[1214]. Известный биограф Гитлера Алан Буллок вообще считал, что Гитлер был симптомом болезни, которая не ограничилась Германией. Язык Гитлера был немецкий, но мысли и эмоции, которые он выражал, были общими[1215]. Известный американский германист Гордон Kрейг писал, что Гитлер был политическим деятелем без действительных исторических корней, который не ставил Германию ни во что, так как никогда серьезно ее не воспринимал, а перед лицом смертельной опасности свел Германию к собственной персоне. «Как грандиозное варварство его политического видения, так и моральная пустота его личности делают невозможным сравнения его с великими немецкими государственными мужами прошлого, найти какую-либо преемственность между Гитлером и его предшественниками нельзя»[1216]. Действительно, трудно найти в немецкой традиции что-либо идентичное, к примеру, словам Гитлера 30 марта 1941 г. о том, что русские в грядущей войне не являются настоящими противниками, с которыми нужно обращаться соответственно. «Война с Россией, – заявил Гитлер, – это война на расово-биологическое уничтожение». В самом деле, это вообще ни на что не похоже.
Немецкий историк Себастиан Хаффнер, сравнивая Гитлера с Наполеоном, писал: «Наполеон, как и Гитлер, потерпел военное поражение, но от его достижений как государственного деятеля осталось многое: его великое законодательство, его система воспитания, строгие структуры государственной власти с департаментами, префектурами и поныне существуют в том виде, в каком он их создал, несмотря на изменения государственного строя. Гитлер же не оставил ничего не потому, что он привел страну к катастрофе, а потому, что „Третий рейх“ не создавался в расчете на продолжительное существование. Военные достижения Гитлера даже значительней, чем у Наполеона, но кем он не был никогда, так это государственным мужем»[1217]. В другом месте Хаффнер уверял, что «даже во времена наибольшей веры в фюрера немцы сохраняли определенное здравомыслие. В их восхищении фюрером всегда была толика удивления, почему именно они облагодетельствованы столь неожиданным и чудным подарком, как Гитлер. Гитлер для немцев был человеком, пришедшим из неведомого далека, то ли с неба, то ли, упаси Бог, из преисподней»[1218]. Подобно мессии, Гитлер старался избегать какой-либо даже личной или топографической идентичности. Мемориальная доска, которую слишком усердный гаулейтер приказал вывесить на доме в Шпитале, в котором фюрер «провел свое детство», вызвала у Гитлера резкое неудовольствие, и она была снята. Людей же, которые связывали его с далеким прошлым в начале биографии, – Рейнгольда Ханиша, с которым Гитлер был в мужском приюте для бездомных в Вене, патера Штемфле, его помощник при написании «Майн кампф», Гитлер сторонился. Иные исследователи считают, что несчастная судьба этих людей была обусловлена приказами Гитлера об их ликвидации…
Собственно, вплоть до 1932 г. Гитлер как иностранец мог быть выслан из Германии. Конрад Гейден передает весьма любопытную деталь: в 1928 г. министр внутренних дел Пруссии социал-демократ Гржинский на письме президента рейхстага Пауля Лёбе с просьбой о том, чтобы Гитлеру как немецкому фронтовику не запрещали публичные выступления, сделал следующую отметку: «Я предлагаю предоставить все-таки Гитлеру возможность для публичных выступлений. То, что этот запрет для него существует, не согласуется с демократическими принципами». На этом же письме безвестный прусский чиновник написал: «Господину министру. Возвратное. Я прошу отменить Ваше распоряжение. У нас в стране достаточно собственных идиотов, нам не нужно их импортировать»[1219]. Но слова этого трезвого человека не возымели никакого действия.
Другой вариант диалектически возможной связи Гитлера и немецкой политической культурой заключается не в отделении его от германской традиции, а, наоборот, в сближении, соединении. Вот в чем он состоит. Достоверно известно, что еще до войны Гитлер сделался под воздействием опер Рихарда Вагнера, националистической литературы пламенным тевтономаном и пангерманистом. Будучи учащимся в Линце и Штайере, он познакомился с программой пангерманистов. В Вене, по словам его друга Антона Кубицека, любимым чтением Гитлера были немецкие героические сказания[1220]. Вплоть до 1921 г. Гитлер рассматривал пангерманизм как единственное истинное мировоззрение – с 1904 г. он постоянно читал газету пангерманистов «Алльдойче тагеблат» и ориентировавшийся на пангерманистов «Зюдмарк календер»[1221].
