1
Рев сирен возвещал об опасности и гнал людей все дальше от кишлака. Махальные обходили дома и погружали в машины детей и стариков, которые не могли двигаться самостоятельно. На смотровую площадку, как и в прошлый раз, карабкались комсомольцы и землекопы.
Члены комиссии в сопровождении Малышева и Чердынцева обходили полигон взрыва. Чердынцев испытывал неловкость от того, что капитан с какой-то странной почтительностью вслушивался в каждое его слово, — видно, до сих пор переживал сцену в райкоме и считал Чердынцева чуть ли не спасителем своего проекта. А Чердынцеву было неловко, хотелось отстать и затеряться где-нибудь, но полигон был пуст, скрыться некуда, да и махальные, следившие за тем, чтобы никто не остался в опасной зоне, подняли бы тревогу.
Он только приотстал и плелся позади всех с безразличным видом. Оставалось пройти метров двести и подняться в гору к блиндажу, а там Малышев будет занят своим делом, и эта неловкая благодарность сама собой исчезнет, и все станет на свои места.
Лейтенант Карцев, шедший слева и чуть впереди капитана, объяснял членам комиссии, как и куда направлены пробитые минерами штольни, чтобы взрыв выбросил возможно большую массу породы. Чердынцев все это уже рассмотрел по чертежам и проектной записке и шел теперь отдыхая, оглядывая желтую горячую землю, которая скоро рассыплется прахом, поднимется тучей и останется только гигантская борозда, словно прорезанная чудовищным плугом.
Оглядывая замкнутый грядой обвала горизонт, он вдруг вздрогнул и остановился, вглядываясь в одну точку на границе неба над завалом: на гребне его виднелась красная фигурка, за нею еще две темные, только что присоединившиеся к первой. Затем над ними вспыхнул дымок и взлетела ракета, прочертив красной линией синеву неба.
— Там люди! — растерянно крикнул Карцев, показывая в сторону завала. Рука его дрожала.
Все остановились, и Малышев испуганно спросил:
— Кто это может быть?
— Ваша жена, — грубовато ответил Чердынцев. — Кто еще может ринуться в такую авантюру?
— Надо им помочь! — резко приказал Уразов. — Товарищ капитан, пошлите к ним кого-нибудь из ваших альпинистов с веревками. Им без помощи не спуститься.
— Только на подъем уйдет два часа да час на спуск.
— Но не оставлять же их там. Они, вероятно, и не знают, что тут произойдет взрыв. Черт бы их побрал, этих любителей альпинизма! — Уразов не скрывал своей злости.
— Это не альпинисты, — миролюбиво сказал Адылов. — Это журналистка из Москвы. А с ней два джентльмена с гляциологической базы. Ведь так, Александр Николаевич?
— Похоже на это, — хмуро пробурчал Чердынцев.
Малышев наконец опомнился от потрясения, приказал что-то ординарцу, и тот бросился бегом к блиндажу, где стоял полевой телефон. Меж тем люди наверху, видно, что-то поняли по безлюдью в кишлаке и тревожным воплям сирен, так как принялись пускать ракеты одну за другой. Карцев вынул из кобуры ракетницу и выстрелил в ответ на их сигналы. Те, наверху, видимо, заметили этот сигнал и успокоились: если им отвечают, значит, взрыва пока не будет. Теперь они разглядывали крутой склон, искали хотя бы относительно безопасное место. Но даже отсюда было видно, что стоило одному из них начать спуск, как из-под ног вырывалось темное облако пыли и вниз полз камнепад.
Но вот они начали довольно быстро передвигаться по гребню к тому месту, где завал уперся в скалу. Теперь они находились над блиндажом и перешли с каменистой осыпи на крутую скалу. Малышев вздохнул облегченно, повернулся к Карцеву, сказал:
— Распорядись, чтобы отставили подъем скалолазов. Теперь сами спустятся, не дети.
— Но с ними женщина! — укоризненно напомнил Уразов.
— Она отличная спортсменка. А ребята с ледника и сами недурные скалолазы. Ведь так, Александр Николаевич?
— Да, да, — буркнул Чердынцев.
