Григорий Распутин
В других отношениях Россия также находилась в ином положении, чем другие воюющие державы. Она пришла на войну неподготовленной и совершенно не смогла компенсировать свою неподготовленность в ходе войны. С началом войны она была вынуждена полностью реорганизовать свою экономическую и финансовую структуру. Эта реорганизация была вызвана блокадой, окружавшей Россию, и запретом на продажу водки, бывшей не только главным источником государственных доходов, но и одним из главных средств развития торговли между городом и деревней, между производителем и потребителем. Много сказано о блокаде Германии как о средстве ее поражения, но мало кто понимает, что Россия, наименее оснащенная из всех великих держав в техническом и промышленном отношении, еще больше, чем Германия, пострадала от изоляции, навязанной ей войной. Германия была отрезана от мира, но ей удавалось поддерживать тесный контакт со связанными с ней народами. Россия была отрезана даже от своих союзников. Отсутствие прямой связи делало невозможным транспортировку боеприпасов, машин и оборудования в сколько-нибудь заметных количествах. Едва ли можно было отправлять ограниченные и недостаточные партии через Швецию и по Мурманской железной дороге, которая была открыта только осенью 1916 г. и никогда не работала должным образом. То немногое, что можно было отправить через Владивосток, находившийся за тысячи миль от очага войны, составляло ничтожную долю того, что было нужно России.
Мир хорошо знаком с последствиями блокады союзников для Германии, так что мне вряд ли нужно подчеркивать действие этого ужасного оружия в отношении России. Чтобы понять, что значит для страны, находящейся в состоянии войны, быть отрезанной от всего мира, нужно только представить себе, что случилось бы с Францией, если бы ее берега были недоступны для поставок людей и материалов, которые поступали к ней в неограниченном количестве со всех уголков земли.
«Россию можно сравнить с домом, двери и окна которого наглухо заперты и в который можно проникнуть только при помощи дымоходов и водопровода», — говорили представители Межсоюзнического совета во время своего визита в Петроград в феврале 1917 г.
Вторым фактором потрясений в экономической жизни России было запрещение продажи водки в первый же день войны. Я не имею в виду, что государство просто потеряло одну треть своих доходов. Сделать население трезвым и повысить его производительность и индивидуальные доходы стоит потери миллиарда государству. Но когда крестьяне перестали пить, они начали есть. Потребление хлеба увеличилось с четырнадцати до двадцати одного и более пудов на душу населения. Мясо, масло и яйца потреблялись производителями в неслыханных количествах. Когда они уже не могли тратить свою прибыль на водку, крестьяне не только стали есть продукты, которые они привыкли продавать, но и стали покупать предметы домашнего обихода и даже предметы роскоши. Очень скоро, однако, им уже нечего было покупать, ибо товарное снабжение в городах не соответствовало потребностям зажиточного и трезвого крестьянства, удовлетворяя только потребности бедного и пьяного потребительского класса. Во время войны было совершенно невозможно уравнять спрос и предложение. Наоборот, предложение действительно уменьшилось, когда фабрики, производящие товары для внутренней торговли, были переведены исключительно на производство продукции военного назначения. Также не было возможности ввозить товары. Когда селяне поняли, что не могут тратить деньги ни на водку, ни на хозяйственную утварь, они перестали продавать продукты. Некоторое время деньги накапливались (количество валюты в деревнях увеличилось на шесть миллиардов рублей в первые годы войны), но вскоре крестьяне обнаружили, что стоимость денег обесценилась. Они быстро додумались до простого делового принципа, что лучше копить зерно, чем обесценивающиеся и бесполезные деньги, они решили сохранить свое зерно. Чтобы предотвратить захват правительством, они зарыли его в ямы. Я помню, как еще в 1915 г. Бюджетная комиссия Думы ломала голову над тем, как выбить из крестьян либо хлеб, либо деньги.
После мобилизации армия поглотила большую часть продовольственного снабжения страны. Оно потребляла столько же мяса и масла, сколько все население до войны. Перед войной Россия вывозила ежегодно от 400 до 600 миллионов пудов хлеба, а в первый год войны правительство закупило только для армии 300 миллионов пудов. В 1916 году армия потребила 1 000 000 000 пудов хлеба, что всего на 200 000 000 пудов меньше, чем Россия поставляла на внутренний и внешний рынок до войны.
Нужды армии и переизбыток в деревнях вызвали острый кризис в «житнице Европы», кризис, вскоре переросший в катастрофу. Трезвость и благополучие крестьянского сословия расстроили торговлю всей страны и привели к большому дефициту припасов. Наступила экономическая анархия.
Но были и другие факторы общего экономического потрясения. Почти полностью прекратился ввоз угля, не хватало топлива для оружейных и военных заводов, а также для железных дорог. Больше всего пострадал Петроградский район, главный центр металлургической промышленности, потому что до войны он почти полностью зависел от иностранного угля. Исчез не только иностранный уголь, но и уменьшилась добыча российских шахт из-за непредусмотрительной мобилизации горняков, отсутствия горных машин и оборудования, наличия плохо обученной и недокормленной рабочей силы, частых спорадических, анархических забастовок.
