ье, многие получили поместья. Во всех выездах царя сопровождала польская рота во главе с Матвеем Домарацким.
И в хождении и исхождении дома царского и по граду всегда со многим воинством ездяше. Спереди же и созади его во бронях текуще с протазаны[17]и алебарды и с иными многими оружии, един же он токмо по среде сих; вельможи же и бояре далече от него бяху. И бе страшно видети множество оружии блещащихся, —
свидетельствуют современники.
Лжедмитрий I был щедр на раздачи и богатые подарки польскому и литовскому войску и в то же время занимал деньги у монастырей. Он объявил о намерении вступить в войну с Крымским ханством и направил артиллерию и войска в Елец. Для подготовки к походу было проведено новое «верстание» дворян и выдано денежное жалованье служилым людям, превышающее обычное. По мнению автора «Карамзинского хронографа»[18], самозванец этим «хотя всю землю прелстити и любим быти». Мечтая о славе Александра Македонского, царь намеревался возглавить новый крестовый поход против неверных и приглашал к участию польского короля и римского папу. Для будущего похода были отчеканены особые наградные «золотые». Поползли слухи о том, что самозванец собирается погубить всех православных христиан в войне с ханом. Наконец царь заявил о своем намерении жениться на католичке (по представлениям русского средневековья – еретичке), полячке Марине Мнишек, что также вызвало в народе сильное недовольство.
Поведение Лжедмитрия I, отрицавшего традицию, современники после его гибели объясняли просто и по-своему логично: «расстрига» был слугой Антихриста, колдуном и чернокнижником, он стремился насадить в Московском государстве «папежскую веру». Дьяк Иван Тимофеев довел эту идею до абсолюта:
Он был так жесток и нагл и вместе дерзок, как Иуда, который имел смелость [присутствовать] на тайной вечере <…> Явившись вполне сатаной и антихристом во плоти, он самого себя принес в жертву бесам.
Прозападные симпатии Лжедмитрия I, в конечном итоге стоившие ему трона и жизни, можно понять. Представим, какой шок испытал этот энергичный человек, вырвавшись из монастырской кельи в поликультурную реальность Речи Посполитой. С яростью неофита самозванец потянул с собой в Московию новые обряды, одежды, приближенных, намеревался реформировать русский двор по образцу королевского и предпочел полячку московским боярышням.
Сравнение с Петром I, повторившим многие новшества самозванца (в том числе императорский титул), напрашивается само собой. Совпадают не только симпатии к Западу, но и некоторые направления внешней политики. Лжедмитрий I планировал поход на Крым и вел переговоры о «священном союзе» с польским королем и императором Священной Римской империи. Петр I воевал с турками в рамках Священной лиги, осуществляя такую же программу. Однако, в отличие от Петра (которого, впрочем, также обвиняли в том, то он «подменный» самозванец), Лжедмитрий I не был истинным царевичем и не имел поддержки в элитах. Легитимность самозванца не выдержала испытания, которому он сам ее и подверг.
Кровавая московская свадьба
22 ноября 1605 года посол Лжедмитрия думный дьяк Афанасий Иванович Власьев представлял в Кракове особу царя на церемонии обручения с Мариной Мнишек. Из особого почтения к царской невесте Власьев боялся прикоснуться к Марине и попытался обернуть руку платком, но ему не дали этого сделать. Дьяк старался, чтобы его одежда не касалась платья Марины. Церемония стала нелегким испытанием для московского дипломата, постоянно думавшего о том, как не уронить «государеву честь» и при этом не сесть не в свои сани. Из-за этого Власьев, возглавлявший тогда Посольский приказ, произвел на поляков впечатление медлительного тугодума.
Венчание и банкет, который организовал Ю. Мнишек вечером того же дня, почтил своим присутствием король Сигизмунд III. Он поздравил Марину с мужем, «чудесно данным ей Богом», благословил ее, призвал не забывать о своей родине и заботиться о добром соседстве Речи Посполитой и Московии.
Король придавал большое значение «венчанию» облагодетельствованного им московского царя. В декабре 1605 года дьяк Власьев принял участие в пышных торжествах по случаю свадьбы Сигизмунда III и Констанции Австрийской. Его колоритная бородатая фигура явилась экзотическим украшением пышной церемонии.
В марте 1606 года нареченная царица московская двинулась из Самбора в путь и 1 мая въехала в Москву, торжественно встреченная войсками, придворными и народом. Марина Мнишек приехала в сопровождении большой свиты и других спутников (торговцев, музыкантов и прочих, всего более 2 тысяч человек). Спутников Марины по приказу царя разместили на дворах бояр, купцов и посадских людей:
и в то время мятеж велик и крик и вопль, что из многих дворев добрых людей метаху вон, а запасы их всякие взимаху на себя, и насилье великое и обиды и позорство бысть всем добрым людем.
По свидетельству Буссова, москвичи были
очень опечалены тем, что у них появилось столько иноземных гостей, дивились закованным в латы конникам и спрашивали живущих у них в стране немцев, есть ли в их стране такой обычай, приезжать на свадьбу в полном вооружении и в латах.
