хочет мне рассказать. – «Враги продадут нам веревку, на которой мы их и повесим».
– Но это ж Ленин сказал? – уточняю я.
По его лицу пробегает гримаса легкого раздражения.
– Это было до того, – тихо говорит он.
Щелк. Щелк. Щелк. Он щелкает по шарикам, чтобы они снова пришли в движение, и я вдруг все понимаю, и мне становится дурно. Все верно – ни Бриджет, ни Хэрриет, ни ее предшественник, ни загадочный мистер Маклюэн больше меня не побеспокоят. (Только будут являться мне в кошмарах про этот кабинет, вместе с видением моей собственной усушенной головы в какой-нибудь директорской игрушке, и сухой стук черепа – как вопль, который уже никто никогда не услышит.)
– Бриджет давно запланировала переворот, Роберт. Вероятно, прежде чем ты устроился в Прачечную – точнее, прежде чем тебя призвали на службу. – Он бросает на Джозефину долгий, оценивающий взгляд. – Она привлекла на свою сторону Хэрриет, подкупила Маклюэна, наложила собственный гейс на Восса. Они стали соучастниками в том, чтобы, как я полагаю, выставить меня некомпетентным и вероятным источником утечки перед Ревизионной комиссией – обычно они планируют нечто подобное. Я догадывался, что все идет в эту сторону, но мне не хватало твердых доказательств. Ты их мне предоставил. Но, увы, Бриджет никогда не хватало умения здраво оценить ситуацию. Как только она поняла, что я знаю, она приказала Воссу убрать свидетелей, а потом вызвала Маклюэна и начала свой маленький дворцовый переворот. И к ее собственному сожалению, она не смогла правильно вычислить моего непосредственного начальника, прежде чем лезть через мою голову наверх, чтобы добиться моего увольнения.
Он поправляет табличку на столе: ЛИЧНЫЙ СЕКРЕТАРЬ. Хранитель секретов. Чьих секретов?
– Матричный менеджмент! – восклицаю я, и у меня над головой наконец зажигается желтая лампочка. – В Прачечной же все построено на матричном менеджменте. Она вас увидела в табели о рангах на месте главы Центрального противомагического управления, а не в качестве личного секретаря…
Так вот почему он свободно распоряжается всем в кабинете директора!
– И это вы называете государственной службой?! – в ужасе спрашивает Джозефина.
– Вещи куда худшие происходят в Парламенте каждый рабочий день, – отвечает Энглтон; теперь, когда непосредственная угроза миновала, он выглядит совершенно невозмутимым: сомневаюсь, что он превратит ее в жабу, даже если она сейчас начнет на него кричать. – Вам наверняка знакома максима: «Всякая власть развращает, абсолютная власть – развращает абсолютно». Здесь мы каждый день имеем дело с силой, способной уничтожить ваш разум. Хуже того, мы не можем допустить общественного контроля, это слишком опасно – как отдать атомные шутихи трехлетним детям. Если захотите, попросите потом Роберта рассказать вам, как он сумел привлечь наше внимание.
С меня по-прежнему капает, я замерз, но уши у меня пылают.
Энглтон снова окидывает Джозефину взглядом.
– Мы можем снова наложить гейс и освободить вас, – тихо добавляет он. – Однако я полагаю, что вы можете принести куда больше пользы здесь. Выбор за вами.
Я тихонько крякаю. Джозефина косится на меня, цинично щурится.
– Если это у вас в отделе выдают за полевое расследование, то я вам жизненно необходима.
– Да. Вы не обязаны принимать решение сию минуту. Командировки, все такое прочее. Что до тебя, Боб, – говорит он, делая ударение на моем имени, – ты опять показал вполне удовлетворительный результат. А теперь иди и прими ванну, пока ковер под тобой не заплесневел.
– Ванная комната через две двери по коридору налево, – подсказывает Энди со своего места у задней стены: сейчас нет никаких сомнений, кто здесь главный.
– Но что дальше? – Вдобавок к тому, что я шокирован и несколько сбит с толку, меня снова начала одолевать зевота – как и всякий раз, когда меня перестают пытаться убить. – К чему все пришло?
Энглтон ухмыляется, как череп:
– Бриджет покинула свой пост, поэтому совет директоров попросил меня временно назначить исполняющим обязанности начальника отдела Эндрю. Борис оплошал и не заметил Маклюэна: он сейчас, хм, временно недоступен по состоянию здоровья. А что до тебя, то хорошо сделанная работа приносит естественную награду – новую работу. – Его ухмылка становится шире. – Как говорит теперешняя молодежь, не на корову играем…
Послесловие
У художественной литературы несколько ролей. В сердце ее лежит простое искусство повествования – перевод идей, событий, картин и людей из головы рассказчика в голову читателя только при помощи слов. Но это искусство – инструмент, а инструмент может применяться для разных целей, в том числе – более интересных, чем те, ради которых он создавался.
