сын, внук, дочь, внучка, дядя, племянник и т.п. с учетом соотносимых с данными словами денотатов показывает, что на основании семантического признака «поколение» нельзя с полной уверенностью судить о реальном старшинстве лиц, обозначаемых данными словами, поскольку в жизни встречаются случаи, когда племянник (племянница) старше дяди (тетки) или когда внук (внучка) старше сына (дочери) при одном и том же лице соотнесения[6]. Легко убедиться, что информация о старшинстве в поколениях является языковой информацией и ее обязательно воспринимает человек, владеющий русским языком. Сведения же об абсолютном старшинстве лиц указанные слова не содержат и потому не могут рассматриваться в качестве элемента их лингвистического значения. Рассматриваемый случай объясняет, почему значение имен родства не противоречит общему смыслу таких высказываний, как: Мой внук старше моего сына или Он старше своего дяди на пять лет. Подобные ситуации встречаются не слишком часто, поскольку это экстралингвистическое смещение двух типов старшинства возможно только в пределах двух соседних поколений. Именно в силу своей исключительности указанные особенности внеязыковой действительности и не фиксируются в собственно языковой семантике (подробнее см. 27, с. 34 – 37).
Рассмотренные выше отклонения в общепринятой референтной области слова не выходят, если так можно сказать, за рамки мыслимого, они не затрагивают основ семантической структуры и потому не представляют особых трудностей для освоения их языком. Однако объективная действительность (область референции), изменения в которой происходят гораздо быстрее, чем в отражающей ее языковой системе, иногда преподносит такие сюрпризы, которые затрагивают структурно значимые характеристики языковой системы, в частности область грамматической семантики. В результате возникают ситуации, ведущие к конфликту, в который вовлекаются лексическая семантика, грамматическая семантика и объективная реальность. Так, в работе Д. Кастовски (57) отмечается, что с точки зрения языковой семантики в предложениях идентификации подлежащее-субъект, наделенное семантическим признаком «мужской пол», может сочетаться только с именным предикатом, обладающим тем же семантическим признаком, что делает предложения типа
*Му sister is the father of the two
«Моя сестра является отцом двух детей»
в типичной внеязыковой ситуации аномальны. Однако сейчас уже имеются свидетельства некоторых «достижений» в этой области, которые могут иметь важные лингвистические последствия. Как указывает Дж. Лайонз (63),
«даже в мире, как мы его знаем, предложения вроде
She is a father of five children
„Она является отцом пятерых детей“
или
She still loves her wife
„Она все еще любит свою жену“
уже нельзя расценивать как аномальные. Журналист Джеймс Моррис, например, не перестал быть отцом своих детей, когда он стал женщиной и взял себе имя Джейн Моррис» (63, с. 305).
Эта ситуация пока оценивается как экстраординарная. Более того, сама структура языка испытывает затруднения в оперировании с этой довольно новой внеязыковой ситуацией, поскольку вступает в противоречие с нашим общепринятым употреблением (57, с. 73).
Анализируя эти и подобные примеры, приводимые в ряде работ (58; 59; 64), а также критикуя в целом концепцию сочетаемостных (селективных) ограничений на совместную встречаемость лексических единиц в синтагматике, некоторые исследователи упрекают этих авторов в переоценке (в рамках их семантических теорий) внеязыковой действительности (53, 55; 56; 57), в полном смешении значения и референции, поскольку их селективные ограничения – это по сути дела пресуппозиции о предполагаемых референтах сочетающихся лексических единиц, т.е. основаны на внеязыковом энциклопедическом знании. Например, Энтли, критикуя Макколи, прямо заявляет, что
«вместо того чтобы искать, что можно и что нельзя сказать о вещах, отношениях, объектах реального мира, мы должны определить, чтó мы можем сказать о самих значениях» (53, с, 258 и сл.).
Суждения, подобные приведенному выше, выражают другую крайнюю позицию в семасиологии, хотя истина, как и всегда, лежит где-то посередине. Действительно, семантику языка нельзя описать только на основе внеязыковых знаний о реальном мире или, по крайней мере, не проводя хотя бы общей принципиальной дифференциации того, что в содержательной системе языка от внешнего мира, а что – от внутренней структуры языка. Хотя очевидно, что четкую и надежную границу между этими двумя явлениями вряд ли можно провести. Ведь даже в грамматической структуре, наиболее формализованной части содержательной стороны языка, например,
«в падежных формах имени существительного отражается понимание связей между предметами, действиями, явлениями и качествами в мире материальной действительности» (14, с. 167),
так что и при чисто грамматическом построении фразы необходимо учитывать соответствующие связи и отношения в предметном мире, если мы хотим оставаться в рамках здравого смысла и быть понятыми собеседником. Но это только одна сторона проблемы соотношения объективной реальности и языковой семантики. В ней есть и другой весьма важный аспект.
