х безымянных пространств, где обитают инфоядные – создания почти бесконечно холодные, живущие в густых тенях расширившихся вселенных, которые покорились древним силам испарения черных дыр и протонного распада? Призвать такую почти божественную силу, чтобы сдержать врагов, отбросить Красную Армию и западных Союзников…
Что произошло дальше?
Шагая по окаменевшему лесу, я вижу все, словно в кинохронике. Ветер боли и погибели взвивается в самом сердце Европы, сбивает бомбардировщики с неба, как семена одуванчика. На западе поднимается тьма, буря, поглощающая дивизии Жукова, как ураган – щепки треснувшей мачты. Некроманты СС в восторге: их демоны шагают по земле в краденых телах, пожирая души унтерменшей и выплевывая косточки. Ранний снегопад предваряет Фимбульветр, ибо легендарные ледяные великаны вернулись, чтобы исполнить волю Тысячелетнего Рейха и воплотить в жизнь всякое желание Фюрера. Бледное холодное солнце смотрит на пустошь огня и льда, разоренную триумфом воли.
Как ужасно они просчитались, некроманты понимают только через несколько месяцев, когда дни становятся все короче и короче – проходит равноденствие, а температура все падает. Солнце меркнет. Великаны перестают подчиняться.
«Сумерки богов» опускаются на Третий Рейх…
На пологом склоне холма, за которым расположены врата, я оборачиваюсь и смотрю на замок, последний островок тепла в холодном, высосанном досуха мире. С минуту я размышляю об этом.
– У меня есть мысль, – говорю я вслух, но в ответ получаю только помехи.
Я оглядываюсь. Хайтин стоит чуть дальше по склону и машет мне рукой. Снова помехи.
– Прием? – говорю я, пытаясь подстроить рацию. – Как слышно?
Он подходит ближе, выставив что-то вперед. Я вижу моток провода со штепселем на конце, но, когда он подходит ближе, помехи угасают. Он тянется проводом к моей груди, но я отталкиваю его руку.
– Говори, – хрипит он.
Я глубоко вздыхаю:
– Мне нужно провести замеры. Вся эта картинка неправильная, очень неправильная. Почему так холодно? Почему рации выходят из строя? Что погубило всех в бункере? Думаю, Алану нужно это знать. Черт! Мне нужно это знать. Это важно.
Под шлемом выражение лица Хайтина прочесть невозможно.
– Объясни.
От внезапного понимания меня пробирает дрожь.
– Послушай, они вызвали создание, которое высосало всю энергию из этой вселенной. Как ты думаешь, что произойдет, если Алан взорвет водородную бомбу?
– Продолжай, – говорит Хайтин и снова протягивает мне провод.
Я показываю на разбитую нагрудную панель, а потом тыкаю пальцем в небо:
– Смотри, все звезды красноватые и слишком далеко друг от друга. Это раз. Красное смещение означает, что они летят друг от друга с бешеной скоростью! Либо так, либо из их света что-то вытягивает энергию. Думаю, в этом же причина неполадок с рациями: в этой вселенной меняется постоянная Планка. Два: солнце – оно погасло. Потухло несколько десятков лет назад, поэтому температура около сорока градусов по Кельвину и продолжает падать; от фоновой температуры космоса Землю удерживает только то, что внутри полно горячих камней, а также достаточно тория и урана, чтобы их полураспад подогревал ее еще миллионы лет. Но и планета теряет тепло быстрее положенного, потому что что-то искажает законы физики. Три: насколько мы можем судить, все другие звезды тоже погасли, видимый свет – это реликтовое излучение, оно сюда летело годами и столетиями.
Я глубоко вздыхаю и переминаюсь с ноги на ногу. Хайтин молчит, только оглядывается по сторонам, высматривая знаки в земле и на небе.
– Что-то тут пожирает энергию и информацию, – говорю я. – Наша главная цель – выяснить, что тут происходит, и доложить. Мы пока ее не выполнили, и то, чего не знает капитан, может нам всем серьезно навредить.
Хайтин оборачивается ко мне.
– Теперь стало понятно, да? – спрашивает он. – Все сходится?
Он подносит фонарь к шлему, чтобы осветить лицо под забралом. Ухмыляется мне – и я понимаю, что никогда прежде не видел этого лица.
– Sehr gut[2], — говорит он, а затем бросает фонарь и снимает шлем.