Он смотрел, как женщина, повиснув на тонком тросе, который отсюда не виден, проплыла в воздухе, опустилась на выступ скалы, а затем протянула руки и поддержала так же проплывшего мужчину, а тот принял третьего спутника. На выступе они задержались — видимо, освобождали трос, зацепленный наверху, — потом женщина медленно опустилась вниз, на другой выступ, и эти плавные движения, это цветное пятно на сером камне были так выразительны, что никто не тронулся с места, никто не сказал ни слова, все смотрели на красную точку, то прижимающуюся к серым камням, то отрывающуюся от них, чтобы снова медленно плыть по воздуху.
Крутизна кончилась, все трое собрались вместе, уже видимые настолько, что Чердынцев узнал по очертанию фигур и движениям своих лучших альпинистов — Каракозова и Галанина. Они шли вниз в одной связке, выпустив вперед Тамару, и камни перестали катиться из-под их ног, начинался твердый каменистый склон.
Уразов помотал головой, сказал:
— Ну, смельчаки!
И вокруг стали улыбаться, шутить, только Чердынцев не слышал ни слова, лишь чувствовал, как постепенно рассеивалось ощущение беды. Меж тем все заторопились к блиндажу, навстречу спускающимся.
У блиндажа они и встретились; скалолазы остановились, сматывая свои нейлоновые тросы, Тамара сбивала пыль с костюма, потом достала из кармана зеркальце, погляделась, как сделала бы это в театре перед входом в зрительный зал. Чердынцев и не заметил, как опередил других, оказался рядом с ней. Она подняла усталые глаза на него, сказала:
— Как я боялась!
Он не успел ответить. Уразов схватил ее легкую ладонь в порыве удивления, воскликнул:
— Но зачем, зачем такой опасный путь? Мы бы выслали вертолет!
— Вертолетов не было! — И только после этого, уже спокойно, мужу: — Здравствуй, Павел!
Малышев, которого Чердынцев только что видел испуганным, бледным, вдруг стал жестким, сухим. Не ответив на ее приветствие, он приказал:
— Товарищи, в укрытие!
Но тот взгляд, которым он встретил Каракозова и Галанина, Чердынцев видел. Недобрый, подозрительный.
В блиндаже Малышев стал снова гостеприимным хозяином. Освободил места у смотровой щели для «гостей», к которым причислил и Чердынцева, и они оказались рядом: капитан, Тамара, Чердынцев, Каракозов и Галанин. Чердынцев спросил шепотом:
— Что это за цирк?
— Тамара Константиновна хотела уйти одна, — так же тихо ответил Каракозов.
— А вы не могли удержать ее?
— Вы бы сами попробовали! — огрызнулся шепотом Галанин.
И Чердынцев подумал: тоже не смог бы!
Малышев разговаривал по телефону. Он снова был командиром. Чердынцев испытал даже некую зависть: сам он не был способен к таким вот резким переходам. Человек только что перенес испытание на выдержку и уже забыл о нем, весь снова в том деле, которое сейчас является главным. По его коротким радио- и телефонным сигналам пришли в движение сотни людей, гудят уходящие в укрытия машины, под присмотром махальных отступают жители кишлака, а в это время Карцев докладывает:
— К взрыву готов!
2
Взрыв сделал свое дело, и снова пришла машинная и людская страда.
Гул машин не умолкал всю ночь, всю ночь трудились саперы, колхозники, добровольцы. Прожекторы были повернуты вдоль канала, и черные тени берегов опять напоминали темноту космоса, а там, куда достигал свет, он тревожил и подгонял людей. Малышев требовал, чтобы дно канала было зачищено как следует, боялся, что вода, обрушившись в ямы, закрутит водовороты, ровное движение задержится, возникнут перепады, стремнины, подмывы берегов.
Чердынцев работал на завале в головной части канала. Несколько раз он видел Тамару. Ее щегольской альпинистский костюм был вымазан в глине, башмаки заляпаны мокрой грязью, но лицо казалось довольным и веселым, как будто ей нипочем любая работа. Галанин и Каракозов все время были рядом с нею, и Малышев поглядывал в их сторону почти с ненавистью. Но у него оказалось столько обязанностей, что он видел их только мельком, его все время отзывали то на один участок, то на другой, телефон, поставленный на головном участке, звонил почти беспрерывно, и ординарец бросался отыскивать капитана.
