Мы входим в серую постройку размером с небольшой лифт — достаточно большую, чтобы вместить пару металлических стульев. Это типа лифт такой: на панели управления есть ряд кнопок, которые нажимает командир. Типа-лифт спускается под землю. Когда она останавливается, мы выходим к мини-машине, ожидающей нас.
— Забирайся.
Как только мы упаковываемся в крошечное пространство, а мой рюкзак оказывается на коленях, умная машина начинает движение сама по себе, зная, куда ехать и когда остановиться. Мы лавируем по подземным туннелям в течение нескольких минут, проделывая пару миль под пустынной почвой. Когда я начинаю опасаться, что ещё немного и мы окажемся в океане, машина подъезжает к лифту и останавливается.
— Следуй за мной.
Мы понимаемся на лифте на более высокий уровень. Двери открываются, два человека отходят в сторону. Они вооружены и охраняют лифт, чтобы никто не вошёл… или не вышел. Не уверена.
Девушка-охранник, моя ровесница, высокая и с идеальной фигурой. У неё короткие каштановые волосы и высокие скулы, с которыми она могла бы быть супермоделью. Вместо этого она охраняет дверь лифта в серой майке, шортах цвета хаки и армейских ботинках.
Парень с другой стороны двери гораздо ниже, но более мускулистый. Со взлохмаченными светлыми волосами и несколькими цепочками на шее, он похож на сёрфера, потерявшего волну. Жаль, что он никогда не узнает об этом здесь, в пустыне.
Нэш кивает им по очереди.
— Трина, Джефф, прошу, следуйте за мной.
Трина и Джефф встают за командиром, а я замыкаю строй. Нэш ведёт нас по коридору с бетонным полом и бежевыми стенами. Безукоризненно чистое и лишённое каких-либо украшений на стенах, это место можно было легко принять за помещения старой больницы.
Нэш открывает дверь в комнату справа и заводит нас внутрь. Комната белая и пустая. Никакой мебели. Никаких стульев. Ничего. Но когда я поворачиваю голову и вижу, что находится у дальней стены комнаты, моё сердце останавливается. Комната не совсем пуста. Там есть два объекта… и их всего два.
Небольшой столик. И пара ржавых ножниц.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
— Длинные волосы мешают нашей работе, — говорит командир, протягивая мне ржавые ножницы. — Обрежь их.
Как бы я ни проклинала свои волосы, избавляться от них я не хотела. Может, они и завиваются надоедливыми кудряшками на летней жаре, но они мои. Это предмет моей гордости.
Я мотаю головой и обхватываю себя руками, словно в попытке защититься.
Нэш прищуривается.
— Делай. Быстро.
Девушка по имени Трина шагает вперед.
— Командир, это действительно необходимо?
Командир разворачивается и смотрит на Трину так, что она замолкает.
Сдерживая рыдания, я выхватываю ножницы из его протянутой руки. Я отказываюсь плакать перед этими людьми.
Я завожу руки за голову. Сжав прядь волос, закусываю губу, чтобы не расплакаться. Ножницы тупые и рвут волоски. Я смаргиваю слёзы, когда первая прядка падает на пол рыжим колечком. Когда я заканчиваю, руки болят, а глаза щиплет от слёз. Обрезанные волосы лежат на полу тусклой рыжей горсткой. Затылок кажется голым. Незащищённым. Я протягиваю ножницы Нэшу.
— Лучше?
Он кивает.
— Намного.
Берёт меня за плечо и ведёт в соседнюю комнату. В центре располагается металлический операционный стол, над которым нависает какой-то серый аппарат. У него длинная «рука», согнутая под углом девяносто градусов. Но не это вселяет страх в моё сердце, а игла длиной в восемь сантиметров, торчащая из этой «руки».
— Мы доказываем свою верность делу, нанося метку «Грани», — говорит Нэш. — Ты готова это сделать?
Я киваю, слишком напуганная, чтобы говорить.
— Ложись, — приказывает он.
Сердце грохочет в ушах, но я делаю так, как он просит, сначала положив на пол рюкзак. Стол подо мной холодный и жёсткий, металл холодит кожу сквозь тонкую хлопковую футболку.
Он машет Джефу и Трине.
— Подержите её.
Я распахиваю глаза, когда они хватают меня за руки и прижимают к столу. Краем глаза мне видно Нэша, и я смотрю, как он возится с большим аппаратом.
Мне хочется кричать, но я лежу так тихо, как только могу. Всё вокруг заваливается на бок.
Аппарат начинает жужжать, и Нэш подносит иглу к моему плечу.
— Может быть немного больно, — говорит он. Его взгляд перемещается на мою забинтованную руку. — Но, похоже, ты привычна к боли.
Горло сжимается. Куда я влезла?
Трина держит мою правую руку и ободряюще мне улыбается.
— Всё будет в порядке, — мягко говорит она.
Игла прокалывает кожу, и боль волной прокатывается по руке. Я кричу, и от этого крышесносного звука звенит в ушах. Жар проникает под кожу — обжигая, оплавляя и причиняя сильнейшую боль. Игла двигается быстро, подобно древней швейной машине, но глубоко впивается, проникая в мышцы, сухожилия и даже кости.
