Рельсы
Пахнут минуты дымом из тамбура,
по вагону идет проводник —
сомнамбула.
С него достаточно, он привык
к тому, как выныривают из темноты
островки присутствия, как качается полка…
А ты?
Соседи храпят, ругаются постольку поскольку,
едут из пункта Альфа в созвездие Йота.
Протираешь стекло, уничтожая отпечаток дыхания…
Кто-то
улыбнулся во сне параллельному мирозданию,
Увидев цель назначения, точку
подсчета. На столе зазвенела кружка,
точно
почувствовав, о чем ты думаешь.
Проложенный сквозь времени гремучий студень,
отполированный тысячами колес —
судеб,
путь щерится на тебя прямотой железных полос.
Даже закрыв глаза, видишь блестящий контур —
линии бок о бок тянутся
к горизонту,
разрезая надвое горы, леса, станции.
Расстояние постоянно — полтора метра.
Дорога перечеркнута шпалами, будто
клетка,
будто ветер в лицо в самом деле зовется попутным.
Двуединство ее однозначно, безжалостно-честно,
в расписании все отмерено и оформлено:
рельсы
всегда ведут в одну сторону.
Стоянка десять минут. Слушай,
как тишина с привкусом остывшего кофе —
случая
подчеркивает семафора угрюмый профиль.
Позади — пункт Альфа, впереди — созвездие Йота,
поддерживать направление —
забота
беспристрастных металлических параллелей,
электричества, скрытого в проводах.
Ты ждешь, что состав поедет…
Куда?
Промеж двух линий вклинивается третья.
Проводник материт задержку. Он знает больше
тебя, и этот перегон ему опостылел.
Часом позже
он увидит во сне, как у поезда вырастут
крылья.
Фонарщик
Время уснет, когда его перестанет слушаться часовая стрелка.
Бела его борода, снегопадом начищена полустанка асфальтовая тарелка…
Он выйдет из теплоты вагона — старик, не знающий слова старость.
Он скоро уснет. Ты останешься — и простишь ему эту слабость.
Видишь, как он неумело пробирается сквозь сугробы?
Теперь твое дело — раз — за разом переворачивать колбу,
Теперь — только песок, стекло, дрожащие, слишком грубые пальцы…
Два — и его следы уже замело, только ветер режется ледяным кварцем.
Три — безжизненный механизм дернулся, нелепо заплакал ржавчиной.
Он уже не вернется. Песок сыплется, о чем-то шелестит вкрадчиво.
Смотри, трещина. Еще немного — и день навсегда стал бы короче…
Четыре. Пять. Зажигать фонарь было проще.
Дорога, которую не нужно искать,
Предательски пульсирует где-то под кожей.
Ну вот, опять.
Новая.
Осторожней. Пожалуйста, осторожней…
Утро
Утро дымом под потолком клубится, в окно скребется солнечными лучами.
Мы не виделись с ним давно. Надо признаться, я в чем-то по нему скучаю,
Но задергиваю шторы, выключаю свет и опять притворяюсь спящим —
Оно не должно знать о том, что я здесь, не должно понять, что я настоящий.
Я умею улыбаться людям, ждать, молчать и материться на публику,
Но в пустом кармане не спрячешь второго дна, и даже дырку от бублика —
Тоже не спрячешь. А потому приходиться тщательно выбирать маршруты,
Сторониться сторонников, благоразумно складывать секунды в минуты,
Расставлять над «и» многоточия, своевременно подстригать запятые —
Иначе заметят, поймают за руку, заменят линии холостыми,
Отведут туда, где только одна звезда в единственном небе пульсирует,
Своей судьбой обездвижена, переменной в формуле зафиксирована.
Звезд ведь гораздо больше, и как Вам только удается без них обходиться?!
В темноте под закрытыми веками млечным путем катится колесница,
Туда, где это небо заканчивается и начинается новое,
А за ним — следующее. Янтарная крошка стелется под подковами…
Слишком много для меня одного, и слишком много, чтобы забыть набело,
С чистого листа поверив в чернильную полуправду и полуправила.
Утро всегда возвращается. Улыбается уголками солнечных глаз,
Соцветием звуков смеется, заботливо спрашивает, все ли в порядке.
Однажды мы с ним поладим. Да и сейчас…
Возможно, что нам просто нравится играть в прятки.
Не лечится
Похоже, что это уже не лечится:
Наш остров — между ленью и прокрастинацией,
Между невниманием и пониманием,
Между невежеством и неведением.
