В Англии нет антисемитизма по той причине, что англичане не считают евреев умнее себя.
Zum ersten Mal nach dem Verlassen Russlands fühle ich mich geborgen in meinem Volk, in einer warmen, lebendigen hebräischen Atmosphäre. In allen Ländern, in denen ich bisher gewesen hat, habe ich mich wie durch Trennwald (mechitza) ausgeschlossen gefühlt, weil dort kein Hebräisch gesprochen wurde. Erst hier in Berlin wurde diese Trennwald gebrochen.
Chajim Nachmann Bialik[632]You and I belong to a race which can everything but fail.
Интерпретации истоков антисемитизма
Для русских и немцев эпоха тоталитаризма является своеобразной призмой, через которую преломляется вся их национальная история. То, что последняя в обоих случаях не может быть сведена к этой трагической и уродливой эпохе, является лишь абстрактной истиной… В этом смысле особенно тяжело поддается анализу роль антисемитизма в немецкой политической культуре до прихода нацистов к власти – ведь еврейский народ в годы Второй мировой войны подвергся геноциду, по различным оценкам погибло от 2 до 6 миллионов евреев. Эти колоссальные жертвы довлеют, и поэтому многие историки склонны рассматривать расовый антисемитизм нацистов как логическое продолжение немецкого антисемитизма предшествующих эпох, что неправильно. С одной стороны, был либеральный, христианский, демократический, социалистический антисемитизм, который весьма далек от расового антисемитизма, бывшего краеугольным камнем национал-социализма, а с другой стороны, в разные исторические эпохи антисемитизм имел качественные различия, да и причины его возникновения в различные исторические эпохи были различными.
Известный российский ученый-античник Соломон Яковлевич Лурье в прекрасной книге «Антисемитизм в древнем мире» (Пг., 1922) поставил перед собой цель раскрыть причины антисемитизма. Он последовательно анализировал различные доводы в пользу особой неприязни к евреям в диаспоре. К примеру, Лурье писал, что евреи, как и всякий кочевой народ, были нечистоплотны, и это вызывало отвращение у оседлого населения, но этот аргумент он сам же и отвергал, так как и другие кочевники жили среди оседлого населения, но не сделались из-за этого объектом особой враждебности. Далее Лурье указывал на религиозную обособленность и нетерпимость евреев как на возможную причину неприязни и тоже отвергал ее, так как существовала масса аналогичных примеров без таких, как в случае с евреями, последствий. Своеобразные еврейские религиозные установления (полная бездеятельность в субботу, обрезание, запрет есть свинину) высмеивались, но не могли быть достаточным основанием ненависти к евреям[634]. Приводился аргумент и об особой финансовой активности евреев и также отвергался, ибо подобная специфическая активность была присуща не только евреям. Лурье указывал, что действительной причиной недовольства населения было не то, что евреи занимались ростовщичеством, откупами, а то, что они часто достигали высших должностей и невероятного богатства[635]. В таком же духе С. Я. Лурье приводил и сам же отвергал и другие доводы в пользу антисемитизма. В конечном счете ученый пришел к выводу, что настоящим основанием антисемитизма является то обстоятельство, что евреи, принимая самое активное участие в политической, экономической, культурной жизни страны обитания, тем не менее сохраняли чувство причастности к общности более для них самих важной и весомой – к общности евреев, которые смогли на протяжении тысячелетий сохранить свою религию, культуру, национальный склад[636].
Чрезвычайно любопытную концепцию происхождения антисемитизма выработала американо-немецкий философ и публицист еврейского происхождения Ханна Арендт (1906–1975), ученица Карла Ясперса. Арендт отделяла древнюю неприязнь, ненависть к евреям от антисемитизма, который имел расовую мотивацию и возник в конце XIX – начале ХХ в. Используя очень оригинальное теоретическое построение Алексиса де Токвиля о причинах Великой французской революции, она пришла к выводу, что истинной причиной возникновения антисемитизма стало несоответствие между размерами богатства евреев и их политическим влиянием. Точно так же, как и у Токвиля, настоящей причиной революции 1789 г. была не эксплуатация и притеснение крестьян, а то, что богатство дворян не имело какой-либо общественной функции и никто не мог понять, почему, собственно, его следовало терпеть[637]; также и антисемитизм возник тогда, когда евреи утеряли свои функции и влияние в общественной жизни и не обладали начиная с конца XIX в. ничем, кроме богатства. В подтверждение своих слов Арендт указывала на то, что, когда Гитлер пришел к власти, в некогда еврейских банках почти не было евреев и немецкое ортодоксальное еврейство сокращалось такими темпами, что статистики предсказывали его исчезновение в несколько десятилетий[638]. Арендт считала, что и во Франции афера Дрейфуса была возможна лишь в Третью республику, когда евреи лишились всякого политического влияния, а не во Вторую империю, когда они были на высоте собственного могущества. Точно также антисемитизм в Австрии расцвел пышным цветом в Первую республику, а не в эпоху Меттерниха, когда евреи играли важную политическую роль.
«Параллельный закат национального государства, – писала Ханна Арендт, – и рост антисемитского движения, одновременность краха Европы, организованной в национальные государства, и уничтожение евреев указывают на истоки антисемитизма. Его развитие является частью истории развития национального государства, в котором евреи исполняли весьма важную функцию»[639]. Ясно, что в средние века евреи были не только ферментом экономической жизни, они сами олицетворяли финансовую и экономическую мощь, в XVII–XVIII вв. было само собой разумеющимся делом жаловать евреям дворянство, во Франции Кольбера евреев превозносили как преданный и полезный государству элемент, во времена прусского короля Фридриха II 400 еврейских семей в Берлине были самыми богатыми и почитаемыми, в первой половине XVIII в. евреи дали австрийским Габсбургам кредитов на сумму 35 млн гульденов, без этих денег содержание армии, бюрократии было немыслимым. Майер Амшель Ротшильд, переселившийся в начале XIX в. из Франкфурта-на-Майне в Лондон, оказал весьма существенную поддержку английскому правительству в борьбе с Наполеоном. Эти примеры можно и продолжать.
В начале XIX в. евреи потеряли свое монопольное положение в финансовой сфере; это не значит, что евреи вовсе исчезли из этой сферы, нет, они остались советниками, экспертами, посредниками, банкирами. «Они, – писала Арендт, – считались нееврейским миром представителями еврейства, его мощи, что уже не соответствовало реальности»[640]. «После Первой мировой войны, когда в Европе восторжествовал националистический эгоизм, евреи стали предметом всеобщей вражды из-за своего бесполезного богатства и предметом всеобщего презрения, так как они беспомощны»[641]. Далее Арендт отмечала, что евреи были чужды национальному государству, а их лояльность к светской власти не означала, что они стояли на определенной стороне в политическом смысле. «Лояльность еврея к князю была лояльностью к деловому партнеру, для которого он покупал продукты, одевал его армию, организовывал ее прокорм, которому давал деньги на наем солдат»[642].
Последней войной в Европе, которую финансировали евреи (личным банкиром Бисмарка был влиятельный банкир еврей Блейхредер), была австро-прусская война 1866 г. Все было хорошо до того момента, пока войны, которые вели князья, не превратились в национальные войны, а «евреи все еще оставались общеевропейским элементом, значение и полезность которого как раз и состояла в том, что он не был привязан ни к одной из борющихся сторон»[643]. «История больших еврейских банковских домов, – писала Арендт, – богата примерами необычайной быстроты, с которой они переносили лояльность с одного правительства на другое, не осознавая последствий этого». Французские Ротшильды в 1848 г. за 24 часа перешли от службы правительству Луи Филиппа ко Второй республике, а от нее к Наполеону III. Примерно с такой же быстротой немецко-еврейский банковский дом Варбургов в 1918 г. перешел от поддержки кайзера к поддержке республики. Арендт цитировала Вальтера Ратенау, который еще в 1917 г. писал о своем «глубоком монархическом чувстве», а спустя три года стал убежденным республиканцем, министром Веймарской республики[644].
В самом деле, довольно часто евреям было свойственно отсутствие патриотизма на фоне явной приверженности к либеральным ценностям. Французский профашистский публицист в принципе справедливо отмечал: «Беда евреев не только в том, что они расисты и преподали урок расизма другим, а в том, что они свою судьбу связали с либерализмом, рационализмом, материализмом, с доктринами XVIII и XIX вв. По-другому и не могло быть, потому что они родились в то же время (время, когда началась эмансипация евреев. – О.П.), что и эти доктрины. Это как у кельтов, бретонцев, которые появились в средиземноморской цивилизации во времена христианства, а потому всегда будут связаны с христианством»[645].
