ении, ничтоже твоему величеству умею годное и смею обыщати. Разве едино, яко твоя царская пресветлость и величество повелитъ, готов есмь ту похваленну Аристотелеву политику на русский язык ясно и явно и сокращенно преложити, и твоим государским советникомъ на прочтение подати, да и они разсудят, будет ли дело утешно...»[553]
Но судьба так и не подарила ему возможность осуществить в полной мере задуманное. Разочаровавшись в жизни, ученый хорват мечтал теперь лишь об отъезде на родину. Знаком небывалого расположения царя к Крижаничу можно признать то, что Федор Алексеевич разрешил выехать за рубеж ему, уже сильно постаревшему и не желавшему все начинать сначала...
Сам факт того, что писал он свои сочинения с явной надеждой на прочтение, говорит о том, что заинтересованный читатель был[554]. И этот читатель позволял уже себе то, что столетие назад показалось бы кощунственным и богопротивным, а к тому же и просто опасным.
Так, Юрий Крижанич, утверждая в «Политике», что высшая власть от Бога и выше человеческих законов, категорически был не согласен с тезисом о ее богоподобности. Он приводил пример Александра Македонского, который увлекся «богохульной ложью» и хотел, чтобы его считали Богом «и чтобы люди кадили ему ладаном, как Богу». Александр навлек на себя гнев Божий и кару: «тот, кто хотел стать божеством, вскоре лишен был и человеческой жизни». Для автора естественна власть короля, а не царя. Русский царь должен отказаться от своего титула, как от недостойного, ибо король — наместник Бога, а слово «царь» в земной жизни ничего, кроме личного имени Цезаря не обозначает: «Царь Иван поступил нехорошо и неправильно, когда пренебрег славянским именем «король», подобающим высшему после Бога правителю, и принял чужое, неподходящее, негодное и несвойственное высшей власти римское имя «ЦАРЬ»[555].
Только Бог — царь царей и государь государей: не подобает себя именовать как Бога. Отсюда новый шаг: Ю. Крижанич предлагал от лица русского царя сказать публично следующее. «Римские императоры или какие-либо иные правители не имели никакой власти, никаких прав и никакого верховенства по отношению к нашим предшественникам или по отношению к русскому народу и Русской земле. Сколько прав было у русских в Риме, столько же имели римляне на Руси. И следовательно, римские императоры не могли ни дарить, ни отнимать королевское достоинство наших предшественников. И если Мономах хотел нам что-нибудь подобное подарить или в чем-то отказать, то всякий такой дар или отказ был суетным и мнимым. И мы отвергаем и объявляем суетным всякое королевское достоинство, которое нам хотел бы даровать Мономах или какой-либо иной человек якобы в силу своего верховенства и могущества. А то достоинство, которым мы обладали и обладаем, мы считаем полученным от одного лишь Бога и воздаем честь одному лишь Богу — высшему царю царей... чтобы закрепить все это неким достопамятным публичным актом и чтобы никто впредь не имел предлога или повода бесчестить нас или оспаривать в частных переговорах наш королевский титул, мы хотим во второй раз короноваться нашей русской короной и тогда окончательно устранить все дары и регалии Мономаха и остальные дары данайцев. А делать это мы хотим не потому, что нам ранее не хватало каких-либо прав или власти для законного коронования (ибо мы по милости Божьей и по наследственному праву до сих пор обладали совершенным и абсолютным королевским достоинством и властью), но делаем это для того, чтобы посредством такого публичного акта окончательно разрушить суетное и политико-еретическое мнение: будто мы получили достоинство и власть от кого-то иного, кроме Бога. Следовательно, этим актом мы хотим подтвердить, что приняли достоинство от одного лишь Бога»[556]. Иными словами, традиционная мифологема о происхождении царской власти на Руси, по мнению Ю. Крижанича, не больше чем «глупая и грубая ложь».
В основе «Сказания о князьях Владимирских» два литературных предания: одно — о происхождении русских великих князей от римского императора Августа через легендарного Пруса, который был родственником одновременно Августа и Рюрика; другое — о дарах Константина Мономаха, византийского императора, который передал царские регалии русскому князю Владимиру Всеволодовичу Мономаху. Судя по всему, в конце XV в. еще не была сформирована эта идеологическая конструкция, и не случайно в дипломатической инструкции, данной великим князем Иваном III Ю.Д. Траханиоту, русскому послу к императору Священной Римской империи, говорилось, что великие князья всегда «были в приятельстве и в любви с передними римьскими цари, которые Рим отдали папе, а сами царствовали в Византии». Появление вышеупомянутого комплекса можно с большой долей уверенности отнести к десятым годам XVI в., когда обе легенды были соединены в церковно-публицистическом Послании Спиридона-Саввы (до 1523 г.). А.А. Зимин меж тем не без оснований считал, что Сказание могло быть создано в связи с организацией торжественного венчания Иваном III своего внука Дмитрия Ивановича в 1498 г.
