.
Я поднялась в квартиру. Сняла пеплум: на животе виднелся шов после операции.
9 мая был вторник.
Цельсий оказался прав: я не могла не написать о нем книгу.
Это оказалось нелегко, пришлось восстанавливать нашу долгую беседу по памяти. Места, где встречались научные подробности, я описала приблизительно.
Несколько дней спустя я получила письмо от своего итальянского издателя, чей офис находился в Неаполе. Я подумала, что оттуда совсем недалеко до Помпей. Хорошо бы ему пригласить меня в гости.
Мне ужасно хочется съездить на Юг – настоящий, большой Юг.
Закончив рукопись, я отнесла ее в редакцию. И уточнила, что история подлинная.
Никто мне так и не поверил.
Топливо
Моему отцу
Действие первое
Сцена представляет собой комнату; всю заднюю стену занимают стеллажи, переполненные книгами. Остальная обстановка поражает своим убожеством: ни столов, ни секретера, ни кресел, только несколько деревянных стульев и справа, в углу, большая чугунная печка.
М у ж ч и н а лет пятидесяти сидит на одном из стульев и что-то пишет, положив стопку бумаги на колени. На нем свитер с высоким воротом.
Входит мужчина лет тридцати – Д а н и е л ь; он в теплом пальто, которое, войдя, не снимает.
Даниель. Уже работаете, профессор?
Профессор (не поднимая головы). Да уж целый час.
Даниель берет стул, переносит его поближе к печке. Садится.
Даниель. До войны вы не имели обыкновения так рано подниматься.
Профессор. От холода не мог уснуть. Чуть не рехнулся, ворочаясь в постели; в конце концов плюнул и встал. Странное дело, почему-то сидя мерзнешь куда меньше.
Даниель. Потому что вы работаете: это отвлекает от мыслей о температуре воздуха.
Профессор. Я думаю, еще и поза играет роль: когда лежишь, труднее сопротивляться холоду. Так, во всяком случае, кажется.
Даниель. А над чем вы работаете?
Профессор. Вы будете смеяться, Даниель: я пишу – как же это назвать? Лекцию? Доклад? Просто мысли? – о последней главе «Бала в обсерватории».
Даниель. Блатека?
Профессор. Вы знаете еще один «Бал в обсерватории», написанный кем-то другим?
Даниель. Поймите меня, профессор: я вас знаю много лет и никогда не слышал от вас ни одного доброго слова о Блатеке.
Профессор. Вы меня знаете много лет, но давно ли вы живете со мной под одной крышей?
Даниель. С тех пор, как варвары разбомбили мой квартал. Два месяца уже.
Профессор. За эти два месяца, Даниель, у вас была возможность понаблюдать за мной в обыденной жизни. Вы хоть раз видели, чтобы я читал Фатернисса?
Даниель. Нет.
Профессор. Видели, чтобы я читал Обернаха? Эсперандио? Кляйнбеттингена?
Даниель. Нет.
Профессор. И что же из этого, по-вашему, следует, друг мой Даниель?
Даниель. Ничего удивительного: вы так давно читаете лекции о них, что знаете их творчество наизусть. О Фатерниссе вы написали диссертацию – с чего бы вам его перечитывать?
Профессор. Напрасно вы так снисходительны, голубчик, на повышение все равно не стоит рассчитывать. В мирное время я уже сделал бы вас доцентом. Но пока не кончится война – а вы сами знаете, что кончится она нескоро, – быть вам моим ассистентом. Штатное расписание заморожено – это вклад университета в войну.
Даниель. Все это я знаю, профессор. Но это не лесть: я счел бы полным идиотизмом, читай вы дома авторов, которых расхваливали нам на лекциях.
Профессор. А читать авторов, которых я перед студентами высмеивал, – это, по-вашему, умно?
Даниель. Я думаю, у вас есть на то свои причины.
Профессор. Да нет же, Даниель! Неужели даже война не научит вас нетерпимости? Хоть какой-то был бы от нее толк.
Даниель. От нее не будет никакого толка, профессор: даже если она чему-то нас научит, все равно ведь убьет.
Профессор. Вы вдобавок начисто лишены чувства юмора.
Даниель. А вы считаете, есть над чем смеяться?
Профессор. Да, еще как есть. Вам посчастливилось увидеть то, в чем ни один преподаватель литературы в жизни не сознается: что он читает – что он действительно читает – на досуге.
Даниель. На досуге… война – это досуг?
Профессор. Для меня это вынужденный досуг. Раньше у меня было четырнадцать часов лекций в неделю. Теперь я читаю лекции, когда университет не бомбят. Сегодня у нас пятница – на этой неделе я проповедовал моим студентам в общей сложности ровно сорок минут. Так что у меня теперь куда больше досуга на неподобающее чтение.
Даниель. А я бываю в университете почти так же часто, как раньше.
Профессор. Вы молоды, вот и геройствуете. Оставьте моим сединам право на трусость.
Даниель. Дело не в геройстве. Я вас уверяю, в университете не так холодно. (Кладет ладони на печку.) Профессор, печка опять погасла.