Арендт отмечала, что последним мирным договором, при подписании которого евреи сыграли важную роль как финансовые советники, был Версальский мирный договор, а последним евреем, который своим положением в национальном государстве был обязан исключительно еврейским международным связям, был Вальтер Ратенау, который поплатился жизнью за то, что «передал неизвестным в Европе и мире министрам республики свой кредит в международном финансовом мире и принес в правительство те связи, которые ему были обеспечены культурным и политическим влиянием еврейства всего мира»[646]. Кроме того, во время войны Ратенау был организатором необыкновенно эффективной рационализации производства и распределения ресурсов.
В целом суть точки зрения Х. Арендт ясна: истинной причиной антисемитизма является исчезновение евреев из международной политики и экономики после Первой мировой войны и, наоборот, тогда, когда евреи действительно занимали прочные позиции в финансах, политике, антисемитизм был немыслим.
Неприязнь к евреям (в отличие от антисемитизма, если следовать разделению Арендт) в Германии получила распространение в средние века, в кризисные времена евреи становились козлами отпущения, вызывая припадки ненависти, а иногда и преследования. Еще во времена Римской империи на евреев смотрели с подозрением, так как они, придерживаясь строгого монотеизма, отвергали обожествление императоров и сопутствующие церемонии. Позже для христиан евреи были закоснелым в своем суеверии народом, отказавшимся от признания Иисуса как Мессии. Сам Иисус в Евангелие от Иоанна (8: 42–45) объявил евреев греховным и не раскаявшимся народом, а последователи Христа легко уверовали в то, что нет такого преступления, на которое не способны были бы евреи[647]. Лютер обрушился на евреев в таких выражениях, что его поношение евреев не находило аналогов вплоть до нацистских времен[648].
В средневековой Германии социально-экономическим основанием ненависти к евреям был запрет на владение евреями землей и, соответственно, их узкая специализация в торгово-финансовой сфере. Дополнительным стимулом к неприязни, указывал Макс Вебер, и «особенно отталкивающим для европейских народов было то, что евреи, беря ростовщический процент с христиан, не брали его друг с друга»[649].
Герман Лёнс в романе «Оборотень» (Der Wehrwolf, 1910) повествует о периоде Тридцатилетней войны и описывает как крестьяне восстают, словно стая волков, против своих поработителей из городов. Вотчиной евреев был Берлин, и он представал как еврейская метрополия. Евреи действовали в крестьянской среде как ростовщики, торговцы скотом, перекупщики – отсюда и антисемитизм в крестьянских организациях Германии[650].
Поэтому, в отличие от промышленников, к финансистам у немцев существовала устойчивая антипатия. Участие известного немецкого богача (не еврея) Якоба Фуггера в папских финансах, особенно управление индульгенциями, казалось многим немцам грязной сделкой ради извлечения прибыли. Впрочем, в результате давно действовавшего запрета Церкви на ростовщичество самыми расторопными и наиболее удачливыми финансистами были евреи: Оппенгеймер и Вертгеймер в Вене, Либман, Гомперс, Эфраим, Ициг, Исаак в Берлине, Беренс в Ганновере, Леман в Хальберштадте, Барух и Оппенгейм в Бонне, Зелигман в Мюнхене, Каулла в Штуттгарте, Ротшильд во Франкфурте и Вене. Разумеется, как и везде, в Германии с трудом верили, что банкиры пеклись о чьих-либо интересах, кроме своих собственных[651].
К тому же в средневековой Европе евреи не подлежали налоговому обложению, что также было одной из причин гонений на евреев в то время. Евреи жили, как правило, в гетто, существовал запрет на смешанные браки, имела место профессиональная дискриминация, коллективные гонения на евреев увеличивали пропасть. Важно отметить, что в Германии и в средние века, и в новое время ненависть к евреям ничем не отличалась: в европейскую историю начиная с античных времен в качестве ее составной части вошел еврейский стереотип со знаменитой легендой о «вечном жиде», вине евреев за распятие Христа и гонения на него и тому подобное.
В процессе эмансипации немецких евреев на первый план выдвинулась новая проблема – непропорционально высокое представительство евреев в экономике и культуре, бывшее следствием ранней специализации евреев, а также их превосходства в отдельных сферах деятельности.
В чем причины несомненного превосходства евреев в умственной сфере над другими нациями? Прежде всего – в непрерывной традиции религиозной жизни в течение практически двух тысячелетий. С момента начала эмансипации вековая мудрость евреев была втянута в общий урбанистический котел. Воспитанные в «местечках» евреи как неофиты жадно впитывали в себя цивилизацию XIX в., давая выход энергии, накопленной за века изоляции.
Английский историк Уильям Джонстон, отвечая на тот же вопрос о причинах интенсивного умственного развития, писал, что до начала эмансипации в конце XIX в. большинство еврейских мальчиков так или иначе, но изучали древнееврейский язык, хотя быстро его забывали. Тем не менее заучивание текстов на древнееврейском укрепляло память, а изучение Талмуда заставляло исследовать его формулировки, чтобы уловить их этическое значение. Уроженец России Иммануил Великовский (венский психоаналитик конца XIX в.) указывал, что большинство евреев молится по-древнееврейски, иногда даже видя сны на этом языке. В древнееврейском гласные транскрибируются не как буквы алфавита, а как диакритические знаки, которые подчас опускаются, поэтому знакомые с этим языком сталкиваются с бесчисленными случаями игры слов. У любого еврея, научившегося читать на древнееврейском без диакритических знаков, развивается острый глаз на игру слов любого рода. Это упражнение стимулируется природным умом евреев и помогает создавать ассоциации, немыслимые для неевреев. Кроме того, запрет на изображение Бога, вынуждает евреев использовать абстракции[652]. Раннее обучение тонкостям права и теологии развивало в евреях искусство диалектики до такой степени, что с ними могут сравниться только немногие католики, прошедшие обучение у иезуитов. Даже причудливые имена, которые давали австрийским евреям в XVIII в. оттачивали их умение ощущать игру слов.
Особое отношение к языку помогало евреям переживать боль от унижений. Раны лечили с помощью шуток. Язык стал средством защиты от душевных травм. Лингвистические способности, особое умение видеть двойной смысл, стали частью психической брони каждого еврея. Очевидно, что только погружение в язык могло подвигнуть Людвига Витгенштейна и Фрица Маутнера (1849–1923) (автор философского словаря) утверждать, что язык автономен от опыта. Подобным образом увлечение Фрейда оговорками, возможно, уходит корнями в чисто еврейское умственное восприятие мира.
Для многих еврейских мыслителей в основе мотивации лежало чувство незащищеннности. Отличная учеба евреев в университетах была совершенно обычным делом[653]… У некоторых евреев постоянные унижения и оскорбления порождали ненависть к себе (Вейнингер).
Ловкие и изворотливые, предприимчивые, евреи с начала эмансипации проникали в неизвестные им ранее сферы, используя все возможности. Американский историк Фриц Штерн писал, что евреи добились выдающегося положения в немецком обществе, они были богаче, имели возможности дольше учиться, чем их соотечественники-немцы, вследствие этого они имели в некоторых сферах лучшие позиции, чем их христианские коллеги: в банковском деле, журналистике евреи доминировали[654]. В Германии на рубеже веков проживало около 400 тыс. евреев, большая часть их – в Пруссии, где эмансипация евреев началась в 1812 г. В прусской политической традиции нет и намека на особую неприязнь к евреям: Бисмарк и Вильгельм II весьма прохладно относились к юдофобам, ключевой фигурой среди которых был создатель Христианско-социальной партии Адольф Штекер. В одной из своих речей Штекер заявил, что только в Берлине живет 45 тыс. евреев, столько же, сколько во всей Франции, Англии; в их руках находятся банки, торговля, пресса. Штекер полагал, что общественное мнение все больше формируется евреями и так продолжаться далее не может, ибо растет ненависть к евреям, а это чувство противоречит Евангелию. «Израиль должен отказаться от претензии стать хозяином положения в Германии»[655]. Основанная Штекером в 1878 г. Христианско-социальная партия кроме евреев боролась также против марксизма посредством пропаганды государственного социального реформизма, но среди рабочих Штекер не смог добиться массового влияния: страх перед еврейским финансовым капиталом испытывали преимущественно средние слои, их это влияние действительно пугало. Штекер и его соратники подготовили петицию и подали ее Бисмарку; в этом документе выдвигалось требование ограничения въезда евреев в Германию, отстранение евреев от правительственных должностей, ограничение числа евреев-профессоров к высшей школе. Бисмарк не обратил внимания на эту петицию, коротко заявив, что Конституция гарантирует равенство прав всех конфессий.