Наверху завала минеры долбили последние шурфы. Они поднялись на завал сразу после взрыва и спустили оттуда веревочную лестницу, по которой сейчас карабкались подрывники с грузом взрывчатки, один за другим, не очень-то следя за правилами безопасности.
— Поднимемся, Александр Николаевич? — предложил возникший из темноты Малышев. — Вы как-никак крестный отец проекта!
У Чердынцева давно уже ныла спина от усталости. Приходилось поднимать вручную тяжелые камни: головной участок канала был не такой глубокий, экскаваторы поставили туда, где остались перепады в русле. Он с удовольствием оторвался от работы и вылез на освещенное прожекторами поле. Здесь его догнала Тамара.
— Можно я с вами? — спросила она.
— Ты же устала! — попытался остановить ее Малышев.
— А кто же тебя прославит? — насмешливо сказала она. — Мне рассказывали, что ты и Александр Николаевич — главные деятели сегодня. А так как остальные журналисты боятся и подойти к тебе, то прославлять придется мне.
— Разве здесь есть журналисты?
— Без них такие события не обходятся. Как только увидите человека в шляпе и с блокнотом в руках, знайте — перед вами журналист.
— Вы же без шляпы и блокнота?
— О, я из другой породы…
— Помню, помню, — Чердынцев усмехнулся. — Вы прежде всего хотите сделать своими руками то, что делают ваши герои. Ну что же, разрешим Тамаре Константиновне подняться на головной участок? Она, кажется, заслужила.
Даже в мертвенном свете прожекторов эта женщина оставалась красивой. Все вокруг гасло, резко очерченные лица казались безжизненными, но ее молодость ничто не могло ни убить, ни спрятать. Чердынцев невольно подумал: она и в темноте будет видна.
Взбирались молча: Тамара, вероятно, сбила дыхание, а Чердынцеву просто не хотелось разговаривать. Малышев, поднимавшийся впереди, все оглядывался на освещенное поле, в котором черной змеей лежал канал, — должно быть, искал точку, с которой можно оценить всю работу. Но такая точка открылась только на гребне завала.
По одну сторону лежало озеро, уже светящееся от рассветной зари, а по другую — канал. Они и не заметили, как начало светать, и прожекторы выключались один за другим. И только тогда в рассветном расплывчатом сумраке стала видна вся их работа.
Двухкилометровый канал двенадцать — пятнадцать метров глубиной рассекал плоскогорье наискось, упираясь в старое русло реки. Он казался не столько плодом труда рук человеческих, сколько следствием катаклизма, как возник и сам этот завал, и это огромное озеро, подпертое им и еле удерживаемое, — такой стеклянной тяжестью навалилось оно на узкую преграду. И все это совершено за восемь дней!
Только сейчас Чердынцев понял, какой это был подвиг! Да, кажется, и сам капитан, и Волошина были поражены открывшейся им картиной.
Но Малышев уже зашагал к шурфам, возле которых высились груды мокрого разрушенного сланца и глины. В шурфах гудела под ногами вода.
На гребень вскарабкался Карцев. Он был по-прежнему стремителен и легок в движениях. Хотя, может быть, его поднимало и влекло предвкушение победы? Он наклонился над шурфом, крикнул вниз:
— Скоро, ребята? Пора открыть дорогу воде!
Из шурфа по стремянке выбрался мокрый сержант с усталым, но счастливым лицом.
— Закладываем последние заряды, — отрапортовал он. — Можно через четверть часа взрывать.
Карцев взглянул на часы.
— Значит, в четыре пятнадцать! — уточнил он. — Провод от мины протяните в блиндаж. Отсюда все убрать: инструмент, лестницы, тросы. Спускаетесь прямо в блиндаж, даете зеленую ракету. Я вывожу людей и машины из канала. Объявляю готовность номер один красной ракетой. Отсчет шестьдесят секунд — и взрыв. У вас есть дополнения, товарищ капитан?
