– Привет, – говорит Брейн. – Подержи, пожалуйста.
Он протягивает мне яйцо. Я смотрю, выпучив глаза.
Кухонная столешница у нас обычно не отличается чистотой, но сейчас блестит, как операционный стол крайне привередливого хирурга. На одном краю лежит шприц, наполненный чем-то серым и непрозрачным, похожим на жидкий цемент. На другом расположился кухонный комбайн: система аварийного отключения взломана, а к приводу, который в нормальном состоянии приводил в движение нож, прикручено нечто, до ужаса напоминающее половину электромотора. С меня капает вода, а я просто пялюсь на все это как идиот: даже на фоне других проектов Брейна этот – явно ненормальный. Я возвращаю ему яйцо:
– Я не в настроении.
– Да ладно. Просто подержи.
– Я серьезно. Меня отстранили до конца расследования.
Я расстегиваю молнию и позволяю куртке упасть на пол.
– Конец игры, приоритетное прерывание, ошибка сегментации.
Брейн склоняет голову набок и смотрит на меня большими яркими глазами, будто слегка чокнутый филин:
– Правда?
– Ага.
Я выискиваю банку с кофе и начинаю бросать в кофейник одну ложку за другой.
– Вода в чайнике?
– Отстранили? Ставку оставили? За что?
И еще чуть-чуть кофе.
– Да, оставили. Спас жизнь семерым, включая себя. Но восьмого потерял, поэтому будет служебное расследование. Говорят, мол, формальность, но…
Щелк! Чайник загудел и начал готовиться к превращению в паровую машину.
– Это все на учебном курсе?
– Ага. Фред из бухгалтерии. Он заземлил призывную цепь…
– Полиция генов! Выйти из фонда! Немедленно!
– Не смешно.
Брейн снова смотрит на меня, его веселость испаряется.
– Да, Боб, не смешно.
Опять протягивает яйцо.
– На, подержи, умоляю.
Я беру яйцо и чуть его не роняю: оно горячее и кажется немного жирным на ощупь. Чувствует легкий запах серы.
– Да какого черта?..
– Только на секунду, обещаю.
Брейн вытаскивает грубо сделанную медную катушку (проволока намотана на пластиковый нож для торта и присоединена к какому-то устройству) и быстро проводит ей над яйцом и вокруг моего запястья.
– Вот. Теперь яйцо размагничено.
Он откладывает катушку и забирает яйцо из моей помертвевшей руки.
– Узри первый прототип идеальной и целостной внутрискорлупной яичницы.
Брейн надбивает яйцо о край столешницы, и наружу выпадает плотная желтая творожистая масса. Запах серы становится сильней, щекочет ноздри, как после фейерверка.
– Он еще на этапе разработки – пришлось использовать шприц, но следующим пунктом у меня значится гелево-диффузный электрофорез с использованием коагулированных агглютинатов гемоглобина с последующей полимеризацией роторных элементов in ovo. Так как твой любимый лузер умудрился самодарвинироваться?
Я подтягиваю к себе мусорное ведро и сажусь. Неужели Брейн не так зациклен на себе, как кажется? По крайней мере, он задал вопрос даже с некоторым тактом.
– Знаешь, всегда есть человек, который ошибся курсом. Это был тот тупой бухгалтер, на которого я все время жаловался. Он по ошибке записался на курс «Введение в оккультную информатику». Мне там тоже было нечего делать, но Хэрриет убедила Энди, что мне туда нужно; наверное, мстит мне за прошлый месяц.
У Хэрриет возникли тогда проблемы с электронной почтой, и она спросила у меня совета; я даже не знаю, что там пошло не так, но в итоге она профукала пять дней из учебного бюджета отдела на курсе по настройке почтовых систем. Только недели через три перестала дергаться, когда кто-то при ней говорил слово «правила».
– В общем, это, наверное, стоит рассматривать как яркий пример радикальной аутогенной делузерификации, но…
Я понимаю, что замолчал, и вздрагиваю:
– У него в глазах было полно червей.
Брейн молча поворачивается и начинает шарить в шкафчике над раковиной. Оттуда он извлекает большую бутыль с надписью: «Дренажная жидкость», ополаскивает пару надбитых чашек с сушки и наполняет их из бутыли.
– Пей, – приказывает он.
Я пью. Это не хлорка: глаза у меня не вылезают на лоб, горло не обжигает огнем, а большая часть жидкости не испаряется с языка.
– Что это такое?
– Жирорастворитель, – подмигивает Брейн. – Чтобы Пинки туда отросточек свой не запустил.
Я ошеломленно подмигиваю в ответ. Наверное, это все-таки значит не совсем то, что Брейн имеет в виду, но, если я ему об этом скажу, он мне больше не нальет, так что пусть остается в неведении. Сейчас во мне крепнет непреодолимое желание надраться, которое он, кажется, ощутил. Если я надерусь, можно будет не думать. И хорошо же будет некоторое время не думать.
– Спасибо, – говорю я так проникновенно, как только могу: это ведь все-таки секрет Брейна, и он им со мной поделился.
Я даже тронут, и, если бы я всякий раз, закрывая глаза, не видел ухмылку Фреда, я бы, наверное, расчувствовался. Брейн пристально смотрит на меня:
– Думаю, я знаю, что тебе нужно.
– И что же?
