[887]. Будучи уже лейтенантом, за один из боевых эпизодов получил довольно редкий высший прусский военный орден Pour le Mérite. В истории кавалеров ордена говорилось, что за все время войны всего 14 лейтенантов получили его, из них два стали известными военными – фельдмаршалы Эрвин Роммель и Фердинанд Шёрнер, и один писателем – Эрнст Юнгер[888].
Известный итальянский традиционалист Юлиус Эвола отмечал в 1960 г., что Юнгер получил широкую мировую известность после Первой мировой войны именно как автор произведений, в которых в противоположность пораженческой и пацифистской литературе послевоенного времени подчеркивались духовные измерения, могущие открыться человеку и на полях современной войны[889]. Довольно большой редкостью было то, что легендарный герой-фронтовик стал после войны блестящим писателем, обычно люди обладают каким-то одним превосходным качеством, редко сочетающимся с другими. Первоначально он писал преимущественно о войне – его наиболее известная повесть «В стальных грозах»[890] в 20–30-х гг. постоянно была в списках бестселлеров, в Веймарскую республику она была второй по общему тиражу после манновских «Будденброков». Стиль и дух фронтовой прозы Юнгера был диаметрально противоположен по духу и смыслу известному роману Ремарка «На западном фронте без перемен» и другим его книгам о войне. Наряду с книгами Ремарка («На западном фронте без перемен», 1929) и Юнгера («В стальных грозах», 1929) большую популярность имели появившиеся почти одновременно книги Эрнста Хемингуэя («Прощай оружие», 1929), Анри де Монтерлана («Сон»[891], эссе «Памяти павших при Вердене», 1928), Зигфрида Сэссуна («Мемуары охотника за лисами», 1930)[892], Эдмунда Бландена («Унтертоны войны», 1928)[893], Роберта Грейвза «Прощайте все», 1929)[894].
В отличие от указанных писателей и Юнгера, Ремарк у нас в стране был довольно популярен в 60–80-е гг., его много переводили на русский язык (первый перевод Юнгера на русском языке появился только в самом конце ХХ в.). Надо отметить, что Ремарка не любили многие его собратья по перу (к примеру, Томас Манн не переваривал Ремарка), считая его удачу и огромные тиражи случайностью или результатом спекуляций. Ремарк в самой своей известной книге «На западном фронте без перемен» рассказал о Пауле Боймере и его товарищах… Ироничная и критическая манера этого рассказа о войне была совершенно необычна для немецкой военной прозы, поэтому она действовала провокационно. На националистическую прессу эта ирония подействовала как красная тряпка на быка… Это все равно, что в СССР сразу после 1945 г. появилась бы военная проза, в которой высказывались критически о напрасных жертвах в «священной» для советской пропаганды войне и содержались бы критические суждения об армии. Такие книги (наподобие «Веселого солдата» В. П. Астафьева) появились в нашей стране только в самое последнее время.
Ремарка стали обвинять во всех смертных грехах, шовинисты объясняли характер его творчества его еврейским происхождением. Но Ремарк был сыном ремесленника из Оснабрюка – и не евреем (как об этом твердила нацистская пресса), а имел далекие французские корни. До публикации своего знаменитого романа Ремарк был аполитичным спортивным журналистом. То, что писал Ремарк, было интеллигентской рефлексией утомленного воспоминаниями и разговорами о войне поколения, а не живым переживанием и настоящим опытом войны, духом и ценностями которой жили фронтовики четыре года, в течение которых многие миллионы их сложили головы.
Юнгер, напротив, очень серьезно относился к таким вещам – дух и стиль книг Юнгера о войне имел такое же действие на публику, как в свое время хорошая советская проза о Великой Отечественной войне (книги Гроссмана, Воробьева, Некрасова, Бондарева, Астафьева), – такие понятия, как боевое товарищество, воинский долг, честь, самоотверженность, огромное напряжение духовных и физических сил солдат во имя великих целей – все эти темы нельзя игнорировать ради пацифизма, раз уж люди воевали, рисковали жизнью и стремились к высоким целям. Эрнст Юнгер, будучи командиром одной из ударных рот, восстал против приоритета материального в страшных битвах Первой мировой войны… Юнгер считал, что мораль и боевые заслуги каждого отдельного человека решающим фактором, что, по его мнению, было доказано на бесчисленных примерах во время войны. Юнгер в книге «Война как внутренний опыт» (1922) показал, что в современном мире недостает «культа войны», а именно морального сознания, что война может быть «делом чести». Невзирая на пацифистские настроения послевоенной Европы, Юнгер рисовал образ нового героя, «ландскнехта», «совершенство во плоти»: «Вот он новый человек, гениальный солдат, элита центральной Европы. Настоящая новая раса – умная, сильная, волевая». Этот гимн герою, который сражается не за что-то, а просто потому, что не может не сражаться, ибо должен это делать[895].
