ки с гербом Славишии слева на груди. Такие куртки выпускались массово и стоили копейки, а чаще дарились на официальных встречах и митингах.
– Парень с оборонкой связан, долг патриотический выполняет, укрепляет страну нашу от происков врагов. Молодец! Но кто сейчас на таких заводах не вкалывает? Все вкалывают! Только такие предприятия и работают. Время стрёмное. Однако мысли парня не тем заняты, скажу без обиняков. Не тем! В башке мякина. Его послушаешь – так все вокруг несут незнамо что, врут напропалую, на голубом глазу, и удовольствие получают. Все, сверху донизу. Неправда! Какой урод внушил ему это?! Ты, парень, я к тебе обращаюсь, не отворачивайся, здоровый бугай, а мыслишь глупо, примитивно. Нас в мире уж сколько лет боятся, мы этим гордимся, а ты хочешь, чтобы мы сами себя бояться начали. На чью мельницу воду льешь?! А еще ракеты делаешь… Эх, ты…
Аплодировали погуще, чем увальню.
– Правильно! По делу врезал! – раздался выкрик.
– И постригись, что ты космы отрастил, как западный гомик эстрадный. Стыдно смотреть! – закончил ободренный поддержкой лысый в куртке с гербом.
Да, с этого началось, но керосинчиком в огонь плеснул Лео, и заполыхало в зале по-настоящему…
Слова он не просил, а перебил даму бальзаковского возраста с пучком сколотых на затылке крашеных, вульгарного карминного колера волос. Та распиналась на счет того, что во времена всеобщей лжи говорить правду, по крайней мере, глупо и недальновидно, и таблетки не помогут изменить положение. Лео выкрикнул в ее адрес: “Мадам, для чего вы сюда приехали? Вас не вылечишь. Смертельно больному не поможешь, только сам заразишься!” Получилось бестактно, даже грубо, но действенно – женщина поперхнулась, что-то промямлила и смолкла.
Лео получил микрофон от ходивших по залу помощников модератора и громко, напористо начал кидать в зал горячие, как угли, слова:
– Про предыдущую ораторшу ничего говорить не стану, а спорить тем паче – здесь все понятно, диагноз… Тут прозвучало: “Народ у нас хороший, люди говно”. Категорически не согласен! Есть верный способ проверить. Очистить зомбоящик, выгнать вон ведущих ток-шоу, заменить другими, вменяемыми, не заточенными на вранье, за что деньги получают и немалые – и увидите результат. Увидите – и ахнете, уверяю!
– Прежних уже выгнали, пластинку заигранную вроде сменили, – поправили из зала.
Лео не отреагировал.
– Многими годами чушь всякая, глупость и пакость вбивались в наши головы, население зверело, верило всякому бреду, ненавидело всех и вся, особенно укропов и заокеанцев. Думаете, столько же времени уйдет на промывку мозгов? Ни хрена, все быстрее совершится, покатится, как под горку, и мы себя и других не узнаем. И таблетки правды не понадобятся. Выяснится, что разум остался у народа, и доброта и сострадание, и вовсе он не плох и не безнадежен, народ наш многострадальный, обремененный историей, в жерновах перемолотый… И вообще, что, по-вашему, лучше: хотеть и не получить или иметь, но потерять? – закончил загадочно-туманно.
Лео аплодировали неистово – похоже, хотелось верить в такой исход, приподнимавший в собственных глазах. И даже повергшая в недоумение последняя фраза – на что рыжий намекает? – не изменила отношения к его выступлению.
Дан хотел было выступить, но замешкался – микрофоном завладел сидевший неподалеку мужчина с брылястыми щеками и презрительно, кичливо оттопыренной нижней губой, трудно было понять, таково ли анатомическое строение мышц лица или безобманчивое отношение к роду человеческому. Впрочем, розно это не существует.
– Прекраснодушные мечтания! – он сразу взял высокие ноты, тонкий, вибрирующий голос не соответствовал его облику. “Пузырь”, тут же прозвал его про себя Дан. – Кто же за просто так отдаст приказ просветлить телевизор? Дурних нема! Попробовали при Преемнике и назад вернулись, к прежнему, проверенному. И правильно сделали!
– Не согласен! – Лео без микрофона пытался перекрыть возникший шум. – Та попытка была робкой, застенчивой, как поцелуй девицы невинной. Требовалось по-живому резать, последствий не страшиться, народ бы в конце концов поддержал, я уверен.
– Кто же себе в ущерб делать будет, мил человек? – осклабился “пузырь”. – Власти невыгодно зомбоящику мозги вправлять. Так ведь далеко зайти можно – понятия вроде “либерал” или “демократ” снова в ход пойдут.
– Их уже реабилитировали! – выкрикнули с другого конца зала.
– Не до конца, не до конца, слава богу, – гнул свое “пузырь” и выдавливал самодовольную улыбку.
– Надо еще раз попытаться. Прежде опыта как можно говорить о результате… – не сдавался Лео.
– Ты, рыжий, с чужого голоса поешь! – “пузырь” пошел в атаку. – И внешность у тебя того… сомнительная. Часом не тайный член КСС – Комитета спасения Славишии?
