Дед издал странный звук, похожий на всхлип.
…На поход в кабак Глеб согласился легко, выпить был не дурак, назначили ближайший пятничный вечер, по указке Володи я пригласил его в ресторан в центре города, он так и назывался – Центральный. Мне выдали солидную сумму. И потекли мучительные дни, точнее, часы ожидания.
– Дед, ты же мог его предупредить, намекнуть, чтобы отказался от пьянки! – Лео едва не прокричал. Его бил колотун.
– Я думал об этом. Но как отговорить? Пришлось бы раскрыться, а это было бы ужасно. Позвонить от имени анонима, женщины, например? Телефон Глеба наверняка прослушивался, я бы выдал себя с головой. И я решил написать записку и лично передать Глебу. Объясню потом, что случайно узнал о грозящей беде, или что-нибудь в таком духе, главное – предупредить. И я вечером в четверг отправился к Глебу, предварительно выяснив, что он будет дома.
Заходить в квартиру не решился. Телефонный звонок: “Выйди во двор по срочному делу” исключался. Была не была – найду какого-нибудь пацана и за трешку попрошу отнести записку в квартиру номер…
Везде мерещилась слежка. Фланируя во дворе, я присматривался к мальчишкам, а заодно и девчонкам, решая, кому можно доверить передачу записки, и вдруг увидел Володю, сидевшего на лавочке возле подъезда Глеба. Меня шатнуло, я мигом развернулся и двинулся наискосок, через детскую площадку с песочницей и качелями, подальше от дома. Отойдя метров на пятьдесят, обернулся. Зрение у меня тогда было орлиное, я нацелил глазные окуляры на злополучную лавочку и никакого Володи не обнаружил. Померещилось или мой куратор дежурил там? До сих пор не могу ответить, не знаю.
Решительность вытекала из меня, как вода из неисправного крана, и я двинулся в направлении метро…
Леонид Генрихович замолчал, попил воды, зубы клацали о стекло, ему было нехорошо.
– Ты не в порядке. Может, прекратим? – нетвердо предложил Лео. Колотун перестал бить, он мучительно ждал продолжения и страшился его.
– Ни в коем случае. Другого раза не будет. Короче, с запиской не вышло, и я отправился в ресторан как на заклание.
Дальнейший рассказ, против ожидания, оказался коротким и разрозненным. Дед признался, что за давностью лет многое стерлось, покинуло память. Так, совершенно не запомнилась застольная беседа. Зато отпечатались несущественные детали: Глеб появился в сандалиях на босу ногу, в мятых парусиновых брюках и импортной цветастой рубашке апаш с попугаями и другими экзотическими пернатыми, выглядел так, будто собрался на дачный пикник; обслуживал их субтильный седенький официант с приторной улыбкой, он принес уже открытую бутылку 45-градусного коньяка (от Леонида Генриховича не укрылось); через стол от них сидела компания троих мужчин с дамами, то ли женами, то ли любовницами, среди них Володя и его начальник – наблюдали, лучше сказать – надзирали.
Первая рюмка обожгла нёбо – такой жесткий коньяк Леонид Генрихович сроду не пил. Между тем коньяк был марочный, дорогой. После третьей рюмки, по словам деда, он почувствовал себя опьяневшим. Вышел в туалет и столкнулся с Володей. Поблизости никого не было. “Кошмарный напиток, похоже, что-то намешали”, – вырвалось. – “А ты как думал? – они давно уже были “на ты”. – Нам нужен эффект, вы оба должны напиться”.
Напиться оказалось просто – часа через полтора оба лыка не вязали. После очередного посещения туалета Леонид Генрихович, пошатываясь, еле дошел до места и застал Глеба уронившим голову на столовую скатерть и спящим. Принялся его будить, Глеб разлепил веки, посмотрел мутным взором и что-то пролепетал. Обмокнув салфетку в фужере с “Боржоми”, он обтер лицо и слегка пришел в себя. Они доели шашлык, еще выпили и больше дед ничего не помнил.
Последующие события воскресил Володя. Глеба в бесчувственном состоянии отправили в вытрезвитель – ни о какой драке с его участием и речи идти не могло. Тем не менее, ему впаяли пять суток ареста за якобы разбитую в ресторане посуду, матерщину, попытку пнуть ногой сопровождавшего милиционера. Разумеется, все обвинения были высосаны из пальца. Что касается Леонида Генриховича, то Володя с коллегами вынужденно отвезли его в поликлинику, где ему сделали расширивший сосуды укол, иначе могло кончиться печально. Невменяемый, он по пути умудрился съездить Володе по физиономии – единственно что могло быть внесено ему в актив.
Слух о пьянке прошелестел и угас, никого особенно не взволновав. Художник, писатель… – им на роду написано надираться до положения риз, так что ничего удивительного. Правда, в окружении хозяина мастерской кое-кто заподозрил нехорошее, некоторые перестали ходить, но и эта ситуация была вскорости избыта.
Самое же важное – Володя перестал общаться, звонки с его стороны прекратились. По всей видимости, его начальники посчитали операцию провальной, а агента не способным к продолжению сотрудничества.
– Я не верил своему счастью, – признался дед. – Вылезть из такого дерьма… и мечтать не мог. Правда, накрылась поездка в Париж, ну и слава богу.
– Как сложилась жизнь Глеба?
