Иван Тимофеев особо отмечал время царева гнева, — шел 7078 год. И сравнивает число 78 с 78-м псалмом («Лето же время царска гнева на мя тогда течаше к седьми тысящам 78-е, может же о сих исполнити всяко словесы непостижения моего скудость тождество числа самого всего Псалма сила и соседствующего ему 79-го крепость глаголом во исполнение даст...»[773]. Такая символическая трактовка новгородского погрома интересна: и в 77, и в 78-м псалмах речь идет о Божьем наказании, в 79-м — о спасении. «...И преложи в кровь реки их, и источники их, яко да не пиют. Посла на ня песия мухи, и поядоша я: и жабы, и растли я. И даде рже плоды их, и труды их пругом. Оуби градом винограды их, и черничие ихъ сланою: И предаде граду скоты их, и имение их огню. Посла на ня гнев ярости своея, ярость и гнев и скорбь, послание аггелы лютыми» (Пс. 77. 44-49). 78-й псалом уже прямо перекликается с описанием погрома: «Боже, приидоша языцы в достояние твое, оскверниша храмъ святый твой, положиша Иерусалим яко овощное хранилище; положиша трупия раб твоих брашно птицам небесным, плоти преподобных твоих зверем земным. Пролияша кровь их яко воду окрест Иерусалима, и не бе погребаяй. Быхом поношение соседомъ нашымъ, подражнение и поругание сущым окрест насъ. Доколе, Господи, прогневаешися до конца; разжжется яко огнь рвение твое» (Пс. 78. 1-5). Говоря о смерти Ивана IV, дьяк пишет: «Мечь бо десница его с воздуху долу не туне [не напрасно. — А.Ю.] свожашеся на противныя, ниже престая ощути...» Меч в правой руке — символ Божьего (праведного) наказания, перекликающийся с текстом 77-го псалма («И затвори во оружии люди Своя и достояние Свое презре». — Пс. 77. 62).
Иван Грозный видел главную свою функцию в наказании зла «в последние дни» перед Страшным Судом. Мы никогда до конца не узнаем, в какой момент (хронологически) и почему царь решил начать опричнину Одно можно сказать достаточно определенно: пассивно ждать он не мог в силу своей особой ответственности. «Яз же убо верую, о всех своих согрешениих вольных и невольных суд прияти ми, яко рабу, и не токмо о своих, но и о подовластных дати ми ответ, аще что моим несмотрением погрешится»[774]. Прошел 7070 год. Зло и беззаконие нарастают, каков же выход? Вся русская история, создавшая особый тип сакрализованной монархии, подвела его к мысли начать собственную борьбу со злом, как он его понимал. В промежуток времени между 1562 г. и известным нам по источникам началом опричнины укладывается около трех лет. В «Откровении» Иоанна Богослова несколько раз фиксируется, что перед Вторым Пришествием будет период ожесточенной борьбы сил добра и зла. Этот период хронологически был точно определен. Три с половиной года, или тысячу двести шестьдесят дней, будет, по словам Андрея Кесарийского, «владычествовать отступление». К цифре этой относились чрезвычайно серьезно. В завершающем Геннадиевскую Библию тексте находим «Раздрешение неизреченного откровение»: в последнее время «отрешится сатана по праведному суду Божию и прельстить мир до реченнаго ему времени, еже три и пол лета, и потом будет конец»[775]. Эту цифру протопоп Аввакум упомянул в «Письме Афанасию», написанном в 1669-1670 гг. Староверы ждали наступления Страшного Суда в 1666 г., но осознавалось это наступление не как одномоментный акт, а как процесс. Вот почему именно к 1669-1670 гг. относятся глобальное обращение Аввакума к «братии на всем лице земном» и комплекс других посланий с ярко выраженным эсхатологическим содержанием.
Иван Грозный не стал ждать истечения срока...
В эсхатологических трудах отцов церкви смерть не считалась злом. Она — следствие первородного греха[776] и вместе с тем величайшее благодеяние для человека. Смерть для тела сравнивали с плавильной печью, в которой оно восстановится чистым и нетленным[777].
По мнению Ипполита Римского, на труды которого часто ссылались на Руси, тела умерших людей разлагаются, но это не значит, что они уничтожаются. Принимая тела, земля их хранит. Тела смешиваются с землей и растворяются в ней, давая возможность расти цветам. Тела, по причине первородного греха, отдаются земле как бы в плавильную печь, чтобы восстановиться, но не такими, какими они были, а чистыми и нетленными. Каждому телу будет дарована его собственная душа. Если праведников ожидает гармония души и нового тела, то грешникам уготована иная судьба. Страдания будут их уделом...
