Почти не встречая сопротивления, Лжедмитрий II подступил к Москве и первоначально попытался пройти в город по Ярославской дороге у села Танинского (ныне Тайнинское). Это произошло в начале июня. Возможно, приверженцы самозванца намеревались, как и в 1605 году, проникнуть в Москву через Красное Село. Однако на Ярославской дороге у села Ростокино им преградила путь армия Василия Шуйского. Остановиться лагерем здесь у самозванца не получилось. «В Танинском бысть от московских людей утеснение на дорогах, и начата многих побивати, и с запасы к нему не пропущаху».
Потерпев неудачу, Лжедмитрий II отошел на запад и встал лагерем в селе Тушино на реке Сходне. Во время этого перехода его воинство подверглось удару царских войск на Тверской дороге, и гетману Ружинскому едва удалось спастись от разгрома.
Вскоре существование самого Тушинского лагеря оказалось под угрозой. 14 июня 1608 года царь Василий во главе армии, включавшей также Государев двор, выступил из Москвы и расположился лагерем у села Ваганьково, на реке Пресне. Оба стана разделяло расстояние примерно в 12 км. Царские войска производили внушительное впечатление, и в Тушинском лагере приступили к строительству укреплений. Князю Ружинскому удалось усыпить бдительность воевод. 25 июня он внезапно напал на царский стан. Московские войска не ожидали нападения, дрогнули и побежали. Но успех обернулся поражением: солдаты самозванца увлеклись грабежом, и по ним ударил государев полк. Бегущие и преследователи поменялись местами. Тушинцы бросились к себе в лагерь, а царские войска преследовали их до реки Ходынки, «избивая» на протяжении 15 верст.
Неудачное для обеих сторон сражение перевело противостояние в затяжную фазу. Тушинский лагерь укреплялся и копил силы. Ближе к зиме, как вспоминал шляхтич Мархоцкий,
начали мы рыть землю и устроили себе земляные дома, в земле же вырыли печи (такие жилища были не во всем удобны, ибо в них угорали). Стойла для лошадей сплели из хвороста и покрыли соломой <…> Имея множество подданных, стали мы строиться основательно, рассчитывая на суровую зиму: в окрестных селениях брали дома и ставили в обозе. Некоторые имели по две-три избы, а прежние, земляные, превратили в погреба. Посреди обоза построили царю с царицей и воеводой достойное жилище, и стал наш обоз походить на застроенный город.
Мархоцкий был прав: Тушинский лагерь по своим размерам и численности населения был вполне сопоставим со среднерусским городом. Он расположился рядом со Спас-Тушинским монастырем, где было две каменные церкви, построенные боярами Квашниными-Тушиными, у впадении реки Сходни в реку Москву, неподалеку от села Тушино.
В конце XIX – начале XX века во время строительства Московско-Виндавской железной дороги инженер В. А. Политковский собрал на месте Тушинского лагеря коллекцию из 835 предметов. Большую часть из них он приобрел у рабочих, которые вели земляные работы. При изучении этой коллекции в начале XXI века ожидаемо оказалось, что почти треть предметов составляют вооружение и конская упряжь. Это наконечники копий и стрел, боевые топоры, бердыши, фрагменты сабельных клинков, рукоятей и портупей, обломки ружейных и пистолетных замков и стволов, много снарядов для ручного огнестрельного оружия, кольчужные кольца, удила, подковы, стремена. Такое вооружение и конское снаряжение были характерны для поместной конницы и казаков, а также для русской пехоты – стрельцов. Присутствуют здесь вещи, бывшие в употреблении у польско-литовского воинства. Есть в коллекции бытовые предметы и инструменты (даже косы и серпы), монеты, наперстный и нательный кресты, иконки-подвески. Особый интерес представляют фрагменты красных изразцов, среди которых были изразцы с изображениями двуглавых орлов. Можно предположить, что они украшали так называемый царский дворец Лжедмитрия II, который был деревянным.
Довольно быстро Тушинский лагерь приобрел значение альтернативной столицы. Крупным успехом Лжедмитрия II стало бегство в Тушино чинов московского двора. Через месяц после битвы на Ходынке один за другим «отъехали» к самозванцу два стольника – князья Д. Т. Трубецкой и Д. М. Черкасский. Оба представляли аристократические фамилии, а Черкасский к тому же был царским родичем, племянником второй супруги Ивана Грозного Марии Темрюковны. Князья были молоды – 20 лет с небольшим, но это не помешало «царику» дать им титул «бояр». Вслед за ними последовали и другие члены «двора»: князь А. Ю. Сицкий, князья И. П. и С. П. Засекины, М. М. Бутурлин, двоюродный брат Д. Т. Трубецкого Ю. Н. Трубецкой, несколько Салтыковых и Плещеевых, князь Ф. П. Барятинский, князья Мосальские и другие. В основном это были люди молодые либо представители младших ветвей знатных родов. При московском дворе им было трудно пробиться, они шли на риск, надеясь возвыситься при самозванце. Беглые аристократы составили Боярскую думу и «двор» Лжедмитрия II. Их мотивы были циничны, а верность сомнительна.