— Действуйте, товарищ лейтенант! — торжественно сказал Малышев и обратился к своим спутникам: — Тома, Александр Николаевич, пошли. На этот раз мы будем наблюдать за взрывом и водой со стороны кишлака. А то отрежет нас новая река, а у нас пока ни мостов, ни броду…
— А все-таки жалко! — вдруг сказала Тамара. — Такое прекрасное озеро, и никто не видал его! Тут бы туристский лагерь, ресторан, как на Рице…
— Озеро останется, — утешил ее Чердынцев. — Теперь его не скоро осушишь! Приезжайте в будущем году, когда в нем начнется жизнь. Мы угостим вас форелью…
— А если я захочу остаться здесь? Навсегда?
Чердынцев метнул быстрый взгляд в сторону Малышева. Капитан стоял, взявшись за трос, и, казалось, не слушал ее. А женщина пристально глядела на Чердынцева, не двигаясь с места, словно врезанная в голубое небо, потом вздохнула и пошла к веревочной лестнице.
Чердынцев спускался последним.
Внизу перешли высохшее русло реки и поднялись на высокий берег, на кишлачную площадь. Там уже собрались жители, солдаты, добровольцы.
Минеры бегом перебежали русло, затем в небо поднялась зеленая ракета — сержант сообщал готовность, — от блиндажа взлетела красная, и Чердынцев как-то против воли начал отсчет:
— Пятьдесят девять… Пятьдесят восемь… Пятьдесят семь…
Но видно, он поторопил время. Уже прозвучали его: «Три… Два… Один…» — а гребень все еще безмолвствовал, только становился все отчетливее, как графический рисунок черным по розовому, потому что за ним всходило солнце, все заливая светом. И в этот миг громыхнул взрыв.
Взрыв был похож на всплеск черной магмы. Так оживают вулканы — взлетает вверх конус, как будто срезанный ножом, — и в то же мгновение откуда-то из глубины взрыва плеснуло живое серебро. Оно лилось чистой струей, хотя над тем местом, где оно прорвалось, еще висела тяжкая мгла, летели вверх камни, похожие на вулканические бомбы, конус взрыва все расширялся, как будто полнился неестественной энергией, расталкивавшей частицы материи, а под ним, точнее, из основания этого клокочущего конуса, летел и летел серебряный водопад, пока не коснулся дна канала и не остался висеть в воздухе серебряной дугой. И только тогда послышался всеобщий крик, в котором с трудом можно было угадать обычные и в то же время страстно звучащие слова:
— Пошла! Пошла!
— Вода! Вода!
И солдаты, цепочкой расставленные по краю речного обрыва, не смогли удержать людей. Люди спрыгивали в старое русло и стремились на другой берег, берег новой, только что созданной этими людьми реки, бешено пробегавшей мимо. Вода сбрасывала с завала камни, гальку, преображая канал в живое русло, где уже мерещились сверкающие рыбы, хотя никаких рыб еще и быть не могло в этой холодной, как лед, воде.
Малышев сказал что-то своему ординарцу, и тот побежал по берегу к штабной палатке. И тотчас у солдат в руках появились тросы, длинные ломы, они бросились врассыпную к каналу, как бегут в атаку. А когда Малышев, Чердынцев и Волошина подошли к каналу, над водоворотами и подбоями уже висели на тросах добровольцы, пытавшиеся в этой трудной позиции разобрать внезапные завалы, которые сразу создала живая вода, подмывая берега, наталкивая камень на камень.
Пыль взрыва наконец осела, и теперь в завале виднелось все ширящееся светлое пятно водопада, да и водопад все понижался, как будто река сама примерялась к новому руслу и примеряла свои силы, чтобы не перехлестнуть через берега.
