В среде «бюндише» революционное значение имел фронтовой опыт, который совершенно свел на нет довоенное социальное деление, градацию и поставил на первое место личные качества каждого и прежде всего вождя. В этом отношении весьма типичную разновидность «бюндише» представлял собой основанный Артуром Марауном в 1919 г. «Младогерманский орден». Мараун был родом из военной прусской семьи; вернувшись с фронта, он и создал свой орден, внутри которого он имел непререкаемый авторитет, и определенные позиции по политическим вопросам он занимал лишь в решающий момент[1070]. Основной предпосылкой обновления и возвышения национального государства Мараун считал фронтовой опыт, его моральную и духовную ценность. Принципы собственной орденской организации сторонники Марауна хотели распространить и на государство, в котором должен быть установлен элитарный порядок, царить драматическое, героическое восприятие жизни и непременно господствовать принцип фюрерства. Понятие «орден», по словам Марауна, должно было обозначать прусское понимание долга, с понятием «орден» связано и противопоставление воли, долга, стремления к борьбе и «материалистического» вырождения понятия свободы в революционных идеологиях. «Название „Младогерманский орден“, – писал Мараун, – обозначает стремление к мистическому ритму становления общности»[1071]. Мараун и его сторонники держали значительную дистанцию по отношению к фанатичным правым силам, буржуазии; «Стальной шлем» осуждали за «игру в солдатики». Основу немецкого возрождения «Младогерманский орден» видел во франко-германском сотрудничестве, что противоречило русофильским или англофильским тенденциям в других союзах. Профранцузская ориентация «Младогерманского союза» способствовала тому, что он в 20-е гг. поддерживал республиканскую политику Штреземана, нацеленную на согласие с Францией[1072]. Весьма своеобразно Мараун и его сторонники относились к марксизму: они хоть принципиально и выступали против этого учения, но в не меньшей степени отвергали и антимарксизм, отличавшийся таким же фанатизмом. «Там, где фанатизм и страсть, – писал Мараун, – нет рассудка и примирения»[1073]. В интересах достижения национальной общности, полагал Мараун, нужно вести политическую борьбу такими средствами, которые бы оставили возможность для возникновения новых связей, чувства национальной общности.
В целом движение «бюндише» не смогло консолидироваться в серьезную политическую силу; «бюндише» было эзотерическим явлением и никаких прямых внешних влияний не имело, оставаясь бесформенным конгломератом самых разнородных групп, открытым самым разным влияниям. С одной стороны, «бюндише» были типичным эмансипационным движением против лицемерия и ханжества эпохи Вильгельма II, против устаревших норм, против ригидности старого классового общества и в этой связи оно было современным явлением. С другой стороны, оно усматривало свой жизненный идеал в средневековом рыцарстве и здоровом деревенском образе жизни, в связи с чем его можно было назвать реакционным. Однако, вероятно, тем более развитым, то есть более комплексным, является общество, чем больше в нем совершается синтезов между существующим представлением чистого прогресса и существующим представлением чистой реакции, поскольку культура, лишенная противоречий, бедна, какой бы привлекательной и добродетельной она ни казалась[1074].
НСДАП абсорбировала многие ценности «бюндише», из среды которого после 1933 г. было много перебежчиков на сторону Гитлера, что значительно облегчило нацистам унификацию молодежного движения. Нацисты сами признавали значительное влияние на них «бюндише», так, известный нацистский деятель Ганс Блунк в эссе «От „Перелетных птиц“ к СА» писал: «Ни один из молодых членов СА не избежал духа и влияния „бюндише“, а вместе с ним и прежнего молодежного движения»[1075]. Большой знаток немецкой истории 30-х гг. Герман Раушнинг также подтверждал мысль, что «бюндише» дал значительный импульс нацизму[1076]. Этот импульс не сводился только к специфическому восприятию политики и организации, но действовал и в очень важном вопросе о вождизме. Как писал Людвиг фон Мизес, если бы члена «бюндише» спросили, каковы планы его организации, он знал только один ответ: «Наши вожди решат все проблемы». Это было как раз то, чего Гитлер добивался от своих последователей.
6. Соответствует ли нацизм немецкой политической культуре?