В этом Послании описывались важнейшие моменты мифологической конструкции. Когда Августу-«стратигу» стало известно, что император Юлий умер, он опечалился «братне смерти» и созвал тотчас всех воевод своих, чтобы рассказать им об этом. Они же «единогласно» решили венчать «венцем римскаго царства» Августа «в похвалу добродеем» и в «месть злодеем». «И облекоста и в одежю царя Сеостра, началнаго царя Египту, в порфиру и висон, и препоясоста и поясом фелрмидом, и възложиста на главу ему митру царя Пора индийскаго, юже принесе Александр Македон от Индиа, и приодешя и по плещама окровницею царя Филикса, владующаго вселеною, съделанноую от самбукия. И радостне вси въскликнувшя велиим гласом: «Радуйся, Августе, царю римский всея вселенныя!» Август же начят ряд прокладати на вселеную. Постави брата своего Патрикия царя Египту; и Августалиа, брата своего, Александрии властодержьца постави; и Киринея Сирии властодержъца положи; и Ирода Антипатрова от Аманит за многие дары и почтенна постави царя еврейска в Ерусалиме; а Асию всю поручи Евлагерду, сроднику своему; и Илирика, брата же своего, постави в повершиа Истра; и Пиона постави в Затоцех Златых, иже ныне наричютиа Угрове; и Пруса в брезех Вислы реки в град, глоголемый Морборок, и Торун... И вселися ту Прус многими времены лет, пожит же до четвертаго рода по колену племена своего; и до сего часа по имени зовашеся Пруская земля... И в то время некий воевода новгородскы имянем Гостомысль скончявает житье и съзва владалца сущая с ним Новагорода и рече: «Съвет даю вам, да послете в Прусскую землю мудра мужа и призовите князя от тамо сущих от родов римска царя Августа рода». Они же шедше в Прусскую землю и обретошя тамо некоего князя имянем Рюрика...»
Идеи Сказания использовались в дипломатической практике при обосновании прав великих князей, в текстах летописей (в Воскресенской, например), в преамбуле к Государеву родословцу 1555 г., в Степенной книге. Текст Сказания был переработан в связи с венчанием Ивана IV на царство. Рассказ о дарах византийского императора русскому князю был помещен в качестве преамбулы к чину венчания. — См.: Дмитриева Р.П. Сказание о князьях Владимирских. М.; Л., 1955; Идея Рима в Москве XV—XVI века. Источники по истории русской общественной мысли. Roma, 1989; Зимин А.А. Античные мотивы в русской публицистике конца XV в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972; Гольдберг А.Л. К истории рассказа о потомках Августа и о дарах Мономаха // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 30.
Если «Сказание о князьях Владимирских» создавалось в эпоху ожиданий целой серии символических дат, когда возможно было само Второе Пришествие Христа (см. гл. 4), то сочинение Ю. Крижанича писалось, когда ожидание 1666 г. стало последним эсхатологическим всплеском, по завершении которого надо было осмыслить несостоятельность многого, на чем держались ментальные структуры средневековья.
Аргументы Ю. Крижанича просты и понятны были для тех, кто искал ответы на острые вопросы времени. Во-первых, «римляне не имели никакой власти над Пруссией и соседними с ней, более близкими к Риму землями, то есть Поморьем и Силезией. Никогда они не приходили в эти земли ни с миром, ни с оружием»[557]. Во-вторых, «в самом Риме род Августа прекратился очень скоро и окончился на самом Августе. Ведь у Августа не было родного сына, а лишь пасынок — Тиберий, который правил после него. А потом правили родичи Августа — Калигула, Клавдий и Нерон. Нерон умер бездетным, и после Нерона никто на свете не считал себя родичем Августа, разве что один царь Иван — через тысячу пятьсот лет после Нерона»[558]. Ю. Крижанич в этой истории видел стремление уподобиться Богу: «Цари Калигула, Домициан и Коммод хотели, чтобы их звали богами... Неведомо как или кто его надоумил, но он [Иван IV. — А.Ю.] захотел, чтобы люди поверили, будто он происходит из рода Августа, и для того была придумана эта басня. И благодаря ей люди также поверили, что царь Иван — потомок Августа, как верят, что Александр — сын Зевса..»[559] Народы лишь смеются, писал Крижанич, что царь Иван «принял римский титул и герб, не имеющие к нему никакого отношения»[560]. Отметим особо, что подвергается сомнению даже символика Русского государства (см. подробнее гл. 4). Двуглавого орла он связывает с судьбой орла трехглавого, о котором речь идет в Третьей книге Ездры: «Пророчества эти уже давно полностью исполнились, царство Римское давно разрушено, как об этом говорил ангел трехглавому орлу: «Да сгинешь ты, орел, и крылья твои страшные, и главы твои злобные, и все тело твое суетное»