Живот скручивает, и я крепко зажмуриваюсь от жгучих слёз. Боль слишком сильна. Когда я думаю, что больше не выдержу ни минуты, то внезапно чувствую облегчение. Жар исчезает, а прохладный компресс успокаивает горящее место.
Я не открываю глаз, пока боль не превращается в тупую и ноющую.
Тина похлопывает меня по руке.
— Уже всё. Ты отлично справилась.
Она помогает мне сесть, и я бросаю взгляд на свою руку. Кожа ярко-красная, и крошечные капли крови просачиваются из игольных отверстий. Тошнота вновь подкатывает, и на этот раз я не могу удержаться. Я соскакиваю со стола, несмотря на пронзительную боль в руке, и бегу к ближайшей мусорной корзине. Кислота обжигает горло, и меня рвёт, пока в желудке ничего не остаётся. Я такая слабая. Уставшая. Униженная.
Командир стоит в дверях, ожидая, когда я успокоюсь. Его лицо не выражает ни эмоций, ни чувств. В его глазах нет ни отвращения, ни капли заботы.
Я вытираю рот тыльной стороной руки, и Трина подаёт мне стакан воды.
— Не переживай, — шепчет она, — такое случается и с лучшими из нас.
Нэш смотрит на нас, потом отрывисто командует:
— Трина, покажи Сиенне её комнату.
С этими словами он поворачивается и выходит за дверь.
Трина бросает на меня извиняющийся взгляд, когда Джефф тихо выскальзывает из комнаты.
— Что он сделал? — спрашиваю я, стирая капельки крови полотенцем, которое передала Трина.
— Теперь у тебя есть внутренняя татуировка, — отвечает она. — У всех нас есть похожая, вживлённая под кожу. Это знак «Грани».
— Что такое внутренняя татуировка?
— В отличие от татуировок на коже, эта проникает глубже, под кожу. Её можно увидеть только в ультрафиолетовом свете или в полной темноте, — Трина подходит к стене и щёлкает выключателем. Комната немедленно погружается в темноту, и тут я вижу оранжевые завитки, сияющие на её руке, словно побеги, ползущие от запястья и исчезающие за коротким рукавом футболки. Я бросаю взгляд на собственное плечо, где свет мерцает из-под кожи. Это геометрический узор, состоящий из перекрывающихся кругов, которые отдалённо напоминают цветок.
— Что это? — спрашиваю я.
— Это называется «Цветок жизни» и символизирует нашу связь с природой.
Тогда-то я и вспоминаю узловатое дерево, украшавшее руку Трея в ночь, когда он вытащил меня из правительственного здания.
— А что у тебя на руке? — спрашиваю я.
— Это моя видимая татуировка.
Она включает свет. Глазам требуется время, чтобы привыкнуть к яркости. Она подходит к металлическому столу.
— Обычно ребята выбирают что-нибудь природное, как протест всему противоестественному в нашем мире, — она вскидывает брови. — Хочешь такую?
Когда набивали маленький «Цветок жизни» мне уже было невероятно больно, и я не уверена, что готова к чему-то большему. Я уже собираюсь сказать нет, но потом думаю о том, как здорово было бы иметь что-то, что определяет меня.
— Думаю, да, — отвечаю я.
Трина похлопывает по металлическому столу.
— Запрыгивай сюда, я тебе сделаю.
Я проскальзываю обратно на металлический операционный стол под грохот своего сердца. Может, Трина будет понежнее с этой штукой.
— Ты уже знаешь, чего хочешь? — спросила она.
Я вспоминаю, как отец взял меня с собой в магазин за подарком для мамы на день рождения, когда мне было десять. Мы обедали в городе, на веранде одного кафе. Красивая чёрно-фиолетовая бабочка приземлилась на наш стол, и я уже собиралась прикоснуться к ней, но отец меня остановил.
«Знаешь, что мне больше всего нравится в бабочках?» — и не дожидаясь ответа, он продолжил: — «Мне нравится, что они переживают второе рождение. Они начинают эту жизнь уродливыми гусеницами, но когда выходят из кокона, то становятся одними из самых прекрасных существ на земле. Я думаю об этом каждый раз, когда их вижу».
В то время слова отца никак меня не затронули. Но теперь я поняла, о чём он говорил.
Когда бабочка проходит трансформацию и выходит из кокона, она освобождается от своей старой жизни. Она оставляет позади жизнь гусеницы и кокон, который не только связал её, но и помог завершить изменение. Мне нравится идея освобождения от прежней жизни. Идея возрождения или трансформации. У меня есть возможность стать новой Сиеной, которая не лжёт и не ворует, чтобы свести концы с концами. Новый человек, которого не похищали из-за собственной беспечности и глупости. Я могу стать кем-то другим.
— Да, я хочу бабочку.
***
Моя «комната» больше похожа на камеру. Квадратный цементный блок два на два метра без окон. С таким же успехом они могли бы поставить решётку вместо четвёртой стены. В комнате едва хватает места для матраса, синего пластикового стула и маленького комода. Над комодом висит зеркало. Я осторожно подхожу к нему, не зная, что подумаю о девушке, которую там увижу.
Я не узнаю лицо в отражении. Зелёные глаза мои, полные губы мои, но на этом сходство заканчивается. У меня ужасно короткие волосы. Обкромсанные по уши и торчащие во все стороны. Глаза застилает пелена, когда я провожу пальцем по неровным концам.