Собственно, 1870-е гг. впервые принесли значительный общественный антисемитизм, причиной неожиданной вспышки которого был экономический кризис, бывший следствием вливания 5 млрд марок французских репараций после поражения во Франко-прусской войне 1870 г. Имел место сильный биржевой бум, из-за которого обанкротилось много предприятий, основанных сомнительными методами. Фриц Штерн писал, что во время этого кризиса против еврейского финансового могущества и коррупции началась целая буря. Если «экономическое чудо» после Первой мировой войны было во многих отношениях контролируемым, то экономический подъем 70-х гг. XIX в. в условиях полного господства либерализма привел к необузданным спекуляциям и биржевому краху 1873 г., сравнимому по масштабам с «черной пятницей» на Уолл-стрит в 1929 г. В 1873 г. мгновенно погибло много состояний нуворишей, но много и более мелких, с большим трудом скопленных сбережений. Этот кризис сильно ударил по либерализму и по евреям, которые для многих немцев были его олицетворением. Евреев начали обвинять в том, что они используют собственное положение для коррупции, эксплуатации немецкого народа. «Вариации этих обвинений, – писал Фриц Штерн, – были бесчисленны, единым был лишь страх, что евреи когда-нибудь достигнут полного тайного господства – в качестве примера служило положение евреев в журналистике, банковском деле, экономике»[656]. Австрийский и французский антисемитизм в этот период также был во многом обусловлен спекулятивными эксцессами на бирже. После 70-х гг. XIX в. подобная роль евреев уже не повторялась в социально-экономических кризисах в Германии и в других странах, но для антисемитов это было уже неважно.
Впрочем, до 1914 г. старые антисемитские группы в Германии вымерли, в кайзеровской Германии их не особенно жаловали. Показательно, что Бисмарк подозрительно относился к Штекеру и даже имел намерение включить его партию в сферу действия исключительного закона против социалистов. Бисмарк однажды с юмором сказал, что евреи в Германии не производят дурного влияния, в Париже, может быть, они имеют такое влияние, а в Германии – нет[657]. При Бисмарке вообще евреи играли весьма значительную роль, он с удовольствием общался с еврейскими журналистами, политиками (к примеру, Фердинандом Лассалем), поскольку его постоянное окружение не отличалось высокими интеллектуальными качествами. Личным банкиром Бисмарка был еврей Блейхредер, с которым у «железного канцлера» были особенно доверительные отношения и которого он чрезвычайно ценил за превосходные человеческие и деловые качества[658]. Как известно, Бисмарк часто опирался на национал-либеральную партию в своей политике, а в этой партии ведущие позиции занимали некрещеные евреи Людвиг Бамбергер и Эдуард Ласкер. Даже Вильгельм II, который многое стремился делать в противоположность Бисмарку, и тот высказывался в том смысле, что если допустить антисемитов до власти, то это исключило бы Германию из числа европейских культурных наций и отбросило бы ее в развитии на 100 лет[659]. Антисемитские объединения никто не принимал всерьез в правящих кругах старой Германии, хотя эта чума поразила отчасти даже рабочее движение. В рейхстаге антисемиты часто были объектом насмешек. И все же антисемитизм в Германии, пожалуй, имел место в большей степени, чем в Англии и Франции. Это следует связывать с особенностями политического развития страны, которые заключаются в том, что эмансипация евреев в Германии несколько опережала капиталистическое развитие страны. Если в Англии и Франции никому и в голову не приходило связывать евреев, иудаизм с капитализмом, торгашеским духом, либерализмом, то в Германии это была весьма распространенная интерпретация.
Так, Шопенгауэр, будучи страстным поклонником мировоззрения буддизма, брахманизма, в которых он усматривал спиритическую, пессимистическую религию без богов, отрицающую жизнь ради глубокого постижения универсума, противопоставлял этой религии базирующийся на Ветхом Завете иудаизм, который, на его взгляд, был слишком позитивистской, слишком материалистической религией, обещавшей своим адептам материальную выгоду и односторонние преимущества в ущерб другим народам; солидарность евреев также рассматривалась как шовинистическая. «Если в Москве, – писал Шопенгауэр, – еврею наступят на ногу, то все евреи от Москвы до Сан-Франциско закричат от боли»[660]. Иудаизм, по Шопенгауэру, был бесконечно далек от католического монашеского аскетизма, от духовности древних ариев, радикального пессимизма греческой трагедии, мудрости буддизма. Шопенгауэр полагал, что весь протестантизм – это возвращение к иудаизму, Ветхому Завету. Впоследствии немецкий социолог М. Вебер действительно обосновал идентичность религиозной этики иудаизма и протестантизма: «Еврейская суббота ничем не отличается от протестантского воскресенья». Под сильным влиянием Шопенгауэра находился известный немецкий композитор Рихард Вагнер. Главные истоки вагнеровского антисемитизма кроются в романтизме, он был уверен, что народ именно через миф становится создателем искусства, а евреи, не имея этого мифа, не могут быть причастны к подлинному творчеству. Вагнер вообще поставил национальный миф в центр своего творчества. Именно поэтому Гитлер признавал, что от Вагнера в его собственном антисемитизме исходили самые сильные импульсы[661]. Кроме Гитлера многочисленные преемники Шопенгауэра и Вагнера в Веймарскую республику считали, что марксизм является типичным продуктом материалистического еврейского интеллекта, ведь, как они полагали, только абстрактно мыслящий талмудистский мозг мог свести историческую философию Гегеля к материалистической смене способов производства… По всей видимости, в утверждении известного венгерского философа Дьердь Лукача о том, что «разрушение разума» (так называется его известная книга об идеологических предпосылках нацизма) немецким идеализмом от Шопенгауэра до Ницше является решающим духовно-историческим шагом к национал-социализму, есть некоторая доля истины.
Антисемитизм упоминаемых Адольфа Штекера, Генриха Класса, Генриха Трейчке носил националистический, а не расистский характер (то есть, по Арендт, – это и не антисемитизм), евреи для них были сектой, имевшей храм на бирже и оказывающей влияние на политику рейха посредством прессы, где было настоящее засилье евреев. Если еврей принимал христианство и не был биржевым жуликом или «борзописцем», а имел пристойную профессию, то он для них превращался в хорошего гражданина и патриота, в отличие от иезуитов, для которых крещеный еврей не переставал быть евреем; собственно, иезуиты были первыми, чья ненависть к евреям приобрела расово-биологические черты: с 1598 г. иезуиты требовали доказательства нееврейского происхождения до пятого колена, а с 1923 г. – до четвертого[662].
В случае с антисемитизмом Генриха Трейчке смущает то, что он был порядочным человеком и его «умеренный» антисемитизм производил на публику гораздо большее впечатление, чем все самые радикальные агитаторы антисемитизма, вместе взятые, так как полоумным фанатикам люди, как правило, мало доверяют. Одна из его громких публикаций в «Прусском ежегоднике» (Preußische Jahrbücher) в 1879 г. завершалась сакраментальной фразой: «Евреи – это наше несчастье»[663]. В своих мемуарах Фридрих Мейнеке писал, что в молодости он был «убежденным антисемитом». 27 сентября 1918 г., когда ему стало известно, что Германия проиграла войну, он высказал сомнения в будущности страны в следующей форме: «левые с их еврейскими левыми идеалами не смогут эффективно руководить страной»[664]. При этом историк указывал, что это убеждение он сохранил до конца Веймарской республики.
В этом отношении немецкий историк Хельга Гребинг совершенно права, когда пишет о том, что пара пренебрежительных замечаний Трейчке в его знаменитой «Немецкой истории» о «полуеврейском радикализме» и негативная оценка Гейне и Берне имели катастрофические последствия[665]. То же можно сказать об антисемитизме Канта, Гегеля, Гердера, мнением которых как признанных национальных гениев естественно дорожили.
