«Матвей!» Мягкая ладонь берет ее и приятно сжимает. «Почему не сказал, что вы ждете ребенка?» – смотрит на Сожженного. Тот туманно улыбается. Оба теплые, от обоих пахнет пивом.
Она начинает быстро вытирать со стола.
Вот на этом и должен был закончиться этот эпизод. Вытертый до жесткого блеска стол. Пиалушки, чайник; тяжелая, в седой пыльце и с каплями, кисть винограда. Вскрытый арбуз. Матвей внес его на кухню, нежно поглаживая. Арбуз оказался едва сладким, с бледной мякотью и черными косточками, как все поздние арбузы.
Она боялась, что будет очередной умный разговор. А ей будет отведена роль слушательницы с приоткрытым ртом. Наливальщицы чая, биодекорации.
Но об умном они, кажется, успели уже поговорить без нее.
Чуть наклонившись над арбузом, Матвей говорил об охоте. Он небрит, щеки как будто густо присыпаны перцем. И подбородок. Да, в Израиле он полюбил охоту. Нет, в самом Израиле особенно не поохотишься. Так, на всякую птичку… Матвей артистично поморщился. Дикие голуби, утки, перепелки. Но ведь есть и другие страны.
Пошарил пальцем в хэнди и стал показывать фотки. Что это? Это его трофеи. Да, и эти оленьи черепа с рогами.
– Сам, между прочим, их сделал. – Матвей сидит, откинувшись в плетеном кресле.
– И черепа́? – оживляется Сожженный.
– И черепа… и черепа… – Матвей зубасто улыбается. – Вначале осторожно снимаем шкуру. Шкуру надо снимать пальцами, ножом лишь перерезаешь шею. Ну еще мышцы, сухожилия. Глаза. Это ножом. Остальное всё – только пальцами.
Быстро посмотрел на нее, Анну. На ее живот. И так же быстро отвел глаза.
– Я не впечатлительная, – она поглядела на Сожженного. – А что происходит потом?
Матвей хмыкнул и стал с аппетитом рассказывать. О том, как удаляют через отверстие в затылке мозг специальной крученой проволокой…
Рассказывая, вертел в руках арбузную корку. Другой рукой трепал по загривку Мальвину, одну из собак. Собаки как-то сразу его признали.
– И что, – спросил Сожженный, – весь мозг удается вот так извлечь?
– Ну практически весь. Остаток и мозговую пленку просто сильной струей воды… и пинцетом. Потом где-то на три дня в проточной воде, лучше в какой-нибудь реке, чтобы полностью очистился от крови, и…
– …и готово? – Сожженный слегка поднял брови.
– Не-е, череп еще нужно выварить. Иначе остатки мышц, сухожилий – как по-другому их отделишь? – Отхлебнул чай. – Если рогатый, то чтобы рога не попадали в кипяток.
Она долила ему чая. Стала слушать дальше Матвея.
– Потом снова в проточную воду. Снова на сквознячок, подсохнуть. Удаляем жировые вещества и… – снова пауза и быстрый взгляд на нее. – И отбеливание. В перекиси водорода, в темном месте. Потом полировка, ну и…
Вытер мокрую сладкую ладонь об майку, стал ковыряться в своем хэнди.
Показал еще несколько фоток, громко комментируя. Она из вежливости заглянула. Хотелось немного спать. Сожженный, она заметила, тоже пару раз давил в себе зевки.
– Да, раньше ты… к охоте… не особенно.
– Раньше я охотился за словами, – Матвей улыбнулся, оголив зубы. – Это было как-то оригинально. Здесь. А там этим никого не удивишь. Там все они такие… охотники.
Она поняла, что он говорит об Израиле. Стала убирать остатки их арбузной оргии.
– Ладно, пойду. – Матвей тоже встал. – А у твоей жены крепкие нервы.
– Характер нордический. – Сожженный резко поднялся и направился… куда можно еще направиться после пива и арбуза? И зеленого чая.
Они остались вдвоем.
Она доубрала корки, занялась чашками. Матвей вырос за ее спиной.
– Рад знакомству, – сказал неожиданно тихим, почти детским голосом.
Она хотела ответить, что тоже рада, но не смогла. Сжимала мокрую чашку.
– И с тобой, малыш, тоже. – Он быстро опустился на колени и поцеловал ее в живот.
Так же быстро поднялся.
Вернулся Сожженный, последовало теплое прощание, Сожженный и Матвей обнялись, еще раз обнялись. Кажется, собирались обняться и в третий раз, но она ушла в дом. Легла и стала глядеть в темный потолок.
Когда вернулся Сожженный и пристроился рядом, она еще не спала.
Ей хотелось поговорить о Матвее; она чувствовала, что и Сожженному тоже хочется говорить о нем. Но они молчали. В окно тихо влезла луна.
– Полнолуние, – сказал Сожженный.
– Еще нет.
От Сожженного пахло зубной пастой. Она вспомнила, что не умывалась, но сил добираться до ванной не было. Даже просто встать и задернуть занавеску, чтобы луна не светила в лицо. Можно было сказать Сожженному… Но он уже сам поднялся, зашумел занавеской. Как всегда, он читал ее мысли. Хотя и с ошибками. С мелкими синтаксическими ошибками.
– Он женат? – не выдержала она.
– Был.
Она перевернулась на другой бок. Каждый поворот был теперь как подвиг. Как пытка. Что будет дальше? Стала считать, сколько осталось до родов. Сбилась.