Недовольство москвичей умело использовали враги царя – князья Шуйские, готовившие заговор против самозванца. К Шуйским примкнули и другие бояре, дворяне и дьяки. Их ненависть к самозванцу вполне понятна: интриговавшие против Годунова, они тем более не желали подчиняться безродному выскочке. Буссов сообщает, что Лжедмитрий часто подшучивал над боярами и упрекал их в невежестве и тупости, так как благодаря своему острому уму мог с ходу решить проблему, которую долго обсуждала Боярская дума. Впрочем, и бояре не оставались в долгу. Они часто ловили царя на лжи и прямо заявляли ему: «Великий князь царь государь всея Руси, ты солгал». Когда смущенный самозванец попросил бояр по случаю приезда его невесты не говорить ему подобных слов, бояре возразили: «Ну как же нам говорить тебе, государь царь и великий князь всея Руси, если ты солжешь». На это самозванец обещал больше не лгать. «Но мне кажется, – замечает поляк Станислав Немоевский, в дневнике которого описан этот эпизод, – что слова своего перед ними он не додержал».
Шуйские внушали своим сторонникам, а те распространяли по Москве слухи, что новый царь – еретик и самозванец, собирается при помощи немцев и поляков истребить бояр, уничтожить церкви и искоренить православную веру, распространив на Руси «латинство». Эти слухи падали на благодатную почву.
Бояре не ограничились агитацией. Посол при польском короле Иван Безобразов, помимо своей явной миссии, исполнил и тайную. По словам гетмана Станислава Жолкевского,
он открыл поручение, данное ему от Шуйских и Голицыных, приносивших жалобу королю, что он дал им человека низкого и легкомысленного, жалуясь далее на жестокость, распутство и на роскошь его, и что он вовсе не достоин занимать московского престола; и так они думают, каким бы образом свергнуть его, предпочитая ему королевича Владислава.
В ответ король выразил сожаление, разговор о юном королевиче прекратил, но явно запомнил. Итак, в Речи Посполитой знали о том, что трон Лжедмитрия I шаток, но о масштабах грядущей катастрофы не догадывались.
Между тем самозванец предавался развлечениям: в кремлевском дворце играла музыка и шли танцы. Балы чередовались с охотой, к которой бывший чернец весьма пристрастился, проявляя чудеса храбрости. В подмосковном селе Тайнинском Лжедмитрий бросился на медведя и с одного удара убил его, всадив рогатину с такой силой, что она переломилась, после чего саблей отсек зверю голову.
Свадьба, состоявшаяся 8 мая 1606 года, вскружила голову самозванцу, а москвичей возмутила нарушением православных традиций, в том числе выбором дня бракосочетания: накануне Николина дня, праздника одного из наиболее почитаемых святых, свадьбы на Руси не играли.
Уже в официальном свадебном разряде появились опасные для ортодоксального мнения «новины»: царь и царица именовались «цесарем» и «цесаревой», тысяцкий князь Василий Шуйский приветствовал государыню и говорил ей речь, поминая «цесарский маестат». Во время пира в Столовой палате заседали «литовские» послы, пан воевода (отец невесты) да «приятели воеводские». Отдельный стол в Золотой палате был приготовлен для «слуг воеводских и посольских», «жолныров лучших», человек до «полтораста». Потчевали слуг думные дворяне Иван да Гаврило Пушкины, да дьяк А. Шапилов. Пушкины не были знатными аристократами, но наверняка ворчали, исполняя столь непочетную службу. Несомненно, шокирован был и двор, а в народе свадьбу самозванца вспоминали с мрачной иронией. И было за что. Как гласит историческая песнь:
Весь народ да весь пошел на службу на христианскую,
А Гришка да разстрижка со своею царицею Маришкой,
Мариной Ивановной, князя Литовского дочь,
Они не на службу христовскую пошли,
Пошли в парную баенку,
В чистую умывальню.
Противопоставление бани и храма – широко распространенный фольклорный мотив. Баня издревле считалась местом, связанным с нечистой силой, – не случайно в ней гадали и совершали кормление домашних духов.
Действительная ситуация была не столь шокирующей, но не менее своеобразной. Дело в том, что венчание двух католиков должен был совершить православный владыка по православному обряду. Еще в Речи Посполитой самозванец просил римского папу разрешить ему причащаться Христовых Таин от православного епископа. Однако убедить Марину и ее покровителей, короля Сигизмунда III и папу, чтобы она приняла православие, оказалось невозможным. Родня Марины, согласно польской традиции, требовала обряда ее коронации, в русской практике небывалого. Для поляков суть венчания сводилась именно к этому, ведь, по их мнению, Марина и Дмитрий были уже обвенчаны в Кракове. Создавалась своеобразная коллизия, из которой патриарх Игнатий тем не менее нашел достойный выход. Вероятно, в этом принимал участие и Лжедмитрий I, обладавший способностью к принятию быстрых и неожиданных решений. Раскрытию этого интересного ребуса мы обязаны исследованию Бориса Андреевича Успенского.