Он бы спился и
обо всем забыл.
—
Как тут днем с огнем
отыскать добро.
Раз уже на все
не хватает зла?
Седина — по сердцу,
тут и бес в ребро:
Выноси, кривая,
дуй куда несла!
—
Уходя, оставь
за собой костер —
Ветер пролетит,
распалит угли,
И пойдет пожар,
осветит все то,
Что забыли мы,
что не берегли.
—
Прошлое лизнет
пламя языком,
Мусору не даст
вырасти травой
Пусть горит огнем
тот проклятый дом,
Дом, который мог
стать твоей судьбой.
—
Может слишком зло
думать стала я.
Плачет Бог в стакан,
верит, что спасет.
Только пал идет,
корчится земля,
Аленьким цветочком
зарево цветет…
Корабли
—
Мы сегодня будем пить до зари.
Говорить — и до краев наливать…
Нам сегодня провожать корабли.
Те, которых не смогли мы создать.
—
Им не гнить в земле, в воде не тонуть
И в огне не погибать в облаках.
Не найти их чертежей… Но плеснуть
За окно вина подскажет рука:
—
Пусть не вспыхнет ни звезда, ни свеча,
И сугроб не прорастет трын-травой —
Те, кто должен корабли был встречать,
Нас услышат. И нальют по второй.
—
Мы сегодня будем пить до утра.
До гудков заводов, гула машин —
Мы сегодня провожаем вчера
И поэтому не можем спешить.
—
Пусть прохожие бранят гололед,
Торопясь, но не надеясь успеть —
День сегодняшний получит свое
Став прошедшим и непрошеным впредь.
—
Мы нальем еще и выплеснем вон:
Градус тот же, что портвейн, что мороз.
Нам весну сегодня звать не резон,
Мы с зимой идем сегодня вразнос.
—
Мы сегодня будем пить дотемна,
Пить до рвоты, до зеленых соплей.
Будет пепел снегом падать в стакан.
Будет снег кружить вокруг фонарей.
—
Будет кто-то говорить: «Дурачье!
Наше время! Что мы делаем с ним?!»
Кто-то голову склонив на плечо,
Зажигалкой щелкнет, выдохнет дым.
—
Будет тусклый электрический свет,
Темнота за пеленой коньяка
И неверные огни сигарет —
Как далекий огонек маяка.
—
Мы сегодня будем пить до зари.
Пить за тех, кто в ночь не может уснуть…
Пить за тех, кто все же ждет корабли.
Пить за ветер в парусах.
В добрый путь!
Никогда не пропускай поезда…
—
Никогда не пропускай поезда.
Никогда не вспоминай про вокзал.
Никогда не говори никогда.
Никогда не забывай, что сказал.
—
Не жалей своих не прожитых лет.
Не жалей своих проваленных дел.
Не жалей, что здесь всему есть предел.
Не жалей проводнику сигарет.
—
Не смотри, как догорает закат.
Не смотри, что за окном рассвело.
Не смотри ни на минуту назад.
Не смотри, не протеревши стекло.
—
Полюби того, кто знает, как жить.
Полюби того, кто честен в словах.
Полюби того, кто может любить.
Полюби игру колес в поездах.
—
Думай, что с собою взять, наперед.
Думай, что придется выбросить прочь.
Думай, что тебе несет поворот.
Думай чаще. Это может помочь.
III
Катится камень
В мире, в котором все хороши в кавычках,
забивать на людей
легче легкого входит в привычку.
И катится камень вниз. И катится камень.
К чему нам Сизиф? Мы и сами себе с руками.
Зона больных
гор.
Не видно за этими облаками
ничего такого, на что стоило бы смотреть,
выпив бутылку хотя бы на четверть, хотя бы на треть.
Привыкшие врать, не привыкшие верить, забывшие
хор
голосов эха каменных стен, рукотворные нищие,
встречают обвал.
как награду
Всевышнего.
Вверх — значит можно не думать о поворотах.
Вверх — значит можно забыть. Навсегда. Про что-то
на белой полосе, посреди дороги, разрушенной камнепадом.
Кто так сказал?
Впрочем, не надо.
Это лишнее.
Катится камень вверх — значит, под него не течет вода.
