Это ему приходится делать, чтобы расплатиться за авансы, взятые у издателей, и чтобы добыть деньги для расширения и благоустройства ранчо и введения некоторых новшеств в своем хозяйстве. Уставший от напряженной писательской деятельности Лондон не прочь отдохнуть, но он не может себе этого позволить.
Весной 1910 г. Джек предпринял на редкость мудрый шаг: пригласил к себе на постоянное место жительства Элизу Лондон-Шепард (свою сводную сестру) и передал в ее ведение ранчо. Миссис Шепард было уже сорок три года. Не мало горя и душевный невзгод пришлось ей хлебнуть с той поры, как она оставила отцовское ранчо в Ливерморе. Это была милая женщина, невзрачная и непритязательная, честная, умелая и практичная. Простая, без вздора, без ужимок и претензий, она пользовалась всеобщей симпатией и год за годом оставалась верным другом Джеку, любя его такой же нежной любовью, как родного сына Ирвинга.
19 июня у Чармейн родилась дочь. Ребенок прожил всего три дня. Похоронила девочку Элиза. Джек очень переживал, стал много пить.
18 августа 1913 г. был построен великолепный «Дом волка», в который Лондон вложил более 70 тысяч долларов. Рабочие убрали мусор и ушли. Ночью дом сгорел дотла. От этого удара Лондон никак не мог оправиться. Наружный каменный каркас дома — все, что осталось от великолепного особняка — словно символизировал то, что осталось от самого Джека Лондона.
Многие из товарищей Лондона рассматривали обрушившуюся на него трагедию как возмездие судьбы социалисту, вздумавшему соорудить себе замок.
Четыре для Джек пролежал в постели на закрытой веранде, выходящей в тропический сад. Его разом одолели все болезни, какие он только испытал, начиная с дней Дороги и Клондайка и кончая Кореей и Соломоновыми островами. Уверенный, что поджог совершил кто-то из тех, кого он приютил и пригрел, Джек боролся с чувством жгучего отвращения.
Пил он и раньше: иногда — пытаясь побороть очередной приступ меланхолии, чаще — ради компании, в виде развлечения, разрядки. Теперь он начал пить помногу — не для того, чтобы вызвать приятное ощущение, но чтобы заглушить боль.
Но было еще кое-что, о чем не ведала ни одна живая душа, кроме Элизы: его мучил страх, что он сойдет с ума. Мозг его был слишком истощен, чтобы работать; а между тем Джек был вынужден писать каждый день. Когда-нибудь, под тяжким и неустранимым гнетом мозг не выдержит — вот чего он боялся. И потом мать — он был убежден, что она не совсем нормальна. Это еще больше пугало его. Он снова и снова молил Элизу: «Если я потеряю рассудок, обещай, что ты не отправишь меня в больницу. Обещай!»
Элизе ничем не удавалось унять его страх. Каждый раз она заверяла его торжественной клятвой, что никогда не расстанется с ним, не отправит в больницу, будет сама заботиться о нем.
Джек еще цеплялся за последнюю надежду: найти и полюбить настоящую, зрелую женщину, которая тоже полюбит его. И не только полюбит, но подарит сына. Зная, что Чармэйн никогда не даст ему этого сына, которого он всю жизнь так страстно желал, он горевал, что умрет, не дождавшись ребенка, — он, создавший десятки людей на страницах своих многочисленных книг. Он поклялся, что «у него все равно будет сын, так или иначе. Он найдет женщину, которая даст ему сына, и привезет ее с собой на ранчо». Он нашел ее, эту женщину, горячо полюбил ее, и она отплатила ему такой же любовью. Но Джек остался с Чармэйн — не смог заставить себя причинить ей горе: по-прежнему был ласков с ней, как с ребенком, по-прежнему дарил ей свои книги с пылкими посвящениями. Не один год оставалась она ему верным товарищем, и он был благодарен ей за это.
Чармэйн нервничала, томилась беспокойством, непрерывно страдала бессонницей; она знала, что Джек ей не верен, что на этот раз она рискует потерять его. По Окленду поползли слухи о разводе. На другой день после смерти Джека Чармэйн объявила всем на ранчо, что впервые за много месяцев ей удалось уснуть.
Был на свете всего один человек, кроме Элизы, которого Джек любил, которому верил до конца: его слуга Наката. «Шесть или семь лет ты был со мной и днем и ночью. Куда бы меня не носило по свету, ты прошел со мной через все опасности. Мы часто встречали бурю и смерть; они стали для нас обоих чем-то обычным…»
В Накате, своем слуге японце, обрел Джек единственного сына, единственную любовь, которую ему суждено было изведать.
— Джек, ты самый одинокий человек на земле. Того, о чем ты мечтал в глубине души, у тебя ведь никогда не было, — сказала ему однажды Элиза.
— Господи, да как ты узнала?
Он всегда говорил: «Хочу пожить недолго, но весело».
16 апреля 1914 г. журнал «Кольерс угасли» предложил Джеку за 1100 долларов в неделю отправиться в Мексику в качестве собственного военного корреспондента. Лондон охотно ухватился за это предложение.
Джек Лондон вернулся из Мексики летом 1914 г. совершенно больным человеком — физически и морально. Усталый, разочарованный, он хотел лишь одного: найти прибежище, где бы укрыться от всего на свете и просто отдохнуть в покое. Этим прибежищем для него стало его поместье.