Короче говоря, экономическое положение России во время войны само по себе было достаточным для того, чтобы вызвать катастрофу. Только самое разумное использование ресурсов страны, самое бережное и экономное распределение товаров и средств производства могли сделать возможным решение тяжелых экономических и финансовых проблем страны. Вся промышленная и политическая жизнь страны должна была быть перестроена с самого начала войны так, чтобы создать реальную координацию всех жизненных сил. Но вместо компетентного правительства во главе России стоял Распутин, которого поддерживала клика преступников, юродивых, некомпетентных и жадных авантюристов. Это правительство просто использовало войну и общий патриотический дух, воодушевляющий страну, как возможность для разрушения всех независимых институтов национальной жизни. Война стала предлогом для таких людей, как Н. Маклаков, Сухомлинов и других, для подавления ненавистного оппозиционного движения и Революции, которая имела поддержку 95 % населения. Вожди царизма развернули настоящую оргию высокомерия и насилия. Все рабочие организации и вся рабочая пресса Петрограда были немедленно подавлены. Сотни тысяч «нелояльных» граждан были отправлены в Сибирь. Преследовались поляки, евреи, финны и другие нерусские национальности. Любая форма независимой инициативы, какой бы патриотической она ни была, строго осуждалась. Правительство, казалось, стремилось убить всю стихийную жизнь и деятельность страны и вести войну без нее. Тем не менее, война требовала постоянных героических усилий всей нации. В тылу это было, может быть, еще более необходимо, чем на фронте, ибо беспрецедентная борьба была скорее войной на выносливость, чем на быстрые, решительные удары.
В те трагические дни войны нас, революционеров, заклеймили утопистами за то, что мы пытались ухватиться за патриотические чувства и здравый смысл народа как средство для осуществления освобождения России, но гораздо наивнее было со стороны наших критиков полагать, что правительство Распутиных, Горемыкиных и Сухомлиных могло бы вести войну хотя бы один день, не подвергая опасности страну. Между тем в начале войны высшие классы в целом и все правительственные партии в Думе верили в силу правительства вести борьбу, прекращая всякую оппозицию и оставляя полную свободу действий на полтора года некомпетентным и предателям. В то время как правительство совершало свои ошибки и преступления, правящие классы оставались слепы ко всем зловещим признакам надвигающейся катастрофы. автоматически повторяя нелепое заявление о том, что «во время войны оппозиция должна перестать сопротивляться». Россия Распутина пыталась подражать священному союзу парламентских правительств Франции и Англии, и она дорого заплатила за свои усилия.
Вплоть до разгрома в Галиции весной 1915 г. Россия молча давала себя в жертву старому режиму. Но если молчание было простительно для обывателя, которого держала в неведении железная цензура и убаюкивала ложное чувство безопасности воспоминаниями о победах 1914 г., то оно было преступно для людей дела, которые хорошо знали, что творилось.
Русские войска на фронте
Позже думское большинство стало нападать на старый режим и продолжило эту критику в отношении Временного правительства, обвиняя его в последующих военных бедствиях. Но оно проявила самое преступное и самое легкомысленное пренебрежение своим долгом, когда не предприняла никаких шагов для предотвращения этих бедствий в то время, когда у нее были для этого власть и престиж. Оно говорило, что верховное командование уничтожало армию, министры подрывали экономическую жизнь страны, вызывали яростное недовольство в народе, душили народный патриотический порыв первых месяцев войны и свободно сеяли семена ненависти среди национальностей России — оно много чего говорило и все же ничего не сделала. В самом деле, было несколько человек, которые не позволили себе сбить себя с пути священного союза Франции и Англии. Эти люди пытались предупредить людей о приближающемся бедствии. Они протестовали против преступно безответственного правительства и пытались оказать на него давление общественного мнения. В своем беспокойстве они даже пытались бороться с правительством сразу после начала войны, чтобы спасти страну от неминуемого поражения и анархии, но напрасно, ибо никто не обращал на них внимания.
Вот как Гучков описывал ситуацию перед совещанием армейских делегатов, состоявшемся 29 апреля — 1 мая 1917 г.:
Когда началась война, меня, как и многих других людей, охватили беспокойство и тревога. Мы чувствовали приближение катастрофы и знали, что без смены высшего командования и полной реорганизации системы снабжения армии безопасности для страны не будет. Поражение 1915 года оправдало наше беспокойство. Мы требовали отставки главнокомандующего и его штаба и других кардинальных реформ. Но у нас ничего не получилось сделать. В моем приезде на фронт в августе 1914 года, после осмотра остатков нашей Второй армий, разбитой под Сольдау, и изучения системы организации снабжения, мне уже тогда стало ясно, что мы безнадежно вовлечены в катастрофу. Ни правительство, ни законодательные органы мне не поверили. Они просто привлекли мое внимание к нашим победам на юге, в Карпатах. Я, человек далеко не передовых взглядов, стал революционером в 1915 году, ибо твердо уверился, что самодержавие ведет нас к поражению,