Один из немецких публицистов Эдуард Майер в 1831 г. писал относительно Гейне и его товарища по изгнанию в Париже Людвига Берне: «Крещеные или нет – нам всё едино. Мы ненавидим не еврейскую религию, но множество отрицательных особенностей характера этих азиатов, и среди прочего – их обычную наглость и самонадеянность, их безнравственность и легкомыслие, их крикливую манеру вести себя и столь низменный подход к жизни… Они не принадлежат ни к одному народу, ни к одному государству, ни к одной общности; как проходимцы они, вынюхивая, скитаются по свету… и останавливаются там, где находят всякие возможности для спекуляций. Но там, где дела идут спокойно и в соответствии с законом, они чувствуют себя неуютно»[666].
Горячность и нетерпимость выпадов Трейчке против Гейне как первого из немецко-еврейских писателей и его сатирической поэмы «Германия. Зимняя сказка» объяснимы, ибо для Трейчке – это была настоящая головная боль: дело в том, что реакционная оппозиция гражданским свободам, которую Гейне обнаружил в Германии 1840-х годов, оставалась актуальной и в Германии Бисмарка.
Дистанция к творчеству Гейне сохранялась довольно долго в Германии – даже в ФРГ движение за переименование в честь Гейне университета в его родном городе Дюссельдорфе дважды срывалось Академическим советом и на студенческом плебисците – все по смутным причинам, среди которых присутствовал и скрытый антисемитизм[667].
Антисемитами были известные художники – Ф. М. Достоевский, Эдгар Дега, Томас С. Элиот, Джордж Оруэлл. Подобно им иные немецкие интеллектуалы в период Веймарской республики также склонялись к эмоциональному антисемитизму. Так, одним из самых популярных философов Третьего рейха был Людвиг Клягес (1872–1956), который до Первой мировой войны занимался характерологией и графологией. Клягес был весьма популярным среди правых интеллектуалов со своим учением о противостоянии духа и души (три тома его книги «Lehre vom Geist als Widersacher der Seele» вышли в 1929–1932 гг.). Эта монография сделала его одним из самых уважаемых немецких философов периода Веймарской республики. В честь своего 60-летия Клягес в 1932 г. получил из рук президента Гинденбурга медаль Гёте – высшую немецкую награду за заслуги в искусстве и науке. Клягес слыл одним из самых влиятельных критиков демократии и либерализма, провозвестником культа войны и патриотизма, противником пацифизма[668]. Клягес в 1933–1938 гг. вел весьма напряженную дискуссию с Розенбергом и Альфредом Боймлером (Baeumler), в этой борьбе на его стороне был гитлерюгенд. Весь период нацистской диктатуры Клягес оставался весьма популярным философом, его произведения, несмотря на сложности для восприятия и понимания, пользуются среди молодежи большой популярностью, а книги победивших его в интригах оппонентов покрываются слоем пыли и совершенно не востребованы в публичных библиотеках[669].
Очевидно, что своим лозунгом «дух против души» Клягес противопоставлял арийский «дух» еврейской индивидуалистической «душе». Граничащая с манией преследования ненависть Клагеса к евреям заходила так далеко, что борьбу Германии против своих противников во Вторую мировую войну он изображал как апокалиптическое столкновение «Иуды» со всем человечеством. Нацистские идеологи очень ценили и часто цитировали антисемитские высказывания Клягеса, но он сам был аполитичным человеком и высказывался о НСДАП как о собрании умственно ограниченных персон[670]. Хотя цензура и экономия бумаги в 1940–1944 гг. постоянно усиливались, но его книги «Основы характерологии» и «Почерк и характер» выходили всё новыми изданиями – это были самые популярные специальные монографии периода нацизма в Германии.
Важнейшим «аргументом» в пользу антисемитизма были «Протоколы сионских мудрецов», сфабрикованные по указанию К. П. Победоносцева в Одессе и опубликованные в 1909 г.; в этом «документе» речь шла о планируемом евреями захвате мирового господства. Записанные якобы в Берне в 1897 г., «Протоколы» служили оправданием кровавых еврейских погромов в России в начале ХХ в., этой фальшивкой активно пользовался Гитлер и другие антисемиты в европейских странах. Гитлер был воодушевлен главной идеей «Проколов» и изобретательно ее развивал: «Еврейство – это не религиозная общность, а религиозные связи евреев между собой, которые и представляют собой внутреннюю конституцию еврейского народа». У этого народа, по мнению Гитлера, «недостает творческих способностей для создания государства, поэтому он ведет образ жизни паразита на теле других народов. Поэтому вся внешняя политика для евреев – это их внутренняя политика, которая сначала ведется за их равноправие, а затем за полное их преобладание в государстве. Оружием в этой борьбе для евреев служат хитрость, изворотливость, ум, обман и так далее. Их целью является лишение наций их особенностей, бастардизация. Финалом борьбы евреев за мировое господство должна стать сплошная большевизация, лишение национальных элит их связей с собственным народом и превращение самих евреев в руководящий слой всего человечества»[671].
«Протоколы» были компиляцией брошюры 1865 г. французского журналиста Мориса Жоли, направленной против макиавеллевского деспотизма Наполеона III. В отношении «Протоколов» Арендт высказала гениальную догадку, что нацисты были первыми, кто открыл, что массы не боялись еврейского мирового господства, а наоборот, они восхищались евреями и стремились поучиться у них кое-чему. Формула «истинно то, что идет на благо немецкому народу», прямо проистекает из формулы «Протоколов»: «Все, что на пользу еврейскому народу, все является моральным и святым»[672]. Уже в 1886 г. в книге Эдуарда Дрюмона «Евреи и Франция» (La France juive) развивалась эта тема. Старую Францию Дрюмон рисовал идиллически, и изображал дело так, что во всех бедах современной Франции виноваты евреи[673].
С другой стороны, нужно отметить, что первым тему еврейского мирового господства поднял еврей – английский премьер-министр Бенджамин Дизраэли, который был «английским империалистом и еврейским шовинистом»[674]. Арендт писала, что Дизраэли был первым политиком, который осмелился заменить слово «Бог» словом «кровь» (раса)[675]. В своем романе «Олрой» (1833) Дизраэли развивал планы еврейской империи, в которой евреи составили строго кастовый строй. В романе «Конингсби» перед читателем разворачивается картина, часто затем встречающаяся в антисемитской литературе: еврейские деньги решают судьбу королевств и империй, держат под контролем всю дипломатию[676]. Еврейских банкиров Дизраэли серьезно принимал за тайное общество, которое держит в своих руках судьбы мира, он полагал, что политическая борьба в мире разворачивается между тайными организациями – римской церковью, иезуитами и так далее, они определяют все происходящее в политике. В «Конингсби» говорилось, что все тайные общества еврейского происхождения: первые иезуиты были евреями, церковь – это еврейский институт для сохранения расы, тайная русская дипломатия, беспокоящая Западную Европу, также организована евреями[677]. В фантазиях Дизраэли еврейский банкир Блейхредер управлял Бисмарком, даже представление (пользовавшееся большой популярностью при Гитлере) о тайном союзе еврейских капиталистов и социалистов было высказано Дизраэли[678].
Ницше, вероятно, раздраженный россказнями о еврейском мировом господстве и отсутствием рассудка у носителей этой теории, в свое время высказался весьма резонно, что, если бы евреи стремились к господству над Европой, они бы его имели[679].
