Екатерина ГодверКатится камень
I
Календарь
Подари мне календарь, да попроще.
Чтобы можно было день — в самолетик,
Или в пепельнице сжечь. Вместе с прошлым,
Не читая — что там на обороте…
Я про прошлое шучу, ты не думай.
Мне бы просто вновь начать верить датам.
И чтоб сумка не казалась подсумком,
А лимон в ней — не казался гранатой.
Я не знаю, право. Память — как тетка:
Что-то скажет — и поди, разберись с ней.
Дождь весенний отбивает чечетку
По стеклу. А мне мерещатся брызги
На лице. И первый снег, неохотно
Растворявшийся в ноябрьском ливне…
Перекрестки и мосты, повороты —
Все смешалось в толчее рекурсивной.
Подари мне календарь. Можно старый.
Не на счастье. Просто так. Чтоб однажды
На полях черкнуть записку — и парой
Строк сказать тебе о чем-то неважном
Паутина
Память, застрявшая в паутине
На потолке,
Нелепо дергается, перебирает
Крыльями, лапками, фактами —
И воздух становится глиной
В руке.
Нетронутой грушей рая,
Подземным аэростатом
Клонится старая лампа
Ко сну
Письменного стола.
Ты обещал, верно,
«Всем воздам по
заслугам»?
Или, может быть, «по делам»?
Паук — всегда успевает первым.
По тропинке воспоминаний
Примерзшая дверь подъезда.
Минус пятнадцать
Секунд
От часа
За час до полуночи.
Кто-то курит на лестнице.
Здоровается. Говорит:
«С Рождеством тебя!»
Ты поднимаешься
Выше
По тропинке воспоминаний
О растаявшем снеге
С чужих подошв.
Последний
Этаж.
Звонок звучит колокольчиком
На оленьих
Рогах
В прихожей.
«Ну, не стой на пороге».
«Внимание, атомная тревога!»
Открываешь глаза…
Послышалось.
Рядом только глухонемая
Радиоточка.
В эфире — зима. Дверь заклинило.
Отмеряешь секунды
По пульсу: часы остановились.
Вот еще пятнадцать…
Снаружи теперь всегда
Зима.
Интересно, как там
Санта-Клаус?
Полночь
Тишина. Только ветер бродит
И ломает сухие ветки.
Редкой тыкве на огороде
Не мечтается стать каретой.
Ненадолго, да хоть насколько, —
Но чтоб взрезали грязь колеса,
Чтоб от хрипа мышиной тройки
Отступила с дороги осень,
Чтоб извозчик хмельной на козлах
Глотку рвал с простодушной фальшью!
Чтоб горели, сгорали звезды!
Чтоб катиться все дальше, дальше…
Дальше — сказку облагородят.
Обернут продуктовой сеткой.
Тишина. Только кто-то бродит
И зачем-то ломает ветки…
На первый поезд
—
Пустой проспект. Еще через минуту
На улицах погаснут фонари.
Автобус первый, первая маршрутка
Идут пустыми…
Несоизмерим
—
Масштаб — но город, как волчок:
Замедлил бег и сбавил обороты,
Чтоб Всадник за минуту до субботы
Застыл, взмахнув игрушечным мечом.
—
Ты едешь из гостей. На первый поезд
Метро успеть — не то, что на последний.
Такое лето — зимнего покроя,
Такие будни — смутные, как бредни.
—
На кухне продолжают балаганить,
Гитару мучат, не щадя соседей.
Там сказка — быль, любимая богами…
А ты бредешь —
как будто вправду бредишь —
—
К метро, и город дремлет под ногами,
Дыханием касается подошв.
—
Концерт
Дергает струны рояля безумный Йедер.
Путь лакированных клавиш — скука, безвкусица
с крышкой в конце, которая непременно опустится.
Или с [censored], если вспомнить про полоски и зебру.
Зато — гармония.
С миром, с собой и с роялем.
В открытых ладонях
теплится настоящее,
время листает
рукой заботливой
ноты:
что ищешь, то и обрящешь.