– Молодец, по самые помидоры чмошнику засадил! – поддержала “пузыря” дама с пучком крашеных волос, которую Лео бестактно оборвал несколько минут назад. Придя в себя, она спешила взять реванш. – КСС почти как КПСС звучит… Эмигрантское отребье воду мутит из-за бугра, комитеты разные создает, а нас спасать не надо, мы сами себя спасем – и остальной мир, в дерьме погрязший…
Обстановка накалялась, модератор бегал по сцене, пытался урезонить спорящих, слова его тонули в гвалте перепалки. Лео отбивался и нападал, его пытались зашикать, некоторые вступились за него, и началась форменная буза…
Внезапно в перепонки ударило мощное и гулкое, как эхо разрыва снаряда:
– Господа, прекратите базар! Того гляди, в глаза друг дружке вцепитесь. Призываю к спокойствию, иначе всех выведем из помещения.
Предупреждение исходило из кинопроекционной аппаратной, она возвышалась над последними рядами. К аудитории обращался невидимый страж, кто, надо полагать, имел на это полномочия. Двери выходов, как по команде, раскрылись, в проемах возникли молодые люди в строгих черных костюмах.
Люди по-прежнему галдели, что-то выкрикивали, размахивали руками, строгое предупреждение никого не урезонило. Модератор не стал дожидаться тишины и пролаял в микрофон:
– На сегодня все! Спасибо за внимание!
…Выпили по рюмке “Грозного”, закусили салом. Дан обильно смазал ломтик предусмотрительно умыкнутой из столовой горчицей – получилось круто, нёбо загорелось, ударило в носоглотку, выступили слезы. С трудом отдышался.
– Модератор сегодня провалился, – Дану не терпелось обсудить дискуссию. – Вертелся, как уж на сковородке. – Что меня в самом начале задело… Нет, не задело – вывело из себя, взбесило… Моего деда-военного в ГУЛАГе сгноили. Так вот, упомянули в дискуссии мимоходом репрессии, почти сто лет Великому террору, а кто про это помнит и знает – в исторических книгах не пишут, а те, в которых написано – те под спудом, из библиотек и магазинов изъяты; в учебниках школьных и вузовских скороговоркой говорится, народ слышал звон и не более: вроде по лагерям распихали массу людей, а за что, почему, как – неведомо, оттого по опросам не оправдывает и не осуждает – дескать, время было такое.
Дан произнес тираду громче обычного, посредине бугристого лба билась, словно в конвульсии, голубая жилка.
– Кто-то вычислил: если каждого погибшего в войне с Гансонией помянуть минутой молчания, мир останется безмолвным сто лет. А сколько будет молчать, если жертвы лагерей вспомнить?
– Да уж не меньше пятидесяти, а может, и больше, – бросил Лео.
– И что мы услышали от малиновой рубахи? – гнул свое Дан. – Пустой извод слов, сплошной порожняк, мудреное, не всем понятное слово – амбивалентное. Амбивалентное, ети его мать! Голимый идиот… Жалею, что едва бред этот услышав, не вступил в спор, промедлил, а вокруг загундосили: надо ли копаться в таком прошлом… Не надо – в едином порыве решили. А почему не надо?
– А потому, – подхватил Лео, – что среднестатистический молодой человек – я о нем сейчас – даже продвинутый, поразмышляв, придет к выводу: было у нас ужасное прошлое и было замечательное прошлое, одно другим уравновешено и не следует больную тему трогать. Так большинство думает – из тех, кто вообще еще способен размышлять. А другие, их мало, прискорбно мало, иной вывод составят: чем больше человек думает, осмысливает бывшее и настоящее, тем труднее его обмануть, лапшу на уши повесить.
Рабы, своими мы руками
С убийцами и дураками
Страну мы вколотили в гроб.
Ты жив, – так торжествуй, холоп!
Быть может, ты, дурак, издохнешь,
Протянешь ноги и не охнешь:
Потомству ж – дикому дерьму –
Конца не будет твоему:
Исчезнет все, померкнут славы,
Но будут дьяволы-удавы
И ты, дурак из дураков,
Жить до скончания веков.
Убийством будешь ты гордиться,
Твой род удавий расплодится, –
Вселенную перехлестнет;
И будет тьма, и будет гнет!
Кого винить в провале этом!
Как бездну препоясать светом,
Освободиться от оков?
Тьма – это души дураков!..
Лео читал с пафосом, беря вирши в союзники.
– Чье это? – спросил Дан.
– Пимен Карпов. Из крестьян, поэт Серебряного века, еще прозу сочинял, пьесы. Я на него случайно наткнулся, талант от Бога. Ну, с таким талантом при большевиках жить тяжко. Завели на него уголовное дело, печатать перестали. Только в годы оттепели книга его вышла, и то потому, что считали автора давно умершим. Скончался же Карпов в 1963-м, похоронен на кладбище родного села…
– Да, за такие стихи запросто могли… – заметил Дан.
– Класс! – Капа пальнула в Лео фантомным лучом неостывающей, как угли в загнетке, надежды. – Память у тебя замечательная, чего только не держишь в голове…
Лео чуть прижмурился – неприкрытая лесть покоробила. Дан и Юл обменялись понимающими взглядами: Капа своего добьется, не мытьем, так катаньем. Любопытно, кто она такая и что привело ее в пансионат…