Значит, можно забыть. Значит, можно. Достаточно, господа!
Что с того, что это не облако — дымовая завеса:
самолет с серебристым крылом
врезался в склон
в зоне леса.
Будет поезд в огне, значит, будут цветы, а потом
теплый воздух от крыш
чьей-то песне наступит на горло.
Но в парадном темно — может, звезды еще не зажгли?
Кто разводит мосты — тот и сам в день седьмой на мели,
и с него, может статься, довольно
той, что с маленькой буквы, земли…
Акробат в генеральских погонах под куполом цирка
гонит к лесу волков, поднимает погибших в атаку,
поднимается
мусорный ветер с развалин Итаки…
Катится
Камень, катится.
Катится
камень…
Наблюдатель
Закрой окно.
Закрой его, сейчас же.
Там слишком много воздуха и звуков.
Там слишком холодно,
а, может быть, тепло
не так, как здесь.
Закрой, я повторяю!
Что за чудаческая внутренняя спесь —
следить за ними, затаив дыханье,
но, не касаясь делом или словом,
боясь разрушить хрупкую основу
чужой картины в пластиковой раме?
Ты — Наблюдатель.
Нет, не приговор,
но что-то вроде. Что-то вроде вазы
с цветком в больничной переполненной палате:
с ней хорошо, и без нее
не хуже,
и воду кто-то в спешке подольет,
оставив на столе стерильном лужу.
Они меняются по датам, как белье —
цветы и люди, сестры, пациенты,
на мониторах бьется жизни лента…
Они меняются. Но ты здесь не причем.
Они приходят сами.
Чаще, реже,
в случайный час, с попутною машиной.
Приходят, захлебнувшись чудесами,
а, может статься,
в поиске чудес
им нужно хоть куда-то возвращаться.
Куда-то, где хоть кто-нибудь, да есть,
где можно говорить, молчать и слушать,
где пар идет от чашки с крепким чаем,
а после можно, будто бы случайно,
исчезнуть, не таясь и не прощаясь…
Они уходят.
Так же, как пришли,
и так же возвращаются обратно
в квартиру. Или все-таки в палату?
Отряхивают снег, бранят погоду,
начальника, работу за гроши,
нащупывают пыльный выключатель…
Там холодно.
Без шуток, поспеши —
закрой окно.
Ты слышишь, Наблюдатель?
Будет
День. Улица уже не та.
Солнце в лужах. Пахнет лекарствами немудрёная суета.
Покорёженный столб — чья-то последняя путевая веха.
Рекламный плакат — апломб
нового века.
Красный человечек — дороги нет.
Зеленый человечек — да будет свет!
И люди идут, тень от креста падает на их плечи…
Семнадцать шагов. Последний — с моста,
в весну на Заречной.
Складывать из жёлтого кирпича пересохшего русла
Бессмысленно-тусклый сгусток
Слова «Вечность»,
Чтоб ему было
пусто.
Перекресток
Вышел вон, да не весь — режет руки, крошится осколок,
Пахнет хлебом и солью земли перекошенный крест.
«Там» и «здесь» иногда так легко перепутать спросонок…
Не сумел покорить невесомость танцующий лес,
Но вошедшие в реку всегда возвратятся обратно,
И в каратах не меряют ценность любви или смеха.
Слышит эхо прибоя чудак, что бредет по канату,
Сквозь заплаты блестят первозданные звезды-прорехи.
Рассыпается ткань. Он бы вышел, да некуда деться.
Не кончается детство, не молкнет площадная брань —
Только странный осколок крошится, колотится сердцем
В поседевшие доски креста, да в пустую лохань
и в минувшие версты.
А вокруг, как ни глянь —
Перекресток.
III 1/2
Триптих в прозеНа берегу
Посвящается.
1. Кольцо
Смотри — видишь, блестит? Вон, между голышей. Может, пробка пивная, а, может, кольцо, железное или серебряное… Да, точно — кольцо. Откуда оно здесь? Выбросили, обронили? Кто знает. Я, вот, не знаю, зато придумать могу. Хочешь послушать?