Еще до появления «Протоколов», в 1874 г., немецкий публицист Отто фон Глогау в серии статей в журнале «Гартенлаубе» сформулировал один из основных тезисов немецкого антисемитизма о том, что все беды экономики проистекают из финансовых махинаций еврейских банкиров, понятие «еврейский финансовый капитал» стало ядром стереотипа «еврей». Этот тезис был обращен к ремесленникам, мелким предпринимателям, крестьянам, чиновникам – слою, который чувствовал угрозу от процесса концентрации капитала в промышленности и торговле и который потерял свои сбережения после биржевого краха. В своей критике Глогау использовал антикапиталистическую марксистскую терминологию. Глогау выдвигал требование социальных реформ в качестве меры защиты от «паразитического» еврейства, которое само не работает, а лишь спекулирует продуктами труда других. В текстах Глогау уже наличествует нацистская терминология, для него типично незнание действительных экономических процессов, приведших к биржевому краху. Теорию «паразитической» роли финансового капитала и «созидательной» роли производственного капитала и труда развил в учении о «процентном рабстве» ранний нацистский идеолог Готфрид Федер. Негативное отношение Гитлера к финансовому капиталу, «процентному рабству», и стало настоящим основанием «социализма» нацистов. Одновременно с Глогау выступил Вильгельм Марр со своей известной книгой «Победа евреев над германцами»[680] (с 1873 до 1879 г. она издавалась 12 раз), в которой всесторонне была развита одна из основных тем антисемитизма – стремление евреев к мировому господству. Марр целиком отказался от обвинений евреев с религиозной точки зрения. Он характеризовал евреев как высокоодаренный, сильный, цепкий народ. Марр полагал, что расовые особенности евреев помогли им 1800 лет противостоять западному миру и в XIX в. они стали первой державой Запада и стремятся к установлению собственной диктатуры в Германии. Марр писал, что еврейский народ в расовом отношении превосходит все остальные и в условиях равноправия с ним невозможно сосуществовать вследствие абсолютного превосходства евреев, и поэтому Европа поставлена, по Марру, перед выбором: «Мы или они». Марр думал, что решительная борьба с еврейством возможна под руководством России. Бисмарковскую Германию Марр называл «новой Палестиной», а национал-либералов считал агентами всемирного еврейства. Главный тезис Марра: «Еврейское господство над Германией – это не дело далекого будущего, а давно свершившийся факт».
Эстафету от Марра принял Евгений Дюринг в книге «Еврейский вопрос в качестве расового, нравственного, культурного вопроса» (1881). Для Дюринга, напротив, евреи были нетворческой низшей расой, которая поглощает усилия других народов. По Дюрингу, еврейский вопрос должен быть решен в международном масштабе, нужно прежде всего остановить эмансипацию евреев, поставить их в сферу действия исключительных законов. Дюринг даже предлагал депортацию евреев со всей Европы и создание отдельного еврейского государства. Но, по убеждению Дюринга, изгнание евреев – это паллиатив. «Евреи, – писал Дюринг, – это внутренний Карфаген, власть которого разрушает современные народы, чтобы самому не поступиться моральными и материальными основами собственного бытия»[681]. Наряду с Глогау, Штекером, Марром и Дюрингом следует указать на Теодора Фрича (1881–1933), который был выдающимся пропагандистом и мог воздействовать на людей разных слоев общества. Более того, Фрич яснее, чем его коллеги, видел действительное и никогда не верил в создание антисемитской партии и в приход ее к власти. Книга Фрича «Справочник антисемита» вышла в 1896 г. и выдержала до Первой мировой войны 36 изданий. Фрича можно рассматривать как политическую фигуру, находящуюся между немецким антисемитизмом и нацизмом[682].
Надо отметить, что первый крупный антисемитский эксцесс в новое время, имевший европейское значение, произошел не в Германии, а во Франции, имеется в виду «дело Дрейфуса». Кажется, «дело» такого масштаба и колоссального общественного резонанса было немыслимо в Германии хотя бы потому, что евреев-офицеров в немецкой армии, тем более в ее святая святых – в Генеральном штабе, не было. По словам Эрнста Нольте, «дело Дрейфуса» было самой бескровной из всех революций, и эта революция очень многое изменила в Европе: социалисты впервые участвовали в правительстве, произошло настоящее отделение церкви от государства, реальное подчинение армии гражданским властям, отделение коммунизма от социализма (книга Бернштейна «Предпосылки социализма и задачи социал-демократии» вышла в 1899 г., и первые практические выводы из нее сделали французские социалисты), возник сионизм (Теодор Герцль с 1891 по 1895 г. находился в Париже) и, наконец, Евгений Дюринг в своей книге 1901 г. «Еврейский вопрос» сделал последний вывод расистского антисемитизма о необходимости физического уничтожения евреев, что на практике и осуществляли нацисты[683].
Такого, как во Франции, накала еврейский вопрос не достигал даже в России, и положение в этом вопросе не идет ни в какое сравнение с кайзеровской Германией. Известный немецкий ученый-античник Теодор Моммзен писал о природе этих эксцессов: «Вы ошибаетесь, если полагаете, что здесь что-либо можно сделать при помощи рассудка. Я тоже раньше так думал и всегда протестовал против ужасного позора, который называется антисемитизм. Но ничего не помогало… Антисемитизм – это зловредная эпидемия, как холера, – ее нельзя ни объяснить, ни вылечить. Нужно только терпеливо ждать, пока яд сам собой не потеряет свое действие»[684]. Но ждать можно было тогда, когда существовали твердые правовые гарантии государства, в иных условиях такая философия была убийственной.
Со временем число критиков еврейства отнюдь не уменьшалось. На рубеже веков наиболее значительный интерес у европейской публики вызвала книга Отто Вейнингера «Пол и характер» (русский перевод: СПб.: Посев, 1909). В этой книге было выдвинуто много новых тем в критике еврейства, к тому же автор был сам еврей, он покончил жизнь самоубийством после завершения книги, это вызывало к ней дополнительный интерес. Вейнингер отличался парадоксальностью и остротой мышления, настоящей его находкой являлось утверждение, что в агрессивном антисемитизме всегда можно обнаружить «известные еврейские свойства, это может даже отразиться на его физиономии, хотя бы кровь его была совершенно свободна от всяких семитских примесей… Подобно тому, как мы любим в других только то, чем сами хотели бы быть, так мы и ненавидим в других то, чем сами отчасти являемся. Человек не может ненавидеть то, с чем у него совсем нет сходства. Кто ненавидит еврейскую сущность, тот ненавидит ее прежде всего в себе»[685].
Вейнингер обвинял евреев, среди прочего, в непонимании человеческого достоинства, отсутствии внутреннего благородства, личного своеобразия, которое находится в прочной связи с собственностью, индивидуальностью. «Вот почему, – писал Вейнингер, – евреи целыми массами обращаются к коммунизму. Коммунизм как тенденцию к общности следовало бы всегда отличать от социализма как стремления к общественной кооперации и к признанию человека в каждом человеке. Социализм – арийского происхождения (Оуэн, Карлейль, Рескин, Фихте), а коммунизм – еврейского и русского. Современная социал-демократия потому так удалилась от христианского прерафаэлитского социализма, что в ней столь большую роль играли евреи»[686]. «Еврей – прирожденный коммунист, и он всегда хочет общности. Неуважение к определенным формам при сношении с людьми, отсутствие общественного такта вытекает у него из этого источника»[687].
Почти в то же время Вернер Зомбарт в не менее популярной книге «Евреи в хозяйственной жизни» писал, что евреи составляют как раз главный фермент развития капитализма; такая точка зрения была противоположна точке зрения Вейнингера. Зомбарт экономический упадок Испании и Португалии в XVI в. связывал с выселением евреев (из Испании они были выселены в год отплытия Колумба в свое знаменитое плавание). Промышленный и торговый расцвет Голландии в XVI в. Зомбарт также увязывал с переселением сюда евреев, чье духовное влияние в середине XVII в. в Амстердаме было подавляющим[688].
Зомбарт прямо утверждал, в противовес мнению Вейнингера, что «современный капитализм – это излучение сущности еврейства»[689], что евреи были ферментом капитализма, то есть носителями денежных отношений в течение всего Средневековья[690]. В. Зомбарт писал, что этика капитализма, этика иудаизма, этика кальвинизма – это одно и то же[691], поскольку рационализм является наиболее существенной чертой еврейства и капитализма. Понятие «рационализм» Зомбарт иногда заменял понятием «интеллектуализм», который считал исключительно еврейскими национальными свойствами, среди которых выделял особую, исключительную одаренность и сообразительность[692].
Как и Зомбарт, Маркс перенял многое из мифологии антисемитизма тем, что идентифицировал иудаизм как отражение ростовщической фазы развития капитализма. Маркс полагал, что с наступлением пролетарской революции антисемитизм отступит сам собой, он исчезнет, «перестанет существовать такое лицо как еврей»[693]. В результате этого абсурдного подхода еврейские марксисты Троцкий, Люксембург, Аксельрод, Отто Бауэр, Юлий Мартов чувствовали себя обязанными отказаться от национального самоопределения евреев в то время, как они защищали его для других национальностей. В этом глупом отказе от своей идентичности была какая-то печальная извращенность.
Таким образом, точки зрения Вейнингера, Зомбарта и Маркса на еврейство диаметрально противоположны, что не мешало публике с удовлетворением воспринимать и ту, и другую, а антисемитизм и тогда, и позже по мере надобности обращался то к одной, то к другой точке зрения.
