Таков был дар Ферн – внушать всем вокруг что угодно и управлять ими.
По «предложению» Ферн Мэдж сняла со счета деньги, которые копила на поход по Европе, и арендовала пустое помещение под магазин на Извилистой улице. Поставила там карточный стол и табличку «Гадание на руке – пять долларов» и переоборудовала подсобку, чтобы там можно было жить. Потом, когда Ферн посчитала, что Джадд и Апофия слишком привязались к маленькой Нор, и решила съехать из Башни и забрать ребенка с собой, они сделали из крошечного чуланчика детскую комнату. Неважно, что Ферн никогда не стремилась быть матерью. Таков был один из ее принципов: как только она видела, что кому-то чего-то хочется, она должна была сама завладеть этим чем-то, просто чтобы другому не досталось.
Большая часть детских воспоминаний Нор была связана с этим крошечным магазинчиком, чуланом-детской и вереницей странных людей. Некоторых из них она знала только по вычурным именам, которые они придумали себе сами: Песнь Лета, Озеро, Вега, Душица. Она помнила перестук деревянных бусин, когда-то висевших в дверном проеме между главной комнатой и подсобкой, маленькую электрическую плитку с микроволновкой, заменявшие им кухню, и стойку с раковиной, в которой они чистили зубы и мыли посуду. Она помнила драный кожаный диван у стены и то, как легко было поскользнуться, наступив на чей-нибудь спальный мешок. Стены чуланчика, где она спала, были увешаны яркими гобеленами, потолок покрывали пятна от воды. Кроватью ей служил узенький односпальный матрас, занимавший весь пол чулана.
Мэдж заботилась о Нор и стала ей матерью в большей степени, чем кто-либо еще в те годы: это Мэдж обычно укладывала Нор спать, проверяла, что она почистила зубы в раковине и что ее пижаму не пора стирать. Иногда за нее это делали Вега и его партнер Озеро, нежно любивший сказки на ночь. Песнь Лета клала Нор под подушку мешочки с измельченной лавандой и бутонами роз. Душица любила петь ей перед сном: она брала аккорды на мандолине и тихим дрожащим сопрано напевала испанские серенады. Словом, быть матерью ребенка Ферн нравилось всем, кроме нее самой. Вот только желающие находились не каждый день. Иногда она слушала сиплый смех за стенами своего чуланчика и ждала, когда же кто-нибудь вообще вспомнит о ее существовании. В такие дни она укладывалась спать сама.
Хотя Нор всегда засыпала одна, иногда, просыпаясь, она видела уснувшую рядом Ферн. Ей было странно смотреть на спящую мать, тихую и умиротворенную, на то, как ее светлые волосы безвольно лежат на подушке, а под лиловыми веками пролетают сновидения.
Однажды Нор проснулась посреди ночи и увидела, как мать смотрит на нее. Ферн разрезала лицо Нор скальпелями слов, отделяя свои черты от черт отца девочки.
– Вот это, – говорила она, показывая пальцем на ямочку на левой щеке Нор или на изгиб ее брови, – мое. А вот это, – указывала она на переносицу дочери, – твоего отца.
Находя некрасивые черты, она провозглашала, что они достались Нор от Джадд.
Потом Нор изучала свое отражение в зеркале и гадала, найдет ли она свои черты в отце, если когда-нибудь увидит его. В ту субботу она бродила по сельскохозяйственной ярмарке, всматриваясь в лица мужчин и пытаясь отыскать в толпе свой нос.
Другой ночью Ферн растолкала Нор и провела ее через пожарный выход. Они лежали на крыше, и Ферн показывала Нор созвездия – вспоминала настоящие и придумывала новые.
– Ты согласна, что я должна получать все, что хочу? – шептала Ферн. – Что даже звезды должны гореть поярче, правда, Нор? Только ради меня. Только потому, что я так хочу, правда же?
И по мановению ее запястья звезды зажглись ярче. Ночное небо светлело и светлело, пока на него не стало больно смотреть. Когда крыша загорелась, Нор побежала прочь от пламени и запуталась в собственном одеяле, а ее мать рассмеялась жутким визгливым смехом, который эхом разнесся по спящей улице, и не отнимала ладони от языков пламени, пока они не растрескались и не пошли волдырями.
Именно тогда, наблюдая, как Ферн сжигает свою собственную кожу, Нор впервые начала бояться матери.
Шли годы. С острова постепенно уехали еще несколько верных последователей Ферн. Сначала уехала Песнь Лета, а потом – что очень расстроило Вегу – Озеро. Однако лавка Мэдж, получившая название «Ведьмин час», продолжала расти. В их аптечке теперь водились не только всем привычные лаванда, шалфей и чабрец, но и менее известные травы, которые выращивала сама Мэдж. Полынь – обыкновенная и горькая – помогала от сглазов, из пижмы и семян аниса получались хорошие обереги; корни мандрагоры приносили благополучие дому, а календула – сердцу. Конечно, это все не работало, но покупателей это не останавливало.
Пик популярности «Ведьмина часа» наступил, когда они придумали проводить пешие экскурсии. Началось все с хэллоуинской прогулки по кладбищу при свете фонарей. Также они бурно отмечали все языческие праздники, а утром каждого воскресенья в подсобке, где они жили, проходили частные сеансы хиромантии.