Немецкая традиция вовсе не чужда нацистской идеологии, но это не значит, что она несет за нее ответ… Между традицией мысли и идеологией, которая всегда неправомерно хочет в нее вписаться, лежит пропасть… В Канте, Фихте, Гельдерлине, Вагнере нацизма ничуть не больше, чем в Гегеле или Марксе. Осуждению подлежит единственно та мысль, которая обдуманно (или побуждаемая эмоциями) встает на службу идеологии и прячется за ее спиной…
Время несет в себе вину другого времени, но редко способно разрешить ее иначе, как новой виной.
Бог изощрен, но не злонамерен.
Предварительные замечания
Автор утверждает: нет, не соответствует, – и стремится это раскрыть. Несоответствие видно, во-первых, в нерелевантности нацизма «консервативной революции», из которой он вышел; во-вторых, в том, что назначение Гитлера рейхсканцлером произошло только из-за полностью запутанной внутриполитической ситуации, те же, кто передал власть Гитлеру, стремились к противоположному; в-третьих, у Гитлера были довольно сложные, а может быть, даже враждебные отношения с немецкой политической традицией. В этой последовательности названные проблемы и рассматриваются в данной главе.
Отрицательный ответ на вопрос, поставленный в названии главы определяется не предвзятым отношением автора к Германии, немцам, а общими соображениями о цивилизационном разломе, произошедшем в начале XX в., когда на политическую сцену вышла ни на что не ориентированная современная массовая демократия, политическое поведение которой было обусловлено политической культурой отдельных наций (ранее этот фактор не имел значения для политических форм), выделявшейся огромной ролью социальных мифов, социальной демагогией, которые развивались почти совершенно бесконтрольно и независимо от всякой традиции. В самом деле, до 1918 г. что-либо похожее на нацизм, фашизм или большевизм совершенно отсутствовало в Европе и в Германии. «Автономность» современного массового общества от традиции является предпосылкой его открытости в равной степени и мифам демократии, и мифам нации – все зависит от конкретных политических обстоятельств, социального и духовного состояния общества; к ним следует отнестись максимально внимательно, если стремишься проникнуть в действительность истории.
Автор вполне сознает рискованность данного утверждения об «автономности» современного массового общества от традиции, поскольку видно, что то, что произошло в Китае, не могло произойти в Германии, и наоборот. Вместе с тем совершенно очевидно, что ХХ в. характеризуется невероятными масштабами изменений, которые очень часто развивались под действием собственной динамики. Последняя и разрушала, казалось, вполне устоявшуюся и стабилизировавшуюся в иных странах политическую традицию и созидала новую действительность, которой не было никаких прецедентов и в которой не обнаружить ничего похожего на прежние порядки и представления…
6.1. «Консервативная революция» и нацизм – духовное родство?
Достойным ответом на вопрос о духовной преемственности нацизма может быть следующий анекдот, ходивший в гитлеровской Германии.
Немца спрашивают:
– Что такое парадокс?
– Это когда канцлером германского рейха становится австриец в американской униформе (форму СА и СС разрабатывали дизайнеры из знаменитого «Баухауза», большинство из которых эмигрировало в США) и с итальянским приветствием (приветствие поднятием правой руки итальянские фашисты переняли из древнеримской старины)[1078].
Если же говорить серьезно, то сводить национал-социализм исключительно к «консервативной революции» или полагать нацизм её простым порождением, значит оставлять массу вопросов открытыми: полное отсутствие персональной преемственности, совершенное отсутствие ответа на вопрос, почему именно нацисты выделились, ведь таких групп, как НСДАП, только в «фёлькише» насчитывались десятки; полная неясность, как шел отбор мифов, ведь «консервативная революция» значительно шире, богаче, многообразней; также непонятно, почему нацисты так резко противопоставляли себя всей остальной «консервативной революции».
Надо отметить, что всякий «монистический» подход к нацизму порочен. Прежде всего в нацизме обращает на себя внимание совершенное отсутствие хотя бы минимума определенности в идеологии, отсутствие в ней смыслового единства, ее чисто инструментальный характер. В нацизме мы имеем феномен, который вряд ли можно объяснить рационально. Взять хотя бы центральное понятие «раса», «расовая борьба», которое исходит из противопоставления «арийский – неарийский». Но ведь арийскими (индоевропейскими) являются почти все народы Европы. С понятием расы не согласуется и культ всего немецкого, являвшегося лишь частью более широкого понятия. Гитлер и сам признавал в разговоре с Германом Раушнингом: «Я знаю определенно, что в научном смысле не существует ничего, сходного с расой. Однако мне как политику нужна концепция, которая бы сделала возможным полностью антиисторический порядок и дала ему интеллектуальную базу»