Специфика немецкого антисемитизма
После перечисления теоретических точек зрения на антисемитизм встает вопрос, а какое отношение теория антисемитизма могла иметь к его практике, ведь трудно предположить, что довольно сложные тексты Шопенгауэра, Класса, Трейчке, Дизраэли, Вейнингера, Зомбарта читали недалекие и примитивные антисемиты в ХХ в. и черпали аргументы в пользу собственных представлений; нет, разумеется, не читали. Широким массам коммунистов и социал-демократов также не были доступны тексты Маркса – Энгельса – Ленина, однако различных пропагандистских интерпретаций бывало всегда достаточно. Но нельзя не сказать, что последнее обстоятельство не снимает ответственности с авторов оригинальной теории.
Собственно германский антисемитизм никакого отношения к нацистскому антисемитизму не имел. Гитлер вряд ли знал, кто такой Штекер, наверно, не читал Класса; будущему фюреру как австрийцу был гораздо ближе австрийский, венский антисемитизм. Ханна Арендт в упомянутой работе делала особый упор на Австрию в поисках аргументов, подтверждающих эту точку зрения, она особенно подчеркивала, что «ни в одном государственном аппарате евреи не сыграли столь значительной роли, как в дуалистической монархии Габсбургов»[694], а в эпоху империализма они этих позиций лишились, что и было причиной особенно сильного антисемитизма в Вене. Арендт полагала, что нацисты и Гитлер более всего взяли у пангерманистского движения австрийского толка, точно так же, как большевизм сталинского толка серьезно зависел от панславизма. «Особенно это заметно, – писала Арендт, – в сфере внешней политики: нацисты и большевики строго следовали программам завоеваний, сформированным еще в годы Первой мировой войны»[695]. Нужно иметь в виду, что немецкий национализм не был официальной доктриной в Австро-Венгрии, ибо в стране было славяно-венгерское большинство, а в экономическом плане преобладали Богемия и Моравия. Только собственно Вена стала экспериментальным полем для немецкого национализма, антиславизма, антиитальянских настроений и антисемитизма. Стремление к унификации и отторжению всего чужеродного было усилено соответствующей традицией католицизма[696].
И все же следует отметить, что в годы Первой мировой войны антисемитизм стал составной частью антидемократической, антиреспубликанской традиции. Нужно иметь в виду, что ни до Второй мировой войны, ни после нее с этической точки зрения еврейский вопрос не был проблемой как для верующих христиан, так и для гуманистически мыслящих людей, этот вопрос стоял более в плане практической политики (администрирования), где и должен был решаться. В отличие от других европейских стран в Германии решение еврейского вопроса отягчалось следующими обстоятельствами.
Во-первых, в Германии (в период Веймарской республики) прочно укрепилось старое убеждение, что еврейство – это фермент капитализма, а потому и либерализма, демократии, республики. Это убеждение следует считать ложным выводом немецкого теоретизирования – немецкие евреи в XIX в. были склонны к либерализму потому, что эмансипация евреев активно поддерживалась либералами не по причине особой любви к евреям, а из чувства привязанности к своей доктрине и основополагающим принципам[697]. К тому же в Германии до 1918 г. евреев держали очень далеко от политики; они были финансовыми советниками, университетскими профессорами (евреи добились великолепных успехов в академической сфере, господствовали в естественных науках – физике, химии, медицине), некоторые из них даже были дворянами, они имели превосходные позиции в журналистике. Но евреям был абсолютно недоступен офицерский корпус, они не могли стать даже офицерами запаса прусской армии, и поэтому всякая политическая власть для них была недоступна.
Во-вторых, после войны имела место значительная переселенческая волна евреев из Восточной Европы. Эти евреи-ашкеназим (в отличие от западных – сефардим) долгое время пребывали во враждебной среде, которая сделала их второй натурой догматически ортодоксальный талмудизм, изворотливость, хитрость. Вкупе с малообразованностью и напором они представляли собой малоприятный тип человека. Вальтер Ратенау, сам будучи евреем, говорил о восточных евреях как об «азиатской орде», «обособленно-чуждом человеческом племени», не менее резко писал о них видный демократический политик и также еврей, основатель Немецкой демократической партии известный журналист Теодор Вольф. Партийный орган социал-демократов журнал «Новое время» в 1921 г. поместил прямо антисемитскую статью, требуя пресечения переселения восточных евреев в Германию (в 1925 г. их было 90 тыс. – 15 % всего еврейского населения Германии)[698]. Труда Мауер писала, что именно к восточным евреям относится стереотип, который был противоположностью немца в их глазах: грязный, ленивый, жадный, неразборчивый в средствах, разрушитель нравов и преступный тип, который стремится к разрушению народа. В сутолоке первых послевоенных лет этот образ нес опасность, обостряя и без того сложное социально-экономическое, психологическое и политическое положение[699]. То, что различия между восточными и западными евреями существовали, подтверждает такой безусловно честный человек, как Г. фон Трейчке[700]. Даже в наше время некий англичанин А. Кестлер посвятил целую книгу доказательству того, что восточные евреи, в отличие от сефардим, это потомки хазар, живших в VII–XII вв. между Крымом и Каспийским морем, а вовсе не евреи[701]. По всей видимости, именно по причине различий между сефардим и ашкеназим преобладающе политически антисемитской была даже демократическая левая в Веймарской республике[702]…
Излишне говорить, что эти особенности евреев из Восточной Европы были следствием не их расы, а структурных особенностей политического развития восточноевропейских стран, и прежде всего России, где дворянство смогло не только воспрепятствовать разрешению аграрного вопроса, освобождению крестьян, удержало господствующие политические позиции, оно также препятствовало развитию промышленности и, соответственно, росту буржуазии. Ханна Арендт указывала, что такие позиции дворянства способствовали тому, что евреи стали связующим звеном между дворянством и неимущими классами: евреи к качеству мелких торговцев исполняли функции среднего класса. Но в силу общей нищеты и отсутствия внутренней динамики общества, активность евреев вела к монополизации мелкой торговли, которая сама была хаотичной, плохо организованной. Евреи, по существу, сидели там, где должна была находиться национальная буржуазия, появление которой было затруднено не наличием евреев, а объективными предпосылками, о которых говорилось выше. «Эти обнищавшие евреи, – писала Арендт, – с одной стороны, были единственной группой, от которой ожидали становления нормального класса буржуазии, а с другой стороны, эта группа по сути стояла на пути нормального экономического развития восточноевропейских стран»[703], а с третьей стороны, два предшествующих условия являются иллюзией, так как евреи были такой же составной частью старого феодального порядка, как и представители других наций.
Многие из восточных евреев, приняв на веру новую религию – марксизм, который обещал избавление от тягот и притеснений, стали активными революционерами, перенеся на марксизм тот же талмудистский догматизм и начетничество. На эту специфическую черту ашкенази указывал далекий от антисемитизма Густав Носке. С увеличением въезда евреев власти испытывали все больший страх революции, так как евреями были многие революционеры: Роза Люксембург, Лео Иогихес, Пауль Леви, Август Тальгеймер, руководство Баварской советской республики – Курт Эйснер, Эрих Мюзам, Евгений Левине, Эрнст Толлер.
В-третьих, послевоенное время принесло необычный феномен, ранее не имевший места: чрезвычайную активность евреев в левых партиях и левом искусстве. Евреи составляли непропорционально высокий процент в СДПГ (на рубеже веков в социал-демократической фракции рейхстага их было 14 %), в 1919 г. практически все руководство Баварской советской республики составляли евреи (причем ни один из них не был баварцем), то же относится и к Венгерской советской республике, среди спартаковцев было очень много евреев. Многие революционные теоретики и практики были еврейского происхождения: Эдуард Бернштейн, Фридрих Адлер, Л. Д. Троцкий, Бела Кун, но не меньше и неевреев: Август Бебель, Фридрих Меринг, П. А. Кропоткин, В. И. Ленин, И. В. Сталин. Профессор истории Баварского университета Михаэль Деберль (Doeberl, 1861–1928) указывал, что «как классическая партия национального распада, евреи установили свое влияние над пролетариатом. Стало еврейской модой приобретать влияние, потакая и возбуждая инстинкты пролетариата и использовать это влияние для непатриотической политики. В целом нельзя отрицать утверждение Зомбарта, что образованные люди из числа немцев-христиан являются сторонниками марксизма, лишь если они в чем-либо ущербны, в то время как евреи с университетским образованием обычно целыми группами высказываются в его пользу»[704]. Деберль находил значимым тот факт, что Маркс был еврей и полагал, что этим объясняется его характерно «беспощадная» (rücksichtslos) логика и едкий (zersetzend) критицизм.