А внизу скакали на лучших конях джигиты кишлака, пытаясь обогнать поток и принести в следующее селение этот ликующий клич: «Вода! Идет вода!» И хотя Адылов уже позвонил по всей линии о пуске воды, все равно в кишлаках будут сторожко ждать гонцов у высохшего русла, а потом горцы побегут, чтобы увидеть первый всплеск воды, окунут ладонь и приложат ее ко лбу и сердцу, станут черпать пригоршнями воду, отведывая ее, такая ли на вкус, какой была раньше. И другие джигиты поскачут дальше, и так по всему течению возрожденной реки, на все пятьсот километров, все время обгоняя первый этот вал и везде возвещая: «Вода! Идет вода!»
И Чердынцев внезапно почувствовал слезы на глазах.
Он отвернулся, чтобы никто не увидел этой слабости, и медленно побрел в кишлак.
3
Он забрался в кабинет Адылова, прилег на диван и мгновенно заснул.
Проснулся около полудня. В здании райкома было так же тихо, как и на рассвете, когда он пришел сюда. На столе стоял наколотый сахар, на большой тарелке еще теплые лепешки. И записка Адылова:
«Завтракайте и приходите на берег. У нас праздник!»
Он умылся, налил чашку чаю, взял лепешку и позавтракал, стоя у окна. За окном была видна река, на берегу которой по-прежнему стояла толпа зрителей, как будто люди и не уходили отдыхать.
«А где же ночевала она? У мужа в палатке?» — Ему стало зябко от какой-то внутренней дрожи. А ведь он нарочно не пошел в палатку Малышева. Именно потому, что подумал: «Малышев захочет поговорить с нею!» Но и не предупредил капитана, что не хочет стеснять его. Впрочем, капитан и сам мог догадаться: ведь он объявил во всеуслышание, что Волошина — его жена. Значит, мог надеяться на некоторую чуткость.
Толпа на берегу канала не разрежалась. Сам кишлак казался заснувшим — ни души на улицах и в домах.
«Что ж, надо идти туда. Нельзя притворяться равнодушным к чужой радости. Да я и не могу быть равнодушным, как бы плохо ни было мне самому…»
Тут же на столе лежала кипа телеграмм… Рядом адресованная Чердынцеву записка: «Ознакомьтесь!» Чердынцев перелистал их. Во всех подколотых по времени поступления телеграммах звучало примерно одно и то же: «Вода достигла кишлака в такой-то час». В некоторых телеграммах, из тех кишлаков, где стояли водомерные посты, были добавлены первые показатели: «Расход ниже обычного…» Ну что ж, так и должно быть: река только еще набирает силу. Ей нужно снова залить потрескавшееся за время засухи дно, заполнить все ямы, стремнины и карстовые воронки. И хотя под стеклом у Адылова лежит сводка местного водомерного поста, показывающая, что расход воды из озера превышает обычную норму реки в два раза, как бывало только в весенние месяцы да в период сильного таяния ледника, в нижнем течении реки этот дебет еще не скоро скажется. И к тому же мирабы, наверно, открыли свои поливные каналы, посевы ждать не могут. Вот почему в низовьях воды еще так мало. Впрочем, вода размоет завал в ближайшие дни, и сброс еще увеличится. Озеро так велико, что запасов хватит на много месяцев. А потом можно увеличить проран обычным взрывом, чтобы осушить затопленные дороги, мосты, городок горняков…
Он думал обо всем этом почти машинально, все время оглядывая берега канала. Ему хотелось увидеть красное пятно среди серо-зеленых гимнастерок и белых халатов, толпящихся там. Там что-то делали, — кажется, строили мост. Да, в спешке перед взрывом часть машин была выведена на плоскогорье и осталась на той стороне канала. Ах да, ведь солдаты должны уйти на учения… А с ними уйдет и капитан Малышев, он сделал свое дело отлично. А уж с ним уйдет и она…
Он вышел на берег канала.
Саперы, вися на тросах, выравнивали откос канала, подмытый первыми валами воды: устраняли опасность обвалов. Взвод строителей возводил первый мост над новорожденной рекой. Сваи были уже вбиты, сейчас клали поперечные балки и стлани. Старики и женщины сажали молодые деревья по берегу канала. Среди женщин он увидел Тамару.