Художественная литература сплетается из правдоподобной лжи, призванной отражать абреальность – достаточно убедительную, чтобы мы не усомнились в том, что слышим, – и существует она в разных формах. Чтение – это весело, чтение – это то, что мы делаем, когда хотим отдохнуть. Так откуда же у нас берется пристрастие к таким формам литературы, которые внушают нам чувства страха и глубокой неуверенности?
С большой вероятностью, если вы добрались до этого послесловия, вы уже проделали долгий путь – прочли «Каталог Катастрофы» и «Бетонные джунгли». Эта книга – художественная литература, развлекательный продукт. Никто вас не заставлял читать ее, приставив пистолет к виску, так что вы, наверное, получили от чтения удовольствие. Сейчас, хоть и рискуя развеять ее очарование, я бы хотел анатомировать труп – исследовать три важнейших ее органа и попытаться объяснить, как они взаимодействуют друг с другом.
Я бы хотел для начала очертить анонимизированный портрет одного из величайших писателей жанра хоррора двадцатого века – человека, чьи произведения оказали на меня самое серьезное влияние, когда я писал эти истории.
Д. родился в Лондоне в 1929 году, в семье рабочих. Талантливый юноша учился в Марилебонской начальной школе, а затем в средней школе Уильяма Эллиса в Кентиш-Тауне, потом работал клерком на железной дороге, пока не пошел служить в ВВС в качестве фотографа, прикомандированного к службе специальных расследований.
Выйдя в отставку в 1949 году, он занялся изучением истории искусств и получил диплом Королевского художественного колледжа. Работая по вечерам официантом, он заинтересовался кулинарией. В пятидесятых он путешествовал, работал иллюстратором в Нью-Йорке и художественным директором рекламного агентства в Лондоне, а потом осел в Дордони и начал писать книги. Первый его роман имел оглушительный успех, по нему даже сняли фильм с Майклом Кейном. С тех пор Д. писал в среднем по книге в год до самого конца XX века. Д. – затворник; в какой-то момент он был известен тем, что общался с миром только через телекс. Он же, вероятно, первый в мире автор, полностью написавший роман в текстовом редакторе (примерно в 1972 году).
В книгах Д. проявляется аналитический взгляд, внимание к мелким деталям и тонким нюансам. Его рассказчики обычно безымянны, их циничный разбор ситуации и организации насыщен неприязнью и презрением, которые другие персонажи находят чрезвычайно неприятными, а то и вовсе идеологически сомнительными. Мир, в котором они оказываются, представляет собой лабиринт тайных историй и оккультных организаций, пронизывающих ту реальность, в которой живем мы, скрытых в глубине, как холодная вода пруда под тонким слоем льда. И на заднем плане над всем этим миром нависает серая пелена, кошмарный ужас грядущей Гибели богов, ибо великая игра героев Д., какими бы веселыми (или унылыми) циниками они ни были, всегда идет на самые высокие ставки.
Д. – это, разумеется, Лен Дейтон, который известен прежде всего как величайший мастер шпионского триллера (и некоторые критики даже считают, что такие его книги, как «Секретное досье», «Берлинские похороны» и «Мозг ценою в миллиард», ставят Дейтона выше Джона Ле Карре). А фоном для его романов, миром, дающим напряжение и определяющим ставки для отчаянных гамбитов его героев, стала Холодная война.
Холодная война внезапно закончилась в 1991 году – переворотом, который привел к развалу СССР. Сегодня, всего через десять лет после того, как она окончилась не взрывом, но всхлипом, становится уже трудно вспомнить, каково было жить в состоянии такого глобального противостояния между двумя сверхдержавами, воплощавшими в себе манихейские противоположности индустриальной цивилизации. Но те из нас, кто вырос во время Холодной войны, отмечены ею так же, как дети, которые видели теракты 11 сентября в прямом эфире Си-эн-эн; потому что Холодная война покрывала тонким слоем ужаса любые вымышленные свершения дипломатии, шпионажа или войны.
Вернуться к истокам Холодной войны – задача нелегкая; корни ее идут от множества причин в плодородной, напоенной кровью земле начала XX века. Несомненно, однако, то, что к 1968 году США и СССР собрали – и направили друг на друга в полной боеготовности – арсеналы, неслыханные в истории военных действий. Во время Первой мировой войны все стороны использовали около одиннадцати миллионов тонн взрывчатки. Это аналог бомбового груза одного бомбардировщика Б-52 или межконтинентальной ракеты «Титан-2» среднего периода Холодной войны, прежде чем умные вооружения и точные системы наведения начали замещать грубый топор палача скальпелем хирурга.
Многие дети той эпохи выросли без уверенности в том, что они успеют повзрослеть. Образ тотального уничтожения манил, выступал в облике апокалипсиса, который тем не менее анатомировали точнее, чем откровения средневековых мистиков. Мы знали серийные номера, мегатоннаж, точность, аэродинамические характеристики и взрывной эффект нашей погибели, что без сна и отдыха рыскала под водами океанов или ждала своего часа в пусковых шахтах, рассеянных по тундре под никогда не заходящим солнцем.