Верно, что евреи приняли активное участие в первых коммунистических движениях, но советский режим уже к 1925 г. стал антисемитским, а КПГ, после того как стала массовой партией, вытеснила евреев – в 1932 г. на выборах партия выдвинула 500 кандидатов в депутаты рейхстага и среди них не было ни одного еврея[705]. Во времена великой инфляции было такое положение, что за пару сотен долларов иностранцы покупали целые улицы. То, что не все эти иностранцы были евреями, это «опускалось» как не нужная деталь[706].
В политике немецкие евреи не играли какой-либо роли, за немногими исключениями, связанными с активностью в начальной фазе Веймарской республики, в финансах и промышленности – также. В культуре, однако, дело обстояло по-другому. Нет ничего оскорбительнее, чем тирания в культуре, мнимая или настоящая, а в Веймарской культуре евреи в самом деле были представлены весьма значительно. Самым ненавистным для обывателей был еврей Курт Тухольский, непримиримый и жесткий критик современного состояния общества, каковым был в свое время Гейне. Ряд крупных критиков и влиятельных деятелей искусства также были евреями: Максимилиан Гарден, Теодор Вольф, Эрнст Блох, Феликс Зальтен; почти все лучшие кинорежиссеры, а также около половины преуспевающих сценаристов, таких как Стернхайм и Шницлер. Евреи преобладали в развлекательном жанре и театральной критике, было много широко разрекламированных еврейских исполнителей: Элизабет Бергнер, Эрна Зак, Петер Лорре, Рихард, Таубер, Конрад Вейдт и Фриц Кортнер. Евреи были редакторами значительных газет «Франкфуртер цайтунг», «Берлинер тагеблят», «Воссише цайтунг», они являлись владельцами самых влиятельных художественных галерей. Евреи были особенно сильны в издательской деятельности, которая наряду с городскими универмагами была практически их монополией. В Германии был целый ряд весьма преуспевающих еврейских беллетристов: Герман Блох, Альфред Дёблин, Франц Верфель, Арнольд Цвейг, Вики Баум, Лион Фейхтвангер, Бруно Франк, Альфред Нойман, Эрнст Вайсс, Франц Кафка, которого современники ставили в один ряд с Прустом и Джойсом. Во многих областях искусства – в архитектуре, скульптуре, живописи, музыке, где перемены в Веймарский период были особенно разительными, неожиданными и отвратительными для сторонников традиционных вкусов и представлений, евреи также были представлены весьма значительно, хотя евреи редко возглавляли эти новые течения. Единственным исключением из последнего правила была музыкальная сфера, где зачинателя атональной музыки Арнольда Шёнберга нацисты обвинили в убийстве этого искусства, но более преуспевающим сочинителем такой музыки был ариец Альбан Берг.
Без всяких оговорок можно твердо сказать, что без евреев Веймарская культура была бы совсем иной и бесконечно беднее без еврейской составляющей, а это для обывателей было достаточным основанием того, чтобы признать правдоподобной нацистскую теорию об еврейском заговоре в культуре[707]. Если христианство для объяснения зла использовала одинокую, ненавистную фигуру Сатаны, то современный конспиративистский менталитет нуждается в целой толпе злодеев, а для того, чтобы они были правдоподобнее, лучше если это будет целый класс (буржуазия) или раса (евреи). В этом смысле современный антисемитизм является производной марксизма, но антисемитизм имел сильный эмоциональный оттенок, поэтому Ленин и говорил, что «антисемитизм – это социализм дураков».
Это было главной причиной того, что антисемитизм нарастал так быстро именно в Веймарской Германии: до неё этого не ощущалось вовсе в немецкой культурной среде. Россия была местом погромов, Париж был местом сосредоточения антисемитской интеллигенции, в Польше антисемитизм был частью обыденности, а в Германии ничего подобного не было до нацистов[708].
Сложность ситуации заключалась в том, что нееврей не бросался в глаза, никому не приходило в голову упрекать его в непатриотическом поведении. Можно ли разумно объяснить эту активность евреев? Да, это достаточно просто: с одной стороны, революционная активность евреев была связана с потребностью и стремлением к окончательной и фактической эмансипации, которую гарантировали левые партии, с другой стороны, «сделать карьеру» в правых партиях было значительно сложнее (хотя таких примеров масса даже в России), а в левых партиях на национальность не обращали внимания. С третьей стороны, эту активность можно объяснить присущей интеллигенции верой в рационализм, верой в то, что по человеческому разумению, определенному плану, в соответствии с определенной концепцией, разрушив историческую преемственность, не обращая внимания на историческую традицию, особенности развития национального государства, можно устроить жизнь в соответствии с утопией. В подобном «чистом» рационализме, интеллектуализме признавался Лассаль[709]. Хотя подобное обвинение может быть отнесено к интеллигенции вообще, но у евреев оно особенно бросалось в глаза. Революционная активность евреев была у всех на виду, вызывая раздражение, протест. В такой обстановке любой эксцесс мог привести к самым серьезным последствиям. Эрих Эйк в своем фундаментальном труде по истории Веймарской республики приводил случай, когда посол большевистской России публично утверждал, что дал социал-демократу Оскару Кону деньги на организацию Ноябрьской революции[710]. Ясно, какой эффект могли иметь подобные высказывания. Склонность германских евреев к революции, радикализму нельзя считать специфически еврейской чертой: там, где причин для революционного радикализма не было, где все были равноправными гражданами, как в США, евреи, наоборот, составляли преимущественно консервативную часть политического спектра. Ради справедливости надо отметить, что евреи сыграли сравнительно большую политическую роль только в дни Ноябрьской революции, непосредственно в Веймарскую республику их активность была невелика. Из 200 министров различных правительств Веймарской республики лишь двое были евреями – Гуго Пройс (министр внутренних дел в 1919 г.) и Вальтер Ратенау (министр иностранных дел, убит в 1922 г.), трое министров были крещеными евреями – Отто Ландсберг, Георг Грандауэр и Рудольф Гильфердинг. Из 1,76 млн прусских чиновников было 5446 евреев (0,33 %, не было ни одного еврея среди 12 оберпрезидентов, 35 регирунгспрезидентов). В рейхстаге, который нацисты называли «орудием евреев», было 3 верующих иудея из 577 депутатов и 25 крещеных евреев: 10 социал-демократов, 2 коммуниста, двое – от мелких партий[711].
Эта статистика все равно никого не могла убедить в отсутствии «еврейского доминирования». Сами евреи использовали все средства борьбы с отравой антисемитизма: одни впадали в ультра-ассимиляцию: шли в армию, воспитывали детей для работы фермерами или мастеровыми. Другие впадали в другую крайность и проповедовали сионизм, образовывали боевые еврейские союзы, студенческие организации, дуэльные клубы. Но любые подобные попытки порождали только новые трудности и проблемы, ибо антисемитизм был непроницаем для логики и доказательств, многолик и многоглав, он был как болезнь, от которой не было лечения. Мориц Гольдштейн считал, что бесполезно раскрывать безосновательность антисемитских «аргументов»: «Что мы получим от этого? Знание, что их ненависть истинная. Когда вся клевета будет опровергнута, все извращения исправлены, все ложные понятия о нас отброшены, антипатия останется как нечто непреодолимое»[712].
В своих речах Гитлер упрекал евреев прежде всего в интернационализме и осуждал их роль в международном финансовом капитале. 31 мая 1920 г. Гитлер выпустил листовку с призывом «антисемиты всех стран соединяйтесь!», в которой призывал превратить классовую борьбу в расовую. 13 августа 1920 г. Гитлер выступил с длинной речью «Почему мы антисемиты?». В этой речи он в первую очередь сосредоточился на арийцах и их созидательной роли в истории, Гитлер считал, что именно они создали древнеегипетскую, античную, персидскую цивилизации. Евреи же не обладали истинной культурой, которая отразилась, осталась бы в достижениях изобразительного искусства, архитектуры (их храмы строили чужаки), музыки. Гитлер указывал, что для «арийцев» работа – это этическое понятие и общее дело, а у евреев – это наказание за первородный грех и они «трудятся» лишь на собственное благо, исключительно из эгоистических побуждений, что проистекает из их материализма и погоней за наживой[713].