Она всякий раз удивляла его, удивила и сейчас. На ней было длинное узбекское платье без пояса, с глухим воротом, с узкими рукавами. Ей шел любой наряд, и в этом она была похожа на невесту-горянку, только светлые пышные волосы да синие глаза отличали ее от других. Рядом с ней трудилась одетая так же девушка, и они окликали одна другую по имени и на «ты», как старые подружки. А до вчерашнего дня она не знала здесь никого, кроме Адылова…
— Александр Николаевич, идите к нам! — весело окликнула она Чердынцева. — Знакомьтесь, это Фатима. Моя квартирохозяйка и опекунша. Что вы так смотрите на мой наряд? Это все Фатима…
Он узнал Фатиму — учительницу младших классов кишлачной школы. Фатима, смущенно улыбаясь, передала ему молодое деревце, которое пыталась и не могла опустить в яму. Чердынцев помог им, а когда дерево было присыпано, пошутил:
— Ну что же, пусть оно растет долго — дерево нашей дружбы! Когда вы уедете, я стану приходить сюда, чтобы оросить его слезами.
— А я совсем не собираюсь уезжать! — строго сказала Тамара.
— Да, да! — оживленно подтвердила Фатима. — Тамара Константиновна будет писать книгу. Она уже получила телеграмму от редактора…
Фатима не просто шефствовала, она уже чувствовала себя по меньшей мере помощницей этой женщины.
— А как же… — И Чердынцев смущенно замолчал: ему не хотелось продолжать разговор при учительнице.
— Он уже знает об этом, — равнодушно сказала Тамара. — Они вечером уходят.
К счастью для Чердынцева, к ним подошел Адылов. Тамара снова принялась бить землю кетменем, и это у нее получалось ловко! Во всяком случае, у Чердынцева было время обдумать ее слова.
— Хорошую речку организовали! — весело проговорил Адылов. — Чем не боги? Пройдемте-ка, дорогой гляциолог, со мной в райком. Будем думать, как вознаградить достойнейших. Хочу посмотреть, нет ли чего интересного на вашей базе…
— Ну, что может быть интересного на нашей базе! — отмахнулся было Чердынцев.
— На премии, на премии! — напористо объяснил Адылов. — Я знаю, у вас хозяйство богатое! — он хитровато прищурился: «Академики сдали в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую собачонку…»
— Боюсь, что от всего багажа одна собака и осталась! — рассмеялся Чердынцев.
— Ничего, ничего, потребсоюз мы тоже пошевелим, что-нибудь разыщем! — И, взяв Чердынцева за рукав, потащил за собой.
— Я буду у Фатимы, — спокойно сказала Тамара, как будто он действительно имел право спрашивать о каждом ее шаге.
— Что, она пронзила и ваше сердце? — усмехнулся Адылов.
— Почему — пронзила?
— Ну, я же не слепой! Кто больше всех вчера волновался? Вы не скажете, я скажу. Малышев волновался. Чердынцев волновался. Галанин и Каракозов волновались.
— А вы? — насмешливо спросил Чердынцев.
— И я тоже! — простодушно ответил Адылов. — Но по другому поводу. Мне ее редактор звонил. Просил помочь. Она у нас будет книгу писать. Я уже Малышеву сказал об этом.
— При чем тут Малышев? — В голосе Чердынцева звучало явное недовольство.
— Она попросила. Хотя по вашему обычаю муж и не может увести жену за собой насильно, ей с ним трудно разговаривать. Так что готовьте подарок свату.
— А при чем тут я?
— Не из-за меня же она осталась! — Это Адылов выговорил сердито. Видно, такой разговор пришелся ему не по душе. Он замолчал и пошел быстрее.
Чердынцев старался идти с ним в ногу, раздумывая про себя: «Она все решила одна. И за себя и за меня». Остро закололо сердце. Но они шли на подъем. Может быть, от этого?
Но он уже знал: нет. И чем дальше, тем будет труднее. Она все будет решать сама. А ему останется лишь выполнять эти решения.
Он остановился, пережидая боль в сердце.
— Что с вами? — испуганно спросил Адылов.
— Пройдет… — тихо ответил Чердынцев.
Москва
1966—1967