От участия в деятельности, некогда питавшей его душевную энергию, привязывавшей его к жизни, он отходил все дальше и дальше. «Я устал от всего, сказал он репортеру „Уэстерн комрид“, социалистического листка. — Я больше не думаю ни о мире, ни о движении (социальной революции), ни о литературе как об искусстве. Я большой мечтатель, но мечтаю о своем ранчо, о своей жене. Я мечтаю об отличных лошадях и плодородной почве в графстве Сонома. И пишу я не для чего иного, а лишь для того, чтобы прибавить три-четыре сотни акров земли к моему великолепному имению. Я пишу рассказ лишь для того, чтобы на гонорар купить жеребца. Мой скот больше меня интересует, чем моя профессия. Друзья не верят этим моим словам, а между тем я абсолютно искренен».
И далее в интервью той же газеты: «Уверяю вас, я пишу не потому, что люблю свое дело. Оно мне ненавистно. Не могу найти слов, чтобы выразить, насколько мне все это противно. Единственная причина, почему я пишу, — хорошая оплата моего труда, заметьте — труда. Я получаю много денег за свои рассказы и книги! Поверьте, я с радостью бы копал траншеи, пусть даже пришлось бы работать вдвое больше, если бы только мог получить за это столько же денег. Для меня писание — легкий способ обеспечить себе приятную жизнь. Если бы я так не думал, мне и в голову не пришло говорить подобные вещи, ведь это будет напечатано. Я ничуть не кривлю душой, говоря, что моя профессия вызывает во мне отвращение. Каждый мой рассказ написан ради денег, которые он мне принесет. Я всегда пишу то, что нравится издателям, а не то, что мне самому хотелось бы написать. Я вымучиваю из себя то, что нужно капиталистическим издателям, а издатели покупают то, что котируется на рынке и что позволяет печатать цензура. Издателей не интересует правда.»
Подобно своему герою Мартину Идену, Лондон сильно устал. Его тяготила ежедневная норма в тысячу слов и, бывало, она стоила ему мучительных усилий. Ряд неудач постиг его в хозяйствовании на ферме. Все это оказывало влияние на настроение писателя.
В 1915 г. он закончил роман «Маленькая хозяйка большого дома», в основу которого был положен любовный конфликт — история пресловутого треугольника. Роман рассказывал о возникновении у героини нового чувства, вытесняющего прежнее. Сюжет был не нов, ново было решение: героиня оказалась неспособной выбрать из двух любимых ею мужчин и кончала самоубийством.
В это время, чтобы хоть как-то отвлечься, Джек Лондон задумал путешествие по странам Востока, заказал билеты на пароход, потом вернул их обратно. Задумал поехать в Нью-Йорк, но его соседка по ранчо Нинетта Пэйн как раз в это время затеяла против него судебное дело о водоемах. Почти все соглашались с тем, что Джек имеет право пользоваться водой. В последний день судебного разбирательства он давал показания четыре часа подряд. В этот день у него были сильные боли: начиналась уремия. Несколько дней спустя он пригласил к себе на завтрак всех соседей, от имени которых было подано прошение в суд. И тогда за дружеской беседой они стали уверять его, что никогда не хотели, чтобы суд запретил ему пользоваться водоемом.
Во вторник, 21 ноября 1916 г., Джек закончил все сборы, чтобы на другой день уехать в Нью-Йорк, и до девяти часов вечера мирно беседовал с глазу на глаз с Элизой. Он сказал ей, что заедет на скотный базар в Чикаго, отберет подходящих животных и отправит на ранчо, а Элиза согласилась съездить на ярмарку в орегонский город Пендлтон и посмотреть, нельзя ли там подыскать коротконогих телок и бычков. Джек велел ей, во-первых, выделить в распоряжение каждой рабочей семьи участок земли в один акр и на каждом участке построить дом; во-вторых, подобрать площадку для общинной школы и, в — третьих, обратиться в специальные агентства, чтобы нашли хорошую учительницу.
Кроме того, нужно было также выбрать участок для постройки магазина. Он стремился поставить дело так, чтобы все необходимое производить здесь же, на ранчо, создать натуральное хозяйство — кроме муки и сахара, ничего не производить.
Пора бы ложиться спать. Через длинный холл Элиза проводила его до дверей кабинета.
— Вот ты вернешься, — сказала она ему, — а я уж и магазин построю, и товаров туда навезу, и школу отделаю. Выпишу учительницу — ну что там еще? Да, потом мы с тобой обратимся к правительству — пускай уж у нас откроют и почтовое отделение; поднимем флаг, и будет у нас здесь свой собственный городок, и назовем мы его «Независимость»?
Джек положил ей руку на плечи, грубовато стиснул и совершенно серьезно ответил:
— Идет, старушка, — и прошел в свой кабинет, а потом через террасу в спальню.
Элиза отправилась спать.
В семь часов утра к ней в комнату с перекошенным лицом влетел Секинэ, слуга японец, который сменил Накату:
— Мисси, скорей! Хозяин не в себе, вроде пьяный!
Элиза побежала на балкон. Одного взгляда было достаточно — Джек без сознания. Она бросилась вызывать доктора. Тот обнаружил, что Джек уже давно находился в глубоком обмороке. На полу врач нашел два пустых флакона с этикетками: морфий и атропин, а на ночном столике — блокнот, исписанный цифрами — вычислениями смертельной дозы яда.