У него же — ни звучания, ни мелодии.
Да где это видано: играть на рояльных струнах?
Не концерт — пустая бравада, пародия…
Должно быть, он и вправду
безумен.
Карандаш
Задумчивый старик в небесной мастерской
Заваривает чай и щедро сыплет рифмы.
Он пишет жизнь твоей нетвердою рукой,
Не думая о том, что стачивает грифель.
Он — чудотворец, ты — покорный инструмент.
Ему, а не тебе достанутся овации.
Но ты готов на все за шанс поймать момент
И на свой лад, тайком, подправить пунктуацию…
II
Стеклянный человечек
—
В доме сумрачном и хмуром,
На шкафу обетованном —
В череде других фигурок
Человечек жил стеклянный.
—
По наследству от природы
Лишь стекло ему досталось:
Человечек был уродлив
И внушал собою жалость.
—
Сам кривой — взглянуть противно,
Пара шрамов в виде трещин…
Враз его прозвали «быдлом»
Все фарфоровые вещи.
—
Но давно лишившись слуха
Вместе с разумом и речью,
Знать не знал — ни сном, ни духом,
Наш стеклянный человечек
—
Про презрение, про жалость
И про ненависть соседей.
Хорошо ему стоялось
На надежной шкафа тверди.
—
Может, думалось про что-то,
Может, сны какие снились,
Про детей, семью, работу,
И другие «счастья» жизни.
—
Если свет звезды стоВаттной
Задевал его макушку,
Преломлялся многократно
Луч в стеклянной черепушке —
—
И как будто солнца блики
Разбегались по квартире.
В этот миг урод безликий
Многих был красивей в мире.
—
Не фигурка — загляденье!
Но, как только свет погасят,
Растворится наважденье —
Все вернется восвояси.
—
И опять соседи пилят:
«Занимаешь столько места!
Чтоб тебя уже разбили —
Нам и так на полке тесно!»
—
Жизнь ключом к реке стремится —
Торопливо и устало.
Вот пришла пора случиться
Предсказуемому финалу.
—
Раз, придя домой под вечер,
Я плечом задела полку…
Был стеклянный человечек —
А теперь стекла осколки.
—
Ну, да мне какое дело?
Целый полк таких уродцев,
Наштампованных «системой»,
В магазинах продается.
—
Но прошла лишь пара дней —
Без фигурки стало грустно.
Новый краше и стройней,
Только светит как-то… тускло?
Книжные дети нового века
—
Растворились в пожарах Берлинские Стены,
Но содвинуты кружки, нахмурены брови:
Сторожей поколенью достойная смена —
Поколенье философов, жаждущих крови.
—
В чистых залах собраний, на кухнях «совковых»,
По дворам, по лесам у костров на рассвете,
Ищут старую правду и спорят о новой
Пережившие прошлое книжные дети.
—
Не нужны им ни пепси, ни джинсы, ни гласность —
Не хватило беды, революций, войны.
Каждый ищет врагов, каждый ищет опасность —
И находит ее посреди тишины.
—
Идеалы и цели плодятся, как крысы.
Суть у многих одна — только разный жаргон.
В них про долг и про братство бессчетные мысли,
Вместе с верой в незыблемый джунглей закон.
—
Так рождаются новые сказки о мире,
Где вся правда — в руках, где ресурсы — ничто,
Где царят первобытные разум и сила.
Сказки тех, кто не знал и не знает про то,
—
Что звериная ярость есть следствие голода,
Да такого, что в книжках о нем не прочесть.
Что желание жить служит храбрости поводом,
Без привычных отсылок на верность и честь.
—
Поколение тех, кто погряз в переменах,
Покорявшихся без разрушения стен.
Как бы не было жалко всех честных стремлений,
Я надеюсь, они завершатся. Ничем.
—
Зарево
—
Каждый новый день
застает врасплох.
Каждый новый год
убавляет сил.
Если б снова здесь
смог родиться Бог,