По мысли Гитлера, гениальнейшей идеей еврея Маркса является прокламирование необходимости организации рабочих против национального капитала и во благо интернациональному капиталу, то же относится и к мировой торговле. В этой речи Гитлер проводил ясную линию различия между национальным промышленным капиталом, который приносит пользу народу и государству, и международным капиталом, который существует за счет всевозможных спекуляций и никакой пользы никому, кроме евреев, не несет. В заключительной части своей речи Гитлер развивал мысль о том, что евреи со времен Древнего Рима проникали в другие государственные образования, разрушая при этом последовательно расу, культуру, государство. Разрушение государства, подрыв трудовой этики и расовой чистоты народа – вот, на взгляд Гитлера, три основные цели евреев. Для него не было плохих или хороших евреев – на его взгляд все они действовали в соответствии со своей расой и кровью. Гитлер указывал в этой речи, что быть социалистом означает быть антисемитом, ибо социализм – это противоположность материализму и маммонизму, а социалист должен действовать исключительно в интересах нации. Таким образом, по Гитлеру – социализм, антисемитизм и национализм – нераздельны. Гитлер никогда не упускал подходящего случая раздувать антисемитизм, ненависть против евреев[714].
Гитлер неоднократно повторял, что каждый большевик – это еврей. В «марафонской» по продолжительности речи 13 августа 1920 г. он заявил, что во время Октябрьской революции погибло 300 000 русских, но ни одного еврея, несмотря на то, что большевистская верхушка на 90 % состояла их евреев. 28 июля 1922 г. Гитлер заявил, что в России 30 миллионов человек замучено до смерти, казнено в специально созданных для этого застенках или умерло от голода. После упоминания об этих жертвах Гитлер переходил к напоминанию о разрушении евреями де культуры Древнего Египта, Римской империи, Древней Греции. Эти жертвы, говорил Гитлер, не последние, он указывал, что если начнется большевизация Германии, то гибель немецкой культуры и государства неизбежны – лучшим доказательством этому, по мнению Гитлера, являлась судьба России[715].
В-четвертых, евреи благодаря ранней специализации, уму, деловитости еще в кайзеровские времена занимали серьезные позиции в финансовой сфере[716] и особенно в прессе. Последнее обстоятельство имело серьезное значение для эволюции антисемитизма в Германии. Дело в том, что публицистика, как и многое другое в этом мире, имеет собственные законы развития: чем сенсационней, радикальней, безоглядней суждение, чем резче нападки на традиционные государственные институты, тем эта информация лучше продается, то есть читателям следовало бы регулярно напоминать, что суп никогда не едят таким горячим, каким он варится.
Еще в годы кайзеровской Германии тон левой прессы с ее нападками на монархию, отечество, армию, христианство, даже на традиционные институты брака и семьи многое проясняет и даже делает националистический антисемитизм того же Генриха фон Трейчке (с человеческой точки зрения безупречного мыслителя), по крайней мере, объяснимым. В годы Веймарской республики это положение еще более усугубилось: выходящий за пределы границ приличия тон полемики, манерность, снобизм, отсутствие уважения к национальным чувствам, и без того ущемленным, все это выглядело крайне безотрадно. «Нужно констатировать, – писал Голо Манн, – что весьма расхожее в Веймарскую республику выражение „еврейско-разложенческий“ было не вполне беспочвенным. Да, были еврейские публицисты, которые потеряли свою старую веру, а христианство не принимали всерьез, с другой стороны, они были слишком интеллигентны, для того чтобы принять марксистскую псевдорелигию, короче говоря, в позитивном смысле слова, они вообще ни во что не верили и занимались исключительно критикой ради шутки, ради издевки. И среди них были люди высокого дарования, как Курт Тухольский»[717]. Можно ли такой тип считать чисто еврейским, а такое поведение свойственным только евреям? Нет, такого рода публицистов, политиков и среди немцев было сколько угодно, но они не бросались в глаза, немца никому в голову не приходило упрекнуть в отсутствии патриотизма. Непропорционально высокое представительство евреев в прессе, в среде художественной интеллигенции, финансовой сфере связывали с их стремлением отсидеться во время войны за спинами немцев. В 1916 г. военный министр распорядился провести статистическое обследование, сколько евреев служит на фронте, сколько в тылу, сколько не служит вообще. Поскольку результаты этой переписи так и не были преданы гласности, за этой переписью последовало массовое исключение евреев после войны из студенческих корпораций, организаций ветеранов, прочих организаций[718].
Всплыли и новые темы: «евреи и большевизм», «евреи и Ноябрьская революция», «евреи и республика», за эти темы ухватились теоретики почвенно-народнического направления, а затем и нацисты, причем их антисемитизм носил уже не националистический (распространенный повсеместно в Европе), а расистский характер, они рассматривали еврейство как некую биологическую болезнь, подлежащую искоренению. С другой стороны, нельзя упускать из виду, что нацистский антисемитизм носил исключительно инструментальный, манипуляционный характер и исключительно, как таковой, воспринимался Гитлером, ведь евреи были идеальным средством мобилизации нации. Роберт Конквест в книге «Большой террор» приводил весьма характерное высказывание Гитлера о власти: «Искусство руководства, проявляемое истинно народными вождями во все века, состоит в концентрации внимания всего народа на одном единственном противнике и в умении позаботиться о том, чтобы это внимание не дробилось на части…».
Расистский антисемитизм сыграл для национал-социализма такую же роль, как теория классовой борьбы для большевизма. Арендт с полным правом писала: «Марксистскому учению о классовой борьбе и восходящему к Дарвину расовому учению „удалось“ выкристаллизоваться в идеологии. Обе эти доктрины стали в ХХ в. официальными, охраняемыми государством, обязательными доктринами»[719]. Между ними не исключено и заимствование. Дело в том, что марксизм с самого начала сделался большим, чем обычная политическая, экономическая, социальная программа, он стал мировоззрением, ключом к пониманию прошлого и настоящего, переоценкой всего, тотальным переосмыслением всего духовного наследия человечества и одновременно новым видением светлого будущего. С другой стороны, марксизм давал и образ врага, на борьбу с которым следует мобилизоваться. Такое же всеохватывающее мировоззрение хотели иметь и нацисты, которым нужно было что-то противопоставить марксизму, да и оба эти течения имели антикапиталистическую нацеленность и стремились к социальной справедливости, равенству, благоденствию всего народа. Расистский антисемитизм, а затем миф расы и стал таким всеобъемлющим и всеохватывающим мировоззрением, несравненно более куцым, серым, узким, чем большевистское мировоззрение, почти не отвечающим здравому смыслу, но мифом, который усиленно муссировался и поддерживался гигантской и совершенной машиной геббельсовской пропаганды. Знаменательно, что в стремлении евреев к мировому господству Гитлер видел не только психологически эффективную агитационную фразу, но и ключ к пониманию всех явлений[720]. Разумеется, никаких научных данных, могущих быть основанием мифа расы, нет и не может быть, нацисты удовлетворялись дилетантскими и авантюристическими теориями. Понятно без комментариев, что в старом немецком антисемитизме, в том числе и в период Веймарской республики, евреи никакой подобной роли не играли, как, впрочем, и в европейском тоже. По Гитлеру, выходило, что именно в Германии решится судьба всего мира, ибо именно здесь биологическое отравление является самым систематическим и разлагающим. Такое представление наглядно говорит, что Гитлер был весьма далек от старомодного европейского антисемитизма[721].
В итоге вслед за израильским историком Шуламит Волковой следует сделать вывод, что антисемитизм в старой Германии имел такое же отличие от антисемитизма СС, как нормальная вербальная агрессивность здорового ребенка отличается от агрессивности больного паранойей[722]. С другой стороны, уничтожение евреев в годы Второй мировой войны – это тяжкий грех, лежащий на всем человечестве, его нельзя списывать только на счет нацизма. Макс Пикар, которого нельзя заподозрить в стремлении отпустить немцам грехи, в 1946 г. в книге «Гитлер в нас самих» писал: «Нельзя говорить об ужасах концлагерей, принимая во внимание лишь вину отдельных людей или коллективную вину. Это юридическое или моральное разделение явно недостаточно для ужасных преступлений. Не отдельные люди и не немецкий народ, а лишь все человечество, лишь все зло, способное вместиться в человечестве, соответствует этим ужасным преступлениям. Здесь может быть достаточным только метафизическое объяснение, а не юридическое или моральное»[723].