В Тушине обосновались несколько дьяков (в том числе думные дьяки Б. И. Сутупов и И. Т. Грамотин), подьячие. Они составили аппарат управления – приказы. Был здесь, помимо прочего, Казачий приказ во главе с атаманом И. М. Заруцким. В Москве такого органа управления не было – административная практика приноравливалась к тушинским реалиям.
Многие служилые люди перебегали от самозванца к Шуйскому и обратно, получая за новые измены все новые и новые пожалования. Современники именовали их перелетами. По словам Авраамия Палицына, бывало и так, что днем дворяне пировали в «царствующем граде», а «по веселии» одни отправлялись в царские палаты, а другие – «в тушинские таборы (табор – лагерь. – С. Ш.) перескакаху». Нравственное падение современников, которые «царем же играху яко детищем» и совершали многочисленные клятвопреступления, ужасало Авраамия.
Во времена Лжепетра многие дворяне выбирали мучительную смерть, но отказывались присягнуть самозванцу. К Лжедмитрию II, напротив, бежали даже представители аристократии. Вряд ли Тушинский вор (такое прозвание Лжедмитрий II получил от своего стана в селе Тушино) в своей роли был убедительнее «Петрушки». Скорее всего, за год произошло разочарование в царе Василии Шуйском. Верность дворян подверглась серьезному испытанию. Как и Годунов, Шуйский терпел неудачи, а его держава – бедствия. Сомнения раскалывали правительственный лагерь, кризис ширился, линия разлома уже проходила не по социальному или географическому принципу, а хаотично, даже разбивая семьи. Известны случаи, когда родные братья оказывались по разные стороны, например, воеводы князья Федор и Яков Петровичи Барятинские. Первый перешел к Лжедмитрию II и управлял от его имени Ярославлем, а второй был воеводой Василия Шуйского.
Серьезному испытанию подвергся институт присяги («крестного целования»). Постоянные «измены» («перелеты») в последний период Смуты сделались для многих дворян привычной стратегией поведения. Так, о князе Б. К. Мещерском его двоюродный брат отзывался следующим образом:
Князь Богдан был в измене у вора во Пскове, отъехал от нас из Орешка, изменил и крест целовал на Ивангород, вору, а преж того, государи, тот князь Богдан изменил, с Москвы отъехал к вору в таборы, и от вора отъехал к королю в Литву, и из Литвы к Москве, и нынеча, государи, тот князь Богдан приехал изо Пскова к вам, великим боярам, в Новгород.
Получается, что князь Б. К. Мещерский с 1608 по 1613 год сменил подданство пять раз. Но если для одних дворян постоянные измены стали нормой, то другие видели в этом причину Смуты: «От таких де перелетов царьства погибают и наша кровь льетца, перелетывели де в таборы, да в Литву, а наша де кровь лилась…»
Впрочем, не только дворяне изменяли присяге и бежали от Шуйского к Тушинскому вору и обратно. Весной 1609 года три московских пушкаря били челом гетману Я. П. Сапеге и просили жалованья, плачась о том, что бежали из Москвы, «пометав свои жены и дети, и все животы свои».
Постепенно обрастая служилыми людьми, Тушинский лагерь приобретал и другие признаки легитимного центра власти. Их происхождение, впрочем, было сомнительным, однако внешние функции от этого не страдали. Большим успехом Лжедмитрия II стало появление в Тушинском лагере Марины Мнишек.
После переворота 17 мая 1606 года вдова первого самозванца вместе с отцом и частью свиты была сослана в Ярославль. Знатная родня Мнишеков не забывала о сендомирском воеводе и ее дочери. Беспокоились о своих родственниках, томившихся в русском плену, и другие польские аристократы. Вопрос об освобождении пленных долго обсуждался на русско-польских переговорах, пока, наконец, Василий Шуйский не согласился отпустить их на родину. Эта договоренность стала частью русско-польского договора о перемирии сроком почти на 4 года, заключенного 17 июня 1608 года. Тот же договор содержал статью, прямо относящуюся к Марине Мнишек и ее отцу. Правительство царя Василия попыталось обезопасить себя от их участия в русской Смуте. Договор предписывал Юрию Мнишеку
того человека, который <…> называетсе князем Дмитром Ивановичем в убитого место, который был на Московском государстве, зятем собе не называть, и дочки своее Марыны за него не давать…
Под таким запретом отец и дочь были отпущены из Москвы со своей свитой и охраной под начальством боярина и князя В. Т. Долгорукова. Вместе с ними ехали и польские послы, заключившие мирный договор. Боярин Долгоруков отнесся к своему поручению без должного внимания. Не доехав до литовского рубежа, отправил бывших пленников дальше в сопровождении приставов и охраны.
Между тем Лжедмитрий II, узнав о выезде Марины из Московского царства, начал рассылать грамоты по западным «украйнам», призывая задержать послов и других «литовских людей». В свою очередь, Ю. Мнишек и послы сами искали встречи с порученцами самозванца. В смоленских лесах посольская свита и шляхта Мнишеков напали на русскую охрану, и дворяне разбежались. Поляки оказались предоставлены самим себе и в итоге вышли на