Жил на свете человек, точнее, два человека — «первый» и «второй». Представь себе, бывает такое: бывают сиамские близнецы, бывает, что голоса в голове на два тона поют, а бывает просто — два в одном. Два, и всё тут. Не храбрец и трус, не трудяга и лентяй, не бессребреник и хапуга — сложнее. Но каждый всё равно одеяло в свою сторону тянет. Смешно? А у людей таких жизнь по швам трещит.
«Первый», к примеру, порядок любил. Придумал фокус, чтоб им со «вторым» друг другу не мешать: купил кольцо, на правую руку наденет — он, значит, у руля, на левую — «второго» очередь. Придет, бывало, сюда, в волны смотрит, кольцо на пальце крутит… На следующий день — «второй». И тоже смотрит, только иначе так, задумчиво, и щурится хитро. Не нравилось «второму» по расписанию жить, понял он, что обманул его «первый». Что, думаешь, отказался он от кольца? Ничего подобного. Сдаваться «второй» не любил, но решения очевидные, шаблоны всякие, ну, там, чтоб по правилам играть, да как попроще — не любил ещё больше.
Нашёл он им с «первым» подругу. Вскоре съехались, свадьбу сыграли. А у женщин, как известно, порядок свой, особый. Ох, и заела она «первого»! Не со зла и не по умыслу, вот только кому от того легче? Не жилось им вместе никак, «первый» аж в море броситься готов был. Не бросился, конечно — не по порядку так поступать, да и непорядочно, пожалуй, — но «второму» постоянно место уступал на месяц-другой. В отпуск уходил, можно сказать. «Второму» это только в радость было, — ему-то на женские порядки плевать, знай, пускается себе во все тяжкие, когда захочет…
Так и жили они. Не коротко, долго — все не решался «первый» развестись, момента ждал правильного. Но однажды взял себя в руки и подал заявление. Говоришь, это тот самый момент и был? Может и так, не спорю. После развода выбросил другое кольцо, обручальное — да-да, на этом же самом месте в волны зашвырнул, только оно золотое было, — и обустроил сызнова жизнь по-своему. И тут уж «второй» поделать ничего не смог, лишь за седую голову хватался от спокойствия такого да размеренности, когда его очередь подходила.
Что дальше случилось? Неужели не догадываешься? Да просто всё было. «Первый» жил по правилам и по расписанию — ну и умер по расписанию, как положено, когда срок подошёл. А «второй» — остался. Он-то кольцо и выкинул. Думал сначала сохранить на память, но не смог. Почему?
Кто знает. Скажи лучше, кольцо подберём или пусть себе лежит? Вон, видишь, как блестит. Не хочешь на пальце носить — могу цепочку к нему купить, на шею повесишь. Да говорю же, придумал я это всё, придумал. И человек в человеке — он не только умереть, но и родиться может. Ну, решай уже, и пойдем — а то солнце садится.
2. Бутылка
Осторожно! Под ноги смотри. Море разные сюрпризы преподносит… Сейчас бутылка попалась, а я однажды задумался вот так же — и о мертвого дельфина чуть не споткнулся. Знаешь, как люди превращаются в дельфинов? А дельфины в людей? Эх, да откуда тебе.
Ты, вон, и на бутылку эту свысока смотришь. Обычная, неказистая, этикетка на ней — вместо загадочной записки. Но сколько историй такая бутылка хранить может — ни одной книги не хватит, скольких судеб она коснулась — не всякий остров вместит.
Представь, вот сидел здесь парень. Бутылку в руках вертел, прихлебывал иногда. Может, поругался с кем-то, может, всегда приходил закатом любоваться, а, может, случайно его в тот день ноги сюда привели. Сидел он, значит. Вспоминал. Думал. О чем? Да много о чем. О том, сколько сделал всего — и сколько не сделал, что в будущем сделать доведется. Желания — они как отражение в воде: тронешь рукой — идут рябью, исчезают… А дела — тоже как отражение, только в стекле, в зеркале: взгляд приковывают, давят, но отвернешься — вроде как и нет тебя больше.
Он не врач был, не ученый, не спасатель — автослесарем в техцентре работал. Думаешь, не важная профессия? Ты это водителю, из-за неисправности в аварию попавшему, скажи. Или наоборот, аварии, благодаря умелым ремонтникам, избежавшему — хотя этот, может статься, с тобой и согласится. Да, по-хорошему, кем угодно тот парень мог быть — хоть дворником: одному гайка незатянутая жизнь перевернет, другому — слово, походя брошенное, третьему — кожура, под ногу попавшая… И в будущем парню тому было еще многое предначертано. Да только бутылка к концу подошла.