Под его веками беззвучно вьются светящиеся черви, извиваются в пустом пространстве черепа, точно как у той твари, что захватила Фреда из бухгалтерии. Вырвавшийся из костюма воздух одел его в облако пара, а он тянется ко мне, пытается схватить, установить телесный контакт, поскольку его гамбит с коммуникационным проводом провалился. Всего один миг электропроводимости…
Тварь, захватившая тело Хайтина, не слишком умна: она забыла, что я тоже в спецкостюме и что они сделаны на совесть. Но все равно жутковато. Я роняю сумку, отпрыгиваю назад и чуть не лечу вверх тормашками, когда гравитация дергает меня за ранец. Одержимое тело тянется следом, и я очень отчетливо вижу, как из его носа течет струйка крови, пока неуклюже пытаюсь нащупать на поясе коробку василиска. Наконец-то мне это удается. Я хватаю ее обеими руками и нажимаю большими пальцами красную кнопку. Бесконечную секунду я с ужасом думаю, что ничего не вышло, что батареи разрядились на холоде, а потом…
Примерно каждый тысячный атом углерода в теле, принадлежавшем Хайтину, внезапно приобретает восемь лишних протонов и семь или восемь нейтронов. И мало одного дефицита массы (тут из ниоткуда взялось столько энергии, что хватило бы на небольшую ядерную бомбу) – эту проблему я оставлю космологам. Хуже то, что каждому такому атому не хватает восьми электронов, так что он формирует чрезвычайно нестабильные карбоно-силикатные промежуточные соединения, которые тут же захватывают бешеный заряд, выдергивая электроны из окружающих молекул. Потом они разваливаются, но в процессе запускают каскад кислотно-основных реакций в окружающем химическом бульоне, бывшем прежде человеком. Тело Хайтина краснеет, как электронагревательный элемент, а потом исходит паром, части костюма плавятся, кожа чернеет и лопается. Он кренится в мою сторону, я ору и отпрыгиваю. Ударившись о землю, тело разбивается, как статуя из горячего стекла.
Потом я оказываюсь на коленях на промерзшей земле, хватаю ртом воздух и отчаянно пытаюсь заставить желудок успокоиться. Если меня стошнит в шлем, я умру и не смогу рассказать Алану, какую ошибку он совершит, если взорвет здесь бомбу.
Весь этот мир превратился в мышеловку: демон-телокрад терпеливо ждал, когда мы, серые зверьки с блестящими глазками, сунем сюда свой любопытный нос.
Я встаю, глядя на пар, который поднимается из двух углублений в земле, которые проплавили в вечной мерзлоте мои наколенники, и с трудом делаю глубокий вдох. Помехи трещат у меня в ушах, как бекон на сковородке, искаженные куски сигнала, передающего обратный отсчет до искусственного рассвета. Я стараюсь не смотреть на то, что осталось от Хайтина.
Они призвали инфоядного демона: тварь, которая пожирает энергию и умы. Какое-то создание из мертвого космоса, в котором звезды давно погасли, испарились на холодном ветру распадающихся протонов, а черные дыры сжались в клубки суперструн в излучении Хокинга. Огромный, древний, неторопливый разум, который хотел получить доступ к горячему ядру молодой – всего несколько миллиардов лет от Большого Взрыва – вселенной, которой оставалось еще сотня триллионов лет расточительного звездного огня до неизбежного погружения в бездну.
Поднявшись, я проверяю запас воздуха: осталось еще на два с четвертью часа. Должно хватить – до взрыва около часа. Я оглядываюсь, пытаюсь понять, куда идти. В голове наперегонки летят мысли, одна другой важнее…
Эта тварь была голодна. Сперва она сделала то, зачем ее позвали: высосала сознание и жизнь из врагов Аненербе, заняла их тела, научилась притворяться человеком. А потом протащила через врата больше себя, чем они ожидали. Она большая, слишком большая, чтобы пройти через врата человеческого размера, но у нее был доступ к бесконечному запасу энергии и все умы мира на тарелке – более чем достаточно, чтобы открыть портал и протиснуться в этот новый, богатый космос.
Призванное чудовище дало некромантам из Аненербе больше, чем они просили. Выедая феникса ядерного синтеза из всех звезд, оно начало тянуть энергию непосредственно из пространства-времени, чем изменило постоянную Планка, питаясь ложным вакуумом самого пространства. Свет растянулся и покраснел; гравитационная постоянная стала переменной, упала, как барометр перед бурей. Процессы термоядерного синтеза в сердце солнца угасли, нейтроны и протоны упрямо оставались моногамными. Первым прекратился поток солнечных нейтрино, хотя самому солнцу оставались еще века до того, как проявились бы первые признаки охлаждения и возобновился бы сдерживаемый радиацией гравитационный коллапс в ядро белого карлика. Тем временем вселенная снова начала расширяться, постарев за считанные годы на целые эоны.
Но вернемся к здесь-и-сейчас. Вот я, вот труп. И вот оружие. И по трупу видно, что его убили оккультным устройством, которое я держу в руках. Вот дерьмо. Я пытаюсь подкрутить рацию, но ничего громче шипения и помех не слышу. Черт, что говорить Алану? «Слушай, я понимаю, что все выглядит так, будто я убил твоего человека, но нужно прекратить выполнение твоей боевой задачи»?
Я смотрю в небо. Ночь, но, возможно, я бы нашел солнце, если бы знал, где искать. Темное, сжавшееся, дальше от Земли, чем в моем родном мире, потому что, когда эта тварь высосала энергию из пространства-времени, самого пространства стало больше, больше пустоты. И я теряю энергию. Найти Алана. Предотвратить взрыв. Быстро вывести всех отсюда. У этой твари ушло много энергии на то, чтобы открыть врата в свой родной мир и пробраться на эту разбитую Землю; энергии, которой больше нет в этом сморщенном трупе вселенной, энергии, которая ей нужна, чтобы перебраться на новые, тучные пастбища. До недавнего времени она могла только прислушиваться и ждать приглашения (на сцене появляется террористическая ячейка из Санта-Круза) – и ответить на зов. Что она сделает, если мы дадим ей больше энергии? Откроет врата в свой родной мир? Или расширит портал на