Профессор. Топить больше нечем. Смотрите: на растопку пошли все столы и даже секретер с инкрустациями. Жечь стулья неразумно: сидя на полу, мы еще сильнее замерзнем. Знаете, почему в университете теплее? Потому что его непрерывно бомбят. После каждой бомбежки появляются обломки полов, которые можно жечь. Если бы самолеты варваров почаще наведывались в мой квартал, я мог бы предложить вам лучше отопленное жилище.
Даниель. Это называется юмор в холодном виде.
Профессор. Браво, Даниель, браво! Как видите, война порой оттачивает остроумие.
Даниель. Если бы я хоть сознавал, что мы на войне! На войне сражаются, а мы что? Сидим в осаде.
Профессор. Не могу с вами согласиться. Вы сражаетесь. Для нас, преподавателей, продолжать читать лекции значит сражаться. А для наших студентов продолжать, невзирая на бомбежки, интересоваться местом наречия у поэтов-романтиков тоже значит сражаться.
Даниель. Еще вопрос, это ли их интересует. Боюсь, они ходят на лекции только потому, что университет еще отапливают.
Профессор. Отапливают, но бомбят – они там рискуют жизнью. Не преуменьшайте их заслуг.
Даниель. Положа руку на сердце, профессор, я не уверен, что им дорога жизнь. Это я говорю по собственному опыту: утром, поднимаясь в четыре часа, чтобы идти в университет, я не думаю ни о моей диссертации, ни о предстоящем опасном пути по улицам, ни о бомбах, ни о том, что это, возможно, мое последнее утро. Я думаю: «Скорей бы в факультетскую библиотеку к теплым трубам!»
Профессор. К трубам?
Даниель (исступленно). Вы не замечали? Трубы, что у стен, горячие, прямо кипяток. (Встает, раскидывает руки.) Я прижимаюсь спиной и руками к этому переплетению труб и стою, пока от моего пальто не запахнет паленым.
Профессор. О, дивный сон! Спасибо, буду иметь в виду.
Даниель. Так вот, вставая утром, я думаю только об одном: о горячих трубах. Не о жизни, не о смерти, не о войне, не о варварах, не о моей диссертации – поймите меня правильно, – ни даже о голоде.
Профессор. Не о Марине?
Даниель. Не о Марине, профессор. Я думаю только о трубах, о том, что скоро почувствую сквозь пальто их тепло.
Профессор. Теперь я понимаю, почему вы столько времени проводите в факультетской библиотеке.
Даниель. Вы всерьез полагали, что меня так увлекает диссертация?
Профессор. Вас поди пойми… С виду такой идеалист.
Даниель. Я и есть идеалист! Именно поэтому осадное положение мне невыносимо. Оно превратило нас в животных.
Профессор. Если эта война помогла вам понять, что мы по сути своей животные, это уже кое-что.
Даниель (садясь). Ваше благодушие меня раздражает. (Повышает тон.) И потом, почему вы не наденете пальто? Вам жарко?
Профессор. Я дома. А дома я никогда не надеваю пальто.
Даниель. Ну знаете, глупее довода я в жизни не слыхал. (Встает и оглядывается вокруг.) Где оно, ваше пальто?
Профессор. Вас ни о чем не просили, Даниель.
Даниель. Это просто смешно. Вы же посинели от холода! (Обходит комнату.) Да где же это пальто? (Находит его у входной двери.) А! Вот оно… Пожалуйста, доставьте мне удовольствие…
Профессор (вскакивает и бежит на другой конец комнаты с криком.) Не надену!
Даниель. Да какая муха вас укусила?
Профессор. Вы не сдаетесь врагу на свой манер: продолжаете читать лекции, как до войны. А я на свой манер: не надеваю пальто, когда я дома! В тот день, когда я его надену, моя война будет проиграна!
Даниель. Умный человек, а несете такой вздор! (Идет к нему с пальто в руках. Профессор отскакивает. Они бегают по всей комнате, как разыгравшиеся дети. Даниель держит пальто перед собой, как плащ тореадора.)
Профессор (кричит, убегая). Я не умный! Я читаю авторов, которых сам же расхваливаю, без всякого удовольствия! Я люблю читать Блатека, потому что это глупое чтиво! Я двадцать пять лет лгу студентам!
Даниель (кричит, догоняя его). Да чем это вам мешает надеть пальто?
Профессор (кричит, убегая). А если мне хочется быть глупым? Имею право!
Входит молодая д е в у ш к а, худенькая, серьезная. Даниель и профессор прекращают свой бег по кругу. Им явно неловко, оба застыли на месте, она тоже.
Даниель. Марина.
Марина. Что здесь происходит?
Профессор. Происходит то, что ваш дражайший не признает за мной права быть идиотом, если мне хочется.
Марина. Если вам не нужно пальто, я его охотно надену. (Профессор берет пальто из рук Даниеля и набрасывает на плечи Марины. Оно ей слишком велико. Марина садится у печки, прижимает к ней ладони.