Пристальное внимание к языку неизбежно приводит к выводу, что семантическое описание языка (лексики) в сочетании со знанием предметной области, может давать побочный продукт – уточнение внеязыковых знаний (18; 23; 26; 39; 60). В работе (23) подчеркивается, что очень часто обращение к данным языка повышает эффективность, результативность научных исследований, что вызывает особый интерес к роли языка в познании. Характеризуя способы использования данных языка в процессах познания объективного мира, автор останавливается прежде всего на том, как изучение истории грамматических категорий и слов помогает воссоздать изменения в жизни людей, развитие общественного сознания.
«Одно лишь сравнение словаря языка в разные эпохи дает возможность представить характер прогресса народа»;
«За словами, как за прибрежной волной, чувствуется напор целого океана всемирной истории»;
«Словарь – это вселенная в алфавитном порядке… Все другие книги заключены в ней, нужно лишь оттуда их извлечь»,
– цитирует автор высказывания известных писателей и философов Д. Дидро, А.И. Герцена, А. Франса.
Ф. Энгельс, П. Лафарг, В.И. Ленин использовали при реконструкции исторических процессов данные языка, в частности В.И. Ленин при изучении жизни крестьян привлекал словарь В.И. Даля. Отмечается вклад советских языковедов и философов в освещение данного вопроса: Р.А. Будагова, В.И. Абаева, Д.П. Горского, В.З. Панфилова и др. Особенно экстралингвистически информативны такие факты языка, как состав неологизмов, появление новых терминов и целых терминологических областей, количественные характеристики лексических разрядов, сравнение состава неологизмов одного и того же периода в разных языках.
Прослеживание исторических изменений в употреблении языковых единиц, анализ их этимологии, сопоставление способов выражения внеязыковых знаний в разных языках помогают воссоздать историю тех или иных философских категорий: количества и качества (37; 35), пространства и времени (4), причины (29; 30), цели (28) и т.д. Однако здесь еще предстоит большая работа. Например, мало исследована в науке тема использования сложившегося современного языка для теории философских категорий, для уточнения их содержания и познавательного смысла.
«Это тем более удивительно, что философы с древнейших времен, в том числе и основоположники диалектического материализма, постоянно прибегали к анализу языка и нередко прямо указывали на эффективность такого приема при уточнении важнейших философских понятий» (23, с. 15).
В качестве примера показано, что в философской литературе тема «Материя и сознание» излагается весьма противоречиво из-за того, что само слово «сознание» используется без должного внимания, без различения его разных значений: «свойство отражать действительность», «процесс отражения», «те или иные продукты отражения», «психический образ материального», «конкретные сложившиеся в обществе представления о мире, идеи», «синоним идеального» и т.д.
Язык может выполнять в познании и как бы собственно эвристические функции, т.е. когда с помощью языка можно получить информацию о возможности наличия в природе и обществе еще не познанных наукой или не освоенных объектов, их элементов, свойств и т.д. Так, если учесть по данным языка точки пересечения формализованных значений, то можно получить искусственные объекты, которые будут иметь корреляты в реальной действительности. Иначе говоря, исследователь получает возможность предсказывать существование еще не известных науке объектов: ср. известный прием заполнения пустых клеток, найденных пересечением набора свойств в фонологии.
Однако возможности использования языка как источника и средства познания нельзя преувеличивать. Специфика языка, его внутренние закономерности, в частности дезориентирующие в гносеологическом аспекте факты, хорошо показаны в языкознании. Языковые значения, как мы уже говорили выше, не являются непосредственными образами действительности, они многократно опосредованы в процессе их формирования. Нерелевантность для познания некоторых языковых фактов может быть связана с неравномерностью развития языка, с наличием в нем разных структурных уровней, отличающихся функционально.
На каждом новом этапе развития языка старое и новое, переплетаясь, закрепляются в языке в прихотливых формах, которые могут быть дезориентирующими. Известны указания Ф. Энгельса, который, пользуясь этимологическими данными и считая целесообразным их изучать, предупреждал о том, что нередко этимология может направить исследователя по ложному следу (подробнее см. 29). Следует вместе с тем предостеречь и от чрезмерного расширения круга дезориентирующей информации, что иногда происходит из-за неверно проанализированных случаев.