Случись это чуть раньше — он бы вторую достал и нырнул с ней обратно в мысли. Чуть позже — и солнце бы село. Но случилось все тогда, когда случилось. Парень сделал последний глоток, отложил бутылку, взглянул на море — и ушел по солнечной дорожке. Просто так. Не просто так — топятся, а просто так — в дельфинов…
Поберегись! Да что ж такое, светло ведь еще. Теперь обрывок от сети старой. Внимательней надо быть и под ноги… Что? Дельфины в людей? Говорят, возможно это — если есть на берегу тот, кто ждет. Но дельфин на берег ступить не может, потому должен сначала предметом каким обернуться, запиской, к примеру. Чтоб человек в руки взял, прочел, поверил… Только редко такие истории хорошо заканчиваются, чаще желания рябью идут. Хотя это уж дельфинам виднее — хорошо или плохо. Тот, которого я встретил — он все равно ни о чем не жалел. С чего я взял? Так он сам мне и рассказал. Мертвые, бывает, лучше живых истории рассказывают.
Да оставь ты ее уже, бутылку эту. Тем паче, урны рядом ни одной. Пусть море её заберет — может, пригодится кому.
3. Перо
Надо же, сколько их здесь. Будто снег выпал. И, приглядись повнимательней — ни одно не похоже на другое… Про камни то же самое говорят. Врут. Камни бывают такими, что не отличишь — да и зачем? А перья — никогда. Даже пуховые, которыми подушки набивают. На вид, вроде бы, одинаковые, но сны на них — совсем разные снятся. Хочешь — проверь.
Вот этим, пожалуй, и писать можно, если обточить правильно. Для каждого пера — своя история, другую им не запишешь, как ни старайся. Хорошее, настоящее перо, но неправильное: обтрепанное, неровное. И история его такая же — неправильная, но настоящая.
Почему птицы следуют за кораблями? Люди считают — объедками кормятся, и ты, вижу, так же думаешь. Мало кто сейчас про Город знает, вот, птицы, разве что…
В сумерках, когда исчезает горизонт — в море появляется Город. Всего на несколько минут, но большего и не надо. Он, как и всякий город, для людей… для всяких людей. Без разницы — правильных, неправильных. Те, которые с опустевших кораблей — они тоже там. И те, которых двое в одном, и люди-дельфины. Только птиц в Городе нет. Мелочь, скажешь?
В Городе ведь небо, вода, земля — все вперемешку. Море — дельфины чувствуют, земля — то, что под ногами, а небо — так просто не увидишь. Каково людям без неба? Истории из уст в уста, из рук в руки передавать можно, и спать можно на камнях, но небо… Нельзя без него. Ждут люди птиц, зовут. Птицы всегда небо найдут, даже в Городе, только сам Город найти не могут — не их это место. Оттого и собираются вокруг кораблей, надеются — не пойдет ли какой в Город? Так и ищут люди и птицы друг друга. До сих пор ищут. Предупреждал же, неправильная это история. Пока неправильная.
Не все в мире изменить можно, но кое-что в наших силах. Смотри, там, чуть впереди, берег осыпался? Давай и мы поищем… Верно, глину. Теперь твой черед, да?
Клюв на месте, глаза на месте… Крылья, главное, побольше сделай. Здорово, отлично получилось. И последнее осталось — жизнь вдохнуть. Дорогая цена? Другой за чудеса и не бывает — ничего на пустом месте не возникнет. Это настоящая, правильная цена. Не бойся: возьмем у тебя половину и у меня половину. Ты даже не почувствуешь ничего.
Вот так. А теперь отпусти его. Посади на камень. Конечно, сразу не полетит — это пока птенец. Но он справится и отыщет небо для Города, обязательно. Веришь? И он верит. И я. Значит, получится.
Нам же с тобой — пора. Сумерки густые, как кисель, море и небо сомкнулись… Идем домой. Еще минута — и Город появится. Но он не для наших глаз. Пока — не для наших.