– Мы никогда больше не встречались. Года через три он эмигрировал в Заокеанию. Издал пару книжек, большого интереса они не вызвали. Жил потом на пособии, ничего серьезного не печатал. По слухам, поменял жену, пристроился к богатой бабе, так и существовал до самой смерти. Говорили, что проклинал эмиграцию. А я все эти десятилетия ношу позор в себе, как каторжник ядро. Нет месяца, чтобы не вспоминал тот кошмар. Теперь станет легче – исповедался самому родному, самому дорогому человеку, – дед с трудом поднялся, шагнул к Лео, отбросил палку и обнял его. Плечи старика сотрясались от немых рыданий…
– Заклинаю тебя: сторонись этой проклятой организации, беги от нее как от чумы, проказы, – слабо доносился голос деда. – В мои времена контора не светилась, себя не афишировала, действовала исподтишка, ибо была под партией, а не сверху, но уже многие годы абсолютно вся власть у нее, и неважно, кто во главе Славишии, ее человек или внешне нейтральный – все одно он принадлежит ей. Она упивается силой, всемогуществом, сеет страх и гордится этим. И ничего, Лёнечка, не бойся, как бы не стращали: нет ничего более пакостного, чем страх, поддашься – и в душе немедля слом. Помни о моем печальном примере…
Дед умер через два месяца во сне. Говорят, такую смерть надо заслужить. Заслужил ли ее Леонид Генрихович? Лео казалось: запоздалое покаяние повлияло на решение Неба уготовить грешнику именно такую кончину, без боли и страданий. Заснул и не проснулся… Попадет ли в Авраамово лоно? Кто это знает…
Проститься в Союз художников пришло много народа, в основном ровесники деда, чуть старше, чуть младше. Ольга играла свою любимую Баховскую скрипичную сонату. В первом ряду сидел отец Лео с коллегами-экономистами во главе с академиком, почтившим вниманием траурную церемонию. Отец надел маску скорби, но все внимание было сосредоточено на академике, он постоянно что-то шептал тому на ухо.
О деде говорили тепло, воздавали должное как живописцу, сетовали, что его мало знают на Западе, а его работы заслуживают места в крупнейших галереях. Выглядело преувеличением, но о мертвых или хорошо, или ничего, кроме правды. Правду знал лишь один человек в траурном зале – его внук.
16
До окончания эксперимента оставались считанные дни. И как обычно в таких случаях, ползли из всех углов слухи, утечки информации и сделанные на их основе предположения: скажем, проверка будет проходить на суперсовременных полиграфах с использованием алгоритмов искусственного интеллекта – скрыть мысли, навести тень на плетень невозможно; обещанные бонусы дадут только тем, кто пройдет проверку; некоторых приглашали на собеседования, а о чем шла речь, никто толком не знал, а сами приглашенные словно язык проглотили.
После завтрака к Юл подошла женщина с бэйджиком “Группа сервиса” и попросила зайти в комнату номер 13 для выяснения некоторых деталей. Одетая в строгий темно-серый костюм женщина напоминала сушеную воблу. Сообщив, что требовалось, она неуместно улыбнулась и обнажила проволоку на съемном зубном протезе. Юл охватило нехорошее предчувствие.
Напротив, беседовавший с ней один на один сравнительно молодой симпатичный шатен с легкой небритостью, в плотно охватывающих узкие бедра джинсах и простецкой ковбойке, вселил некоторое успокоение: тон разговора был располагающий, без нажима и давления, карие зрачки незнакомца выказывали заинтересованность, так обычно на Юл смотрели мужчины, по достоинству оценивавшие ее стать – она привыкла к этому и принимала как должное.
Незнакомец назвался Юрием и осведомился о ее впечатлениях об эксперименте: лекциях, дискуссиях, обслуживании, включая отдых. Юл дала всему высокую оценку, Юрия, судя по выражению лица, ответ удовлетворил, и он продолжил задавать простые, незаковыристые вопросы, не обязывающие напрягаться с ответами. Расспросил, чем занимается дочь (назвал ее имя, чем удивил), сделал комплимент правильному выбору Мариной бизнеса: “Желающих купить ваши наборы для раскраски, наверное, уйма – на настоящие картины у народа денег нет, а самодельные вполне по вкусу неизбалованной публике…”
Юл нравился визави, обволакивал тембр его голоса, безошибочным женским чутьем угадывала сильное мужское начало, вдруг представила их в постели и закусила губу, устыдившись непрошеного видения.
Беседа однако шла ни шатко ни валко, Юл недоумевала, зачем ее позвали, какие такие детали требовалось уточнить, Юрий уловил момент, когда требовалось перейти к делу.
– Нас ваш дружок интересует. Интересный экземпляр. Пи-са-тель, – последнее слово Юрий проговорил, растянув слоги, почти нараспев, при этом многозначительно хмыкнув. – Что вы о нем можете сказать?
– А кого это “нас”? – не утерпела Юл. – И почему я должна отчет давать? – осмелев. Для нее мигом все стало ясно.
– Вы умная женщина, неужто не поняли, зачем и куда вас пригласили… О нем и о вас мы знаем все, и про ваши романтические отношения, и про разговоры задушевные. Хотите, напомню? К вам претензий нет, а вот Дан… Какое сложилось мнение о нем?