Согласно учению Григория Нисского (отголосок которого чувствуется в представлениях Грозного), душу можно погубить человеческим грехом, но погибает она, оставаясь бессмертной, не физически, а нравственно. Потому смерть, учил Григорий Нисский, благодетельна и для человеческой души. Несмотря на различные (правда, в деталях) описания преисподней, в святоотеческой литературе было единодушие в отношении того, что даже адские мучения для грешников имеют вид положительного наказания. Ярость наказания Божья служит врачебным средством для очищения души. Ориген даже признавал (но это мнение не стало всеобщим), что загробные мучения имеют временный характер; «вечные муки» — лишь педагогическое устрашение[778]. Григорий Нисский писал, что если во время земной жизни «душа остается неуврачеванной», то ей придется лечиться в будущей жизни; адские муки имеют «целительный характер»[779].
В «Диоптре, или Душезрительном зерцале», напомним, произведении византийского монаха XI в. Филиппа Монотропа («Пустынника»), переведенного на славянский язык в XIV в. и весьма популярного на Руси, находим: «Смерть бо, прочее, не мученье бывает, но врачеванье добрейшее и спасенье паче, и смотренье, державная, премудрости исполнено, удерживает бо яко намнозе греха устремленье, умры бо, рече, оправдися от нея»[780]. Отношение к смерти нашло своеобразное отражение в коротком завещании Нила Сорского: «...повергните тело мое в пустыне сей, да изъядять е зверие и птица, понеже согрешило есть к Богу много и недостойно есть погребения. Аще ли сице не сътворите, и вы ископавше ровъ на месте, иде же живем, с всяким безчестием погребите мя»[781].
В Каноне ангелу Грозному воеводе Парфения Уродивого также нашли отражение эти традиционные эсхатологические представления: «Егда приидет время твоего прихода, святый ангеле, по мене грешного имрек разлучити мою душу от убогого ми телеси, — вниди с тихостию да с радостию усрящу тя честно... Царя Небесного слуга и предстатель престолу Божию, святый ангеле, смерть принося нам, измени нас добротою здания твоего и приведи нас к свету светлейшему Судии...» Об очистительном характере наказаний читаем: «От Бога посланному, всех ангел пристрашен еси, святый ангеле, не устраши мою душу убогую, наполненну злосмрадия, и очисти, и престави ю престолу Божью непорочну»[782].
Итак, эсхатологические представления причудливым образом совмещались со взглядами на сущность царской власти в средневековой России. Уподобляя свою власть власти Божьей, царь соответственно и действовал, «аки Бог»: он имел право на «ярость наказания». А. Шлихтинг описал случай, который трудно понять, не включаясь в систему ценностей людей того времени: «Однажды пришел к тирану некий старец, по имени Борис Титов, и застал тирана сидящим за столом... Тот вошел и приветствует тирана, он также дружески отвечает на приветствие, говоря: «Здравствуй, о премного верный раб. За твою верность я отплачу тебе некиим даром. Ну, подойди поближе и сядь со мной». Упомянутый Титов подошел ближе к тирану, который велит ему наклонить голову вниз и, схватив ножик, который носил, взял несчастного старика за ухо и отрезал его. Тот, тяжко вздыхая и подавляя боль, воздает благодарность тирану: «Воздаю благодарность тебе, господин за то, что караешь меня, твоего верного подданного». Тиран ответил: «С благодарным настроением прими этот дар, каков бы он ни был. Впоследствии, я дам тебе больший»[783]. Этот будущий дар — смерть от руки государя.
Эсхатологические взгляды царя на опричнину особенно ярко выразились в символике Опричного дворца Ивана Грозного.
Первоначально Опричный дворец намеревались строить в Кремле — между церковью Рождества Богородицы и Троицкими воротами. Но 1 февраля 1566 г. случился пожар, который уничтожил отчасти митрополичий двор и целиком двор Владимира Андреевича. Царь принял решение: двор «за городом, за Неглиною, меж Арбацкие улицы и Никитцкие, от полого места, гае церкви Великомученник Христов Дмитреи да храм святых апостол Петра и Павла, и ограду каменну вкруг добру повеле зделати»[784]. Дворец строился летом-осенью 1566 г.; 12 января 1567 г. царь переселился в него. Жил он там до 3 февраля, пока не отправился в объезд по монастырям. Вернувшись, царь чаще жил в Александровой слободе. Редко заезжая в столицу, он останавливался, видимо, не в Кремле, а во дворце[785]. Какова же была функция этого дворца?
Подробное и единственное описание Опричного дворца находим у Генриха Штадена...
Генрих Штаден родился около 1542 г. в вестфальском городке Ален в семье бюргера Вальтера Штадена. Отец хотел, чтобы сын стал священником, но мальчик вел себя так, что ему скоро пришлось скрываться от уголовного наказания за совершение дерзкого поступка. Он ранил в школе одного ученика в руку шилом, и родители пострадавшего подали иск в суд. Когда малолетнего хулигана буквально выпроваживали из города, ратман Франц Баурмай сказал, по признанию самого Штадена: «Дай-ка я взбороню дорогу так, чтобы Генрих Штаден не мог ее опять отыскать»...