– Трое детей, кстати. – Скрипнула кровать, Сожженный снова лег рядом. – Потом развелся.
– Почему?
– Не захотела больше ему рожать. У него какой-то… пунктик на беременных. Он еще здесь, до отъезда, с одной… Причем, не от него… Нашел ее где-то, на третьем месяце, и всё, любовь. – Сожженный зевнул. – Но тут уже родня, мама его учительницей была… Короче, его чуть не в смирительной рубашке увезли в Израиль. Потом всё равно вырвался сюда, а эта его уже родила.
– И что?
– Ну и как-то остыл. Я ж говорю, его только на беременных тянет. И свою жену он будущую так, когда она уже ходила… Первый ребенок не от него. Короче…
– Короче – дело к ночи. – Ей почему-то стало неловко, почти стыдно.
– Короче, ты сейчас в его целевой группе.
– Боишься, что стану его добычей? – Она повернулась к Сожженному.
– Будь с ним осторожна…
И она была с ним осторожна. Они вдвоем были осторожны, она и Матвей.
Нет, она не будет выскабливать его имя с восковых табличек. Пусть он побудет в этом рассказе хотя бы недолго. С ним и так всё было недолго.
Вот краткое и адаптированное содержание этого всё.
Через два дня Сожженный уехал с тургруппой. У него давно не было больших групп и заказов. Нервно собрался и уехал.
Матвей за день до этого тоже уехал, на охоту. У него тоже была своя программа. Перед отъездом сидел у них, демонстрировал ружье. Рассказывал охотничьи истории, гладил собак, снова рассказывал. Сожженный пил чай и морщился от головной боли.
Матвей уехал.
На следующий день уехал Сожженный.
Она прибралась, налила воды в собачью миску. Смела веником виноградные листья. День начался прохладным и солнечным, к полудню воздух прогрелся; она покормила собак и села в плетеное кресло, подложив под спину подушку.
Стала смотреть страничку Матвея в соцсетях, уже не помнит каких. Телеграм-каналов тогда, кажется, еще не было. Помнит только название «Исав news». Или «Esau news». В Сети его знали как Исава. Библейский охотник, брат Иакова. Позавчера объяснил, когда сидел в этом кресле и гладил собак. Они, собаки, его как-то сразу признали. Да, она помнит, что это уже говорила.
«Иудейская история пошла по линии Иакова, который “жил в шатрах”, пас овец и никогда в жизни не охотился. Он родил двенадцать детей, двенадцать колен Израиля. – Матвей выплюнул арбузную косточку. – А вот если бы история пошла по линии Исава…»
«То – что?» – спросил Сожженный.
«Не знаю… В Израиле я понял одно. Нужно перестать быть Иаковом. Нужно стать Исавом».
Губы Сожженного стали тонкими и чужими.
Ей не нравится имя Исав. А его страничка в Сети ей нравится. И день не жаркий и не холодный. И не ветреный, что тоже ей нравится. Хотя ночь, конечно, лучше. Любая ночь лучше дня.
Она глядит сквозь виноградник в небо. Подсохшие грозди облетывают насекомые, мягкое жужжание. Сказать Сожженному, когда вернется, пусть срежет (вон стоит стремянка). Снова смотрит в экран.
Так они познакомились когда-то с Сожженным. В году с тремя нулями, которого все почему-то боялись. И она тоже его немного боялась и ждала. Да, двухтысячный. Много, запоем, путешествовала. Полюбила стеклянные тюрьмы аэропортов. Полюбила вокзалы, особенно российские, самые печальные вокзалы во вселенной. Почему самые печальные? Может, лица? На вокзалах и в поездах у людей самые честные, голые лица, на них сильнее всего проступает страх жизни. В самолетах это не так, там его немного гасит страх смерти, падения, возгорания топливных баков. А в поездах… Да, весь тот год она проездила, питаясь путешествиями, объедаясь ими до изжоги.
А когда не ездила, слонялась по интернету. Целыми часами, особенно ночью. Мир тогда только начинал перетекать в Сеть, теряя свою материальность, твердость, жесткость. Интернет был еще нежным туманом, в котором хотелось идти и идти. Легким интеллектуальным туманом. И она блуждала в нем, как прежде по ночному городу.
Особенно полюбила русский интернет, его умную, немного пьяную болтовню. Читала «Русский журнал». Читала десятки каких-то странных, сумеречных сайтов, возникавших и быстро исчезавших. Когда она пыталась снова разыскать эти веселые выплески ума, их уже не было. Ссылки оказывались мертвыми, она кусала губы и жалела, что поленилась скопировать… Человечество училось писать на песке. Порыв сетевого ветра – и песок снова пуст и гладок.
Так она наткнулась на забавный (варианты: странный, режущий) текст неизвестного русского автора. «Маленький трактат о террократии». Неизвестный автор утверждал, что мир входит в новую фазу. Это было не слишком забавно-странно-режуще: почти все умные неизвестные авторы утверждали то же самое. Далее неизвестный автор ссылался на работы двух-трех известных немецких авторов (она уже не помнит, каких). Так обычно поступают все неизвестные русские авторы, когда хотят показать, что они не чужды изощренной университетской метафизике (которая давно уже из немецких университетов выветрилась). В конце неизвестный русский автор предрекал, что в ближайшее время здания ВТО в Нью-Йорке будут разрушены террористами, причем совершено это будет почему-то с помощью самолетов…