Он не только нам кажется обитаемым:
Черепахи устали и ждут возмездия,
Вершители спешат довершить затеянное,
Волхвы спят с ружьями на изготовку,
Спаситель надеется оформить страховку,
Дни оборачиваются неделями…
Но солнце садится за небоскрёбами,
Волны перебрасывают пивную банку,
И что-то еще, неуловимо-протерянное,
Носится в воздухе, вывернутом наизнанку
Голодным дыханием цивилизации,
Сердцебиением человечества.
Наблюдатель курит в окно,
Обдумывает результаты вмешательства,
Эритроциты машин
Расцвечивают дорожное полотно…
Подобное, в самом деле, не лечится:
Невозможно вылечить жизнь.
Она
всегда
продолжается.
V
С обратной стороны Рая
У соседа скелет в гараже, у соседки — в шкафу и еще один, в косметичке. Из фотоаппарата вылетает птичка… Ну а этих если встряхнуть — то что мы увидим? Тьфу! Костяная пыль — штука вредная, честное слово — Минздрав тут зря схалтурил. Ему не впервой. Я вон уже третий раз закуриваю. Говорит — «убивает», а я — хоп! — и снова-здорово, жаждущий да обрящет.
Все почему? У меня тоже скелет есть, но не какой-нибудь — собственный, настоящий. В саду закопан, травой прорастает, колючей и говорящей. Такое порой расскажет — хоть спокойной, хоть покойной будь, а к косе рука сама собой тянется. Костлявая. Ну вы поняли уже, кто я и почему не в ладах с Минздравом.
И с соседями, но давайте лучше про сад, право. В нем понедельник начинается в пятницу — современная адаптация: Жизнь тоже вносит поправки. Он, кстати, хороший мужик, частенько сидим на той самой травке. Зря смеетесь: нам не колется, подобные радости — это по вашей части, как и скелеты лишние. Почему радости без кавычек? Так это не нам судить. Мы яблоки жуем. Привычка…
Понятно, откуда. Еще в саду растет вишня. По весне, скажу — загляденье. Под ней мы в пропал-ребро играем, по-честному, на фотоаппарат: вдруг вытворите что интересное? Ведь с обратной стороны Рая — сейчас никого, кроме нас с вами, а вас — немерено. Знаю, о ком вы подумали — нет, не исчез, сказал кое-что про доверие — и ушел наливку готовить. Обещал вернуться, так что — приберите скелеты, имейте совесть, и передавайте Минздраву — чтоб завязывал с глупостями.
Не до разумения
Хочешь знать, как дела, почему не беру телефонную трубку?
Я тебе расскажу, только ты ни за что не поверишь, спорим?
У меня есть собственный замок… Ладно, не замок — пятиэтажка,
Но зато — на берегу самого синего-Синего моря
(ничего, что полметра в длину, когда глубины довольно).
Ночами ее охраняет дракон, пушистый и совсем не страшный:
Оказалось, лучше всего драконы умеют есть и мяукать.
А еще, по утрам, они умеют будить Степана Сергеича.
Дядя Степа — Атлант, в милиции служит только по совместительству.
Он любит работу, дракона и фисташковое мороженное
(если супруга позволяет подобное расточительство).
Жена дяди Степы заделалась школьной учительницей,
При обращении с зонтиками соблюдает разумные предосторожности,
Но в ветреном настроении может исчезнуть на целый вечер.
Каждый год, по весне, лавочки во дворе превращаются в баобабы
И расцветают простыми початками со сложными разговорами.
Барон (из приезжих) однажды схлестнулся со Шляпником:
Сможет ли дом взлететь, если на прошлой неделе сменился курс доллара?
Старик с третьего этажа только усмехнулся в седую бороду —
нечем заняться, вот молодежь и выдумывает всякое —
И предложил всем желающим поучаствовать в этой забаве.
Теперь я стою у штурвала, вместе с Тем, Который на Крыше.
Рядом дракон порхает, привет тебе передает, слышишь?
Конечно, не веришь, я и не сомневаюсь…
Ты любишь сюрпризы? Тогда, отгадай загадку:
Где мы сейчас, и куда идем на посадку?
До скорого, не прощаюсь!
После-словие
Записка
Сигаретного пепла следы на измятой записке.
Разгорается где-то огонь или гаснет свеча,
Стоит только начать — и далекое кажется близким,
Обжигает и режет ладонь — стоит только начать.
На бумаге — слова, а в словах просыпаются тени,