Юнгеровская проза, как и упомянутая советская военная проза, возбуждала патриотизм, гордость за солдат, честно и до конца исполнивших свой долг перед родиной, пробуждала романтическое отношение к войне. Андре Жид, впервые прочитав в 1942 г. «В стальных грозах», оставил о ней такой отзыв: «Эта книга Эрнста Юнгера о войне 1914 г. – самая прекрасная книга о войне, которую я когда-либо читал, – абсолютно достоверная, честная, правдивая и открытая»[896]. Кроме названной повести у Юнгера было еще несколько превосходных книг о войне. Романтика войны, чудовищного напряжения моральных сил человека, романтика преодоления трудностей, романтика героического у Юнгера после войны перелилась в политическую романтику: родство между романтикой и «новым национализмом», который исповедовал Юнгер, абсолютно очевидно, Юнгер и сам признавал своими духовными предтечами известных немецких романтиков Новалиса, Гельдерлина, Клейста. Без всякого сомнения некоторое романтическое преувеличение опыта войны и ее значения было присуще Эрнсту Юнгеру. Вслед за Ницше Юнгер был убежден, что война – это самое естественное проявление человеческой жизни, без войны начинает преобладать застой и вырождение, только в войне немецкий народ сможет обновиться, обрести динамику. У Юнгера война, кроме того, часто выступала как искусство, которое должно приносить эстетическое наслаждение. Поэтому Юнгер в будущем видел не вечный мир, а перманентное состояние войны. То, что совершенствование техники могло привести к большим катастрофам, его не заботило, наоборот, грандиозность войн будущего его воодушевляла. Юнгер был убежден, что будущие войны будут войнами материальных ресурсов, в них будет играть решающую роль «мощь» огня, а также мощь больших масс боевой техники. Высокая степень романтического воодушевления и увлеченности неожиданно сочетались у Юнгера с хорошим литературным стилем, простым языком, лаконичностью, что и обеспечивало ему всегда огромный успех (не только в Германии, но и в других европейских странах, особенно во Франции и особенно после Второй мировой войны). Как отмечал немецкий литературовед Борис Хазанов «у Юнгера короткие фразы, простой синтаксис, латинская дикция, энергия, ясность». Примером может служить виртуозно написанный криминальный роман «Рискованная встреча», о котором кто-то сказал, что его написал Мопассан (1850–1893), прочитавший Жоржа Сименона (1903–1989)[897].
Используя этот свой исключительный художественный дар, Юнгер смог создать героический образ фронтовика, свободный от смешного старомодного национализма и патриотизма и именно поэтому имевший чарующее и опасное воздействие на молодых людей, способных на романтическое воодушевление. Воодушевление войной и ее ценностями не заслоняло для Юнгера прочих ценностей. Так, он отмечал, что «во время войны я всегда относился к противнику без ненависти и оценивал его соответственно его мужеству. Моей задачей было преследовать врага в бою, чтобы убить, и от него я не ожидал ничего иного. Но никогда я не думал о нем с презрением. Когда впоследствии к нам попадали пленные, я всегда считал себя ответственным за их безопасность и старался сделать для них все, что было в моих силах»[898].
Напротив, никакого снисхождения, на его взгляд, не заслуживали «тыловые крысы», о которых Юнгер писал в повести «Перелесок 125»: «Стоит мне только подумать, в каком окружении я мог бы сейчас находиться, среди карьеристов, зажатых в тисках профессии, за столиком в прокуренном кафе среди литераторов, наверно, я бы через полгода разнес бы вдребезги эту лавочку и уехал бы куда-нибудь в Конго или Бразилию, где их руки еще не коснулись природы. А здесь война, которая обычно так много отнимает, здесь она много и дает: она воспитывает в человеке мужское товарищество и ставит на свои места ценности, позабытые нами»[899].
По причине дистанции Юнгера к буржуазности и мещанству он поначалу положительно отнесся к нацистам и их пропаганде. Первая реакция Эрнста Юнгера на нацизм была восторженной – в 1923 г. в нацистской газете «Фелькишер беобахтер» в статье «Революция и идея» Юнгер требовал «действительной революции», знаменем которой, он полагал, будет флаг со свастикой. В конце 1926 г., подводя итог уже им написанного о необходимости «национал революционной» политики, Эрнст Юнгер отмечал, что необходима центральная идея, если стремишься к национальной политике и национальному государству: «Эту центральную идею мы можем назвать немецкой идеей, а ее желательной формой могло стать национальное, социальное, обороноспособное авторитарное государство. Единственным возможным путем к этому государству является революция, а инструментом этой революции – дисциплинированная дружина сторонников такой революции (