– Тебе нужно, – говорит он, снова наполняя чашку, – насвинячиться. Немедленно.
– Но как же твой… этот…
Я неловко машу рукой в сторону столешницы. Брейн пожимает плечами:
– Это только первичный успех. Потом доведу его до ума.
– Но ты же занят, – возражаю я, потому что вся эта ситуация совершенно не похожа на обычного Брейна – в худшие дни он вообще почти аутист: то, что он обратил внимание на чужие переживания, – слегка жутковато.
– Да я только хотел эмпирически доказать, что можно приготовить яичницу, не разбив яйца. Это же просто дурацкая пословица или глупый практический эксперимент, а вот ты – реальный случай, да к тому же классический. Ты разбился, когда предотвращал прорыв похитителей тел на нулевом рубеже, так что, я думаю, нужно проверить, сможет ли тебя собрать обратно вся королевская конница и вся королевская рать, ну, или, по крайней мере, немного тебе помочь. А потом ты мне поможешь с яичным проектом.
Стаканом в него я бросать не стал. Пусть лучше еще нальет.
Через неопределенное, но не нулевое количество почти полных чашек водки появляется Пинки – высокий, неуклюжий и слегка взволнованный. И с порога спрашивает, где находится ближайший книжный.
– А что?
– Для племянника.
(У Пинки есть брат и невестка, которые живут на другом конце Лондона и недавно размножились.)
– И что ты хочешь ему купить?
– Азбуку и Библию.
– Зачем?
– Азбука – это подарок на крещение, а Библия нужна, чтоб я дорогу в церковь нашел.
Брейн только стонет, а я в пьяном угаре лезу за диван, чтобы отыскать мягкую пулю для нерфа, но они все, похоже, провалились в пространственно-временной тоннель, который ведет на планету потерянных скрепок, карандашей и не подлежащих замене деталей диковинных игрушек.
– А что у вас тут происходит?
– Я отвлекся от своего коварного плана, чтобы помочь Бобу насвинячиться, – объясняет Брейн. – Его нужно отвлечь, и этим я по мере сил занимался, когда ты пришел и сменил тему.
Он встает и бросает в Пинки леденцом, но тот уклоняется.
– Я не об этом: на кухне странно пахнет, а что-то… э-э-э… сквамозное и ругозное… – Это в нашем доме кодовые слова, так что всем приходится поднять руки к подбородку и пошевелить пальцами, изображая щупальца Ктулху. – …и такое, желтое, попыталось сожрать мой ботинок. Что за дела?
– Ну да. – Я безуспешно пытаюсь снова сесть: один из ремней в диване лопнул, и он теперь пытается меня проглотить. – Что это вообще такое на кухне?
Брейн поднимается:
– Узрите же… ик!.. Я опровергаю закон природы, а именно утверждение, что нельзя приготовить яичницу, не разбив яйца! У меня есть поварный клан…
Пинки швыряет несколько смятый, но ранее явно сферический омлет ему в голову, но Брейн пригибается, так что снаряд врезается в стойку с фильмами и отскакивает.
– У меня есть коварный план, – продолжает Брейн, – который, если вы дадите мне закончить…
Я киваю. Пинки перестает высматривать, чем бы еще в него бросить.
– Так-то лучше. Вопрос в том, как взбить яйцо для омлета, не разбивая скорлупу, а затем зажарить его изнутри, верно? Вторую проблему решает микроволновка, но взбить-то все равно нужно. Обычно для этого требуется яйцо разбить, но я обнаружил, что, если ввести внутрь намагниченный железный порошок в лецитиновой эмульсии, а потом разместить во вращающемся магнитном поле, белок можно взбить вполне эффективно. Следующий шаг: сделать это, не нарушая целостности скорлупы, – погрузить яйцо в суспензию с какими-нибудь крошечными ферромагнитными частицами, а затем использовать электрофорез, чтобы загнать их внутрь, а потом придумать, как заставить их сложиться в яйце в длинные, намагниченные цепи. Пока понятно?
– Безумие, чистое безумие! – восклицает Пинки, подпрыгивая на месте. – Что будем делать сегодня, Брейн?
– То же, что и всегда, Пинки: попробуем захватить мир!
(Современной кухни.)
– Но мне нужно купить две книги, пока магазин не закрылся, – заявляет Пинки, и чары рассеиваются. – Надеюсь, тебе уже лучше, Боб. До встречи, ребята.
И он убегает.
– Эх, только зря распинался, – вздыхает Брейн. – Нет в нем стойкости. Однажды вообще остепенится и превратится в нормального человека.
Я мрачно смотрю на соседа и гадаю, зачем я вообще терплю всю эту чушь. Вот он, прообраз моей жизни, сияет в двухмерной славе своей, но под таким углом, под каким я ее обычно не вижу, – и вид мне не нравится. Я как раз собираюсь это сказать, когда начинает чирикать телефон.
Брейн снимает трубку, и его лицо каменеет.
– Это тебя. – Он протягивает мне телефон.
– Боб?
Другая рука начинает дрожать, потому что мне не нужно бы этого слышать, хоть где-то в глубине души и хочется.
– Да?
– Это я, Боб. Ты как? Мне рассказали…
– Дерьмово, – слышу я собственный голос, хоть крошечная трезвая часть сознания и орет на меня благим матом; забиваю на реальность, закрывая глаза. – Это было ужасно. Кто тебе рассказал?