Ферн участвовала в жизни магазинчика, мягко говоря, нерегулярно. Когда ей бывало скучно – что случалось часто, – она развлекалась тем, что заставляла покупателей приобретать дорогие чаи, обладающие, как она уверяла, целительной силой. Она брала их за руки и водила по их линиям здоровья своими зазубренными ногтями.
– Особая смесь, – мурлыкала она. – Я точно знаю, какой состав подойдет именно вам.
Потом она уходила в подсобку, наливала в одноразовый стакан спитого ромашкового чая Мэдж и торжественно вручала ничего не подозревающему покупателю. Иногда это был даже не чай, а кофе или куриный бульон, а один раз она так продала стакан диетической колы. Покупатель делал глоток на пробу, а потом поднимал на Ферн неверящий взгляд и принимался уверять, что немедленно излечился от всех хворей, будь то тендинит, грибок, разбитое сердце или одиночество. Разумеется, все верили в свое исцеление, потому что так хотела Ферн. А Ферн могла получить все, что захочет.
Все, кроме отца Нор. По непонятным Ферн причинам на Куинна Суини ее чары не действовали.
Потомок первого начальника порта был хорош собой и всеми любим за мягкость характера. Он прекрасно играл на классическом фортепиано, за что получил право бесплатно учиться в известной консерватории далеко от острова Анафема. В старших классах школы Куинн каждую субботу работал у матери в пекарне «Сладости и пряности», а по воскресеньям играл на органе в нескольких церквях архипелага. Дважды в месяц он на волонтерских началах учил музыке детей с ограниченными возможностями.
Нор всегда гадала, что он должен был подумать, когда ему внезапно начали сниться сны с Ферн Блэкберн в главной роли. С той самой Ферн Блэкберн, которая всегда спала на задней парте. Которая носила джинсы с такой низкой посадкой, что видно было кости таза, и мешковатые майки, едва прикрывавшие грудь хотя бы сбоку. В какой-то момент случилось неизбежное: он обнаружил, что идет к дверям ее дома. Представлял ли он, почему морщился при каждом хрусте щебня под своими вороватыми шагами или почему его загривок был скользким от пота? А когда она вместо приветствия накрыла его губы своими, успел ли он спросить тебя, что вообще здесь забыл?
До Ферн Куинн Суини всегда встречался с хорошими девочками. У них были связанные в хвост блестящие волосы и ровные зубы. Они выросли в приличных семьях и мечтали о розовых платьях для выпускного и длинных белых лимузинах. Рядом с такими девчонками он задыхался, раздираемый мужскими желаниями и приличным воспитанием, потому что боялся прикоснуться к ним, боялся попросить прикоснуться и боялся задавать вопросы, чтобы случайно не оскорбить их. Ни одна из этих хороших девочек ни разу не залезала на него, не спрашивала: «Чего ты хочешь?» – и не шептала: «Расскажи, как доставить тебе удовольствие», – щекоча горячим дыханием ухо.
Три дня Куинн и Ферн провели в Башне, запершись в спальне, полностью поглощенные губами, руками, пальцами и языками друг друга. В те редкие минуты, когда Ферн позволяла Куинну поспать, она гладила пальцами его красивое лицо, как будто помечая территорию.
Но три дня прошли, и Куинн Суини ушел. Как и все остальные до него. Когда они увиделись в следующий раз, единственным знаком того, что между ними что-то произошло, служил багряный румянец на щеках Куинна.
Куинн Суини уехал с острова сразу после своей речи на выпускном и за пять месяцев до рождения Нор. Отучившись, он стал самую капельку успешным композитором. У него была замечательная жена – скорее добрая, чем красивая, – и он никогда не забывал послать матери подарок ко дню рождения. И, как и все остальные отцы до него, Куинн Суини никогда не признавал, что однажды зачал ребенка с дочерью Блэкберн.
Проклятие Роны Блэкберн было непробиваемым щитом, и, как бы Ферн ни лезла вон из кожи, она никак не могла его одолеть. Много лет Куинн Суини оставался слеп к ее очарованию. Но история всегда повторяется, порой – самым смешным и страшным образом. Ужасная правда была в том, что Ферн влюбилась в Куинна и отчаянно желала вызвать в нем ответное чувство. Так женщина рода Блэкберн вновь обратилась к черной магии.
Когда Нор было девять, Ферн снова вытащила ее на крышу магазинчика Мэдж. Неестественно яркие звезды горели желтым на ее коже. Ферн смотрела на океан, окружающий их маленький островок, и звала его по имени. Она звала снова и снова, пока ее землистая кожа не засветилась на холоде лиловым.
Нор сжалась в комок, закрыла руками уши и смотрела, как мать вырезает его имя на своей коже, как некогда сделала Рона, надеясь, что кровавое жертвоприношение добавит заклинаниям силы.
Нор смотрела, как кровь ее матери медленно течет по крыше и останавливается. Ослабленная и проигравшая, Ферн сползла на землю, и дрожащая Нор облегченно выдохнула. Быть может, теперь это безумие наконец закончится. Но тут Ферн посмотрела на нее – просверлила ее взглядом, – и по ее изможденному лицу расползлась ужасная улыбка.
– Зачем я лью лишь свою кровь, – задумалась она вслух, – если могу пролить твою?