Несколько раз Гитлер неудачно пытался поступить в венскую Академию изобразительных искусств, практически лишился средств к существованию и опустился на дно, обитая в мужском приюте. Имея много свободного времени, он целыми днями предавался мечтаниям и, будучи экстатическим типом, связывал в своих мечтаниях свое будущее и будущее Германии. Накануне войны Гитлер, стремясь избежать военной службы в армии Австрии, уехал в Мюнхен, где вел тот же образ жизни. В Мюнхене в 1914 г., захваченный волной всеобщего воодушевления, он вступил добровольцем в армию, был бравым солдатом, заслужил довольно редкий для рядовых орден Железного креста I класса. Мужество и хладнокровие, которые проявлял Гитлер в самых безвыходных ситуациях, создали у однополчан весьма высокое мнение о Гитлере – и это у немцев, славившихся всегда весьма высокой боевой моралью. Правда, дослужился он только до ефрейтора, поскольку его непосредственный начальник считал, что назначить Гитлера унтер-офицером нельзя, так как он не способен создать атмосферу уважения к себе со стороны подчиненных (более ошибочное суждение по отношению к способностям Гитлера трудно измыслить). 16-й баварский резервный полк, в котором воевал Гитлер, нес очень значительные потери, но Гитлер остался жив, он побывал в двенадцати сражениях Первой мировой войны, был трижды ранен. Из 250 человек его роты в первые месяцы войны пали 200, в конечном счете он был единственным, кто остался жив из первоначального состава, что придавало ему чувство избранности[1222]. Гитлер чрезвычайно почитал и очень часто ссылался на Карлейля и его знаменитое эссе о роли личности в истории, будучи буквально объят сознанием собственной гениальности. Весьма отчетливую склонность Гитлер проявил изначально к социал-дарвинизму, что было, как указывал Йоахим Фест, скорее всего проявлением тенденций эпохи, непререкаемым авторитетом для которой были естественные науки[1223]. Дарвинский труд и работы Спенсера были апелляционной инстанцией для многочисленных псевдонаучных публикаций, которые Гитлер поглощал в огромных количествах.
После окончания войны, подписания Версальского мира Германия оказалась страной-неудачницей, которая во всех своих бедах винила родившуюся в недобрый час республику, наиболее ясно эти настроения выразились в «консервативной революции». Самым же радикальным образом опыт страны-неудачницы выразил неудачник-Гитлер. «Гитлер был, – писал Эрнст Нольте, – человеком, находившимся на грани психической болезни, гонимый патологическими страхами, в качестве причины которых его инфантильное сознание представляло евреев. Но его страх, как таковой, был страхом народа, культуры, эпохи». Еще лучше сформулировал эту мысль биограф Гитлера Йоахим Фест: «История карьеры Гитлера – это проекция провала личности на весь народ. Для своих несчастий, лишений, разочарований, которые сопровождали жизнь Гитлера, он раньше немецкого народа нашел способ их преодоления, и эту формулу, этот способ преодоления всех напастей и унижений он навязал целому народу»[1224].
Условия и необходимые инструменты, национальные мифы были представлены «консервативной революцией» (ее барабанщиком и объявил себя первоначально Гитлер), заветной мечтой участников «консервативной революции» было вновь увидеть Германию свободной, самостоятельной, ориентирующейся на национальные ценности страной. Именно «консервативная революция» начала поиски виновных в национальном унижении, именно она первой сформулировала сумасбродные цели, культивировала исключительность всего национального, сделала невозможным нормальный, человеческий подход к разрешению проблем страны. Выход возможен из любой, самой безнадежной ситуации, но для этого необходимо терпение, последовательность, согласие, однако психологически легче всегда воспринимается самое радикальное решение, в этом и коренится причина успеха Гитлера.
Вот такие два подхода возможны при рассмотрении вопроса о соответствии Гитлера немецкой политической культуре. Оба они не могут быть признаны состоятельными до конца, внимательного наблюдателя не удовлетворит ни полный отказ от идентичности политики Гитлера и немецкой политической традиции, ни полная идентификация с ней. Эти подходы, разумеется, не исчерпывают многообразия и богатства биографической литературы о Гитлере, а всего лишь являются схемами, могущими помочь ответить на поставленный вопрос.
Для снятия противоречия между двумя предыдущими точками зрения следует привлечь еще одну. Третий подход, довольно часто встречающийся в литературе, – это анализ психологии Гитлера. Сущность этого подхода заключается в убеждении, что Гитлер обладал особенностями психики, которые повлияли на его политическую карьеру и на режим, созданный им. Из множества откликов на эту тему ограничимся высказыванием известного английского дипломата, весьма тонкого наблюдателя Гарольда Никольсона, который писал в июне 1939 г.: «Гитлер – это не политический деятель, как Наполеон или Муссолини. Он скорее апостол, пророк в стиле Мухаммеда. У Гитлера иммунитет к обычным человеческим слабостям, что придает ему необычайную силу. Он имеет нечеловеческую способность ненавидеть, его честолюбие безгранично. Во-вторых, Гитлер – мистик, он убежден, что создан для того, чтобы привести немецкий народ к мировому господству. Он верит в свою скорую смерть, и поэтому время для него – не союзник. Его ненависть к евреям, Шушнигу, Нимёллеру, Бенешу, вероятно, и Чемберлену – взрывоопасна. Прямо-таки демонически он ненавидит страх, трусость. Когда-нибудь миллионы людей отдадут свои жизни, чтобы Гитлер доказал, что страх ему чужд»