друга, но все же оба были видны отчетливо и выглядели вполне реальными. В следующее мгновение Иштван понял, что лежит на полу, уставившись в потолок, а оба мира кружились над ним в безумном хороводе. Кто-то из его товарищей тихонько стонал, кто-то орал в голос, а кто-то размеренно бился головой о стену.
– Так чего вы хотите от нас? – уточнил Генри.
Коммандер на мгновение отвел глаза в сторону – единственный признак того, что он тоже чувствует себя, как минимум, неловко.
– Мистер Дженкинс, я понимаю, что просьба весьма необычная, но это чрезвычайно важно. На самом деле в тысячу раз важнее, чем безопасность заключенных и – буду с вами откровенен, хоть мне и нелегко это говорить, – чем даже ваша личная безопасность и безопасность всего персонала.
– И вы не можете мне сообщить больше информации?
Коммандер сурово поглядел на Генри и сказал:
– Сожалею, но это секретные сведения.
Генри предпринял еще одну попытку:
– Вероятно, сейчас не самое подходящее время. Заключенные странно себя ведут. Все очень возбуждены, а некоторые, похоже, находятся на грани срыва. Или сумасшествия, не знаю. Происходящее влияет и на наших людей. Они стали нервными, озлобленными. Я не могу избавиться от ощущения, что вот-вот случится что-то ужасное.
Но коммандер был непреклонен:
– Подходящее время или нет – не имеет значения. Вы поступите так и никак иначе. Вам все ясно, Уондри?
И тогда Генри понял, что препираться бесполезно, – Гроттор был настолько серьезен, что даже перестал издеваться над ним, делая вид, будто не помнит его фамилию.
Он кивнул и только спросил:
– Сколько времени они пробудут здесь?
– Не знаю. Возможно, день. Или месяц. Пока не выполнят задачу.
– Много их будет?
– Они сами решат, сколько людей понадобится. Одного, по крайней мере, я знаю. Это Брайден, руководитель проекта.
– Они ученые? Те, что работают недалеко от нас?
– Да. Думаю, не будет большого вреда от того, что я вам это рассказал. А вам, наверное, так будет легче. Вы должны оказывать им всяческую помощь и содействие вне зависимости от того, как относитесь к их просьбам. Попросят вас разобрать стену – и вы разберете. Попросят отрубить заключенному руку – отрубите. Запомните: все их приказы подлежат беспрекословному исполнению, как если бы исходили от меня лично.
– Могу я спросить, о чем вероятнее всего они будут нас просить?
– Спросить вы можете, Дженкинс, но я не могу вам этого сказать.
– Секретная информация?
Гроттор нахмурился:
– Я просто не знаю этого. Не знаю даже, как все это связано с их проектом. Знаю только, что им должна быть предоставлена полная свобода действий.
– А если они захотят убить заключенного?
Коммандер ответил не колеблясь:
– Вы им позволите это сделать. Люди, которые у вас там содержатся, давным-давно потеряли все свои права. В определенном смысле их вообще не существует.
– Ну а если они попросят освободить заключенного?
На этот раз коммандер задумался над ответом.
– Значит, вы его освободите, под их ответственность. Но немедленно доложите мне. Все ясно?
Дождавшись кивка оператора, Гроттор выключил связь. Генри вздохнул. Работа, которую он рассматривал как временную – только чтобы заработать немного денег, а потом открыть собственное дело на Виндоге, – становилась все более сложной. И здесь определенно была нездоровая атмосфера – голова болела почти постоянно. Болела до тошноты. Помимо периодических резких приступов, он теперь иногда впадал в предмигренное состояние. В голове кузнечным молотом стучал пульс, а зрение заволакивала мутная пелена, так что сначала один глаз, а затем другой переставали видеть. Возможно, причиной всему был стресс от работы в тюрьме или же неполноценное питание. Однако Генри не мог отделаться от ощущения, что все дело в самом месте, и если только он сможет убраться отсюда, все сразу пройдет.
А еще Генри все сильнее убеждался в том, что коммандер что-то замышляет против него. Что, если это ловушка? Или он становится параноиком от ощущения, что заперт во внешнем круге тюрьмы? Хоть он и не был узником, но чувствовал себя одним из них. И если он не сможет справиться с ситуацией, даже если будет очень стараться, – не исключено, что коммандер отдаст приказ переместить его из-за стола дежурного оператора в одну из камер по другую сторону стены. Свободных камер там хватает, и ему может достаться любая из них.
Он затряс головой. Да что же такое с ним происходит? Почему он так обеспокоен? Генри попытался рассмеяться, но смех его был скорее похож на карканье.
Он вызвал шестерых охранников и коллегу-оператора, чтобы передать содержание разговора с коммандером. На лицах людей Генри легко прочитал едва сдерживаемый гнев вперемешку с параноидальной подозрительностью. Он мысленно присматривался к каждому и пытался найти ответ на один вопрос: кто из них сломается первым? Знать бы наверняка – тогда можно было бы посадить его (или их) в камеру, для их же собственной безопасности. Но как это определить? Чтобы застраховаться от неожиданностей, следовало бы запереть под замок всех, но Генри понимал: начни он отправлять своих людей по камерам, и очень скоро остальные упрячут за решетку его самого. Прежде чем они это поймут, необходимо всех запереть в клетках, и им не останется ничего другого, кроме как подыхать от голода.
Генри снова затряс головой. О чем он думает? Обычно такая дурь ему в голову не лезла. Нет, нужно сохранять здравый рассудок, особенно сейчас, в этой непростой ситуации, когда ему потребуются все силы. Нужно не забывать, кто ты такой, и оставаться самим собой.
Йенси выждал несколько часов после старта, а потом спросил Свансона, куда они держат путь. Швед только пожал плечами:
– Вероятно, туда же, куда и в предыдущие ходки. Хотя капитан всегда держит рот на замке во всем, что касается места нашего назначения. Полагаю, не от хорошей жизни.
Бóльшую часть дня «Эйбон» под управлением капитана Мартина на небольшой скорости продвигался через планетную систему. Йенси подслушал разговор двух членов команды и узнал, что корабль держит курс на ближайшую станцию шокового перехода. Когда часом позже он спросил об этом Свансона – они вдвоем проверяли, хорошо ли закреплен груз в трюме, – тот кивнул и сказал, что это не секрет. Туда они и летят, потом пройдут через Венерианскую станцию, а оттуда направятся куда-то еще, но вот куда именно – это уже секрет.
– Но из Венерианского узла можно попасть всего на несколько станций, – заметил Йенси. – Стало быть, мы летим к одной из них.
Свансон усмехнулся:
– Я в первый полет тоже так подумал. Но существует как минимум еще один узел, о котором мало кто знает.
«Еще один узел, о котором мало кто знает», – думал Йенси, лежа на койке в каюте и слушая пьяный храп спящего внизу могучего шведа. Сооружение станции шокового перехода – дело дорогое и длительное, стало быть, тюрьма на Аспере возникла не в одночасье, а в результате долгосрочного планирования. Или за счет вложения огромных денежных средств. Возможны и оба варианта одновременно. Отчасти подтверждением второй гипотезы служил «Эйбон» – Йенси сразу обратил внимание, что корабль вовсе не похож на рядовой грузовик. Он был создан по последнему слову техники, с кучей новейших разработок. Мимоходом Йенси поздравил капитана Мартина с тем, что он владеет таким первоклассным судном, но тот только покачал головой: