В просторной горнице за длинным столом сидели друг напротив друга Федор Шабуров и губернский чиновник Фадей Фадеевич Кологривцев. Почти два года минуло с тех пор, как они разминулись, и вот – встретились снова. Пожаловал Фадей Фадеевич уже под вечер, когда хозяева собирались ужинать; выскочил из легкой коляски, прошел в дом и с порога, будто вчера расстались, заявил:
– Вот и славно, как раз к столу успел – проголодался за дорогу, пока до вас доберешься… Настя, дай для начала воды попить, во рту пересохло.
И сел на лавку, не дожидаясь приглашения, весело поглядывал на округлившийся живот Насти и одобрительно кивал головой.
Легкий все-таки он был человек, Фадей Фадеевич Кологривцев! С первого раза и не догадаешься, что перед тобой доверенное лицо самого губернатора.
Сейчас, после ужина, в поздний час, когда Настя уже ушла спать, Фадей Фадеевич притушил свою веселость, перестал шутливо набиваться в крестные отцы будущему ребенку, строго поглядел на Федора и спросил:
– Деньги Черкашин тебе отдал?
– Мне, – твердо и без запинки ответил Федор.
– Куда потратил?
– Десятину в храм занес, в Николаевске, а остальные – вот, на деревню, все же заново пришлось покупать, пришли-то, почитай, голыми. Ну, и строились – тоже расходы. Могу отчет предоставить, я записывал…
– Макар Варламович помогал?
– Нет.
– И не помирились?
– Не случилось, – вздохнул Федор, – мать украдкой заглядывает.
– Ладно, не горюй, вот родит Настя ему внука – оттает.
– А вы зачем приехали-то? С ревизией или так?
– Просто так, дорогуша, казенный человек не ездит, он всегда по казенной надобности раскатывает. Должен же я убедиться, что не напрасно тебе доверился. Вот, убедился. Молодец! А в подробностях ты завтра мне расскажешь, заодно и деревню покажешь. Емельяна люди вспоминают, не ругают тебя, что на новом месте оказались и что жизнь у них теперь другая?
– Сначала по-всякому было, да только я сразу сказал – кто не желает, держать силком никого не стану. Собирайся да уходи. Никто не ушел, все остались. Ну, а когда строиться начали, притерлись, за работой лясы точить недосуг. А можно мне спросить?
– Спрашивай.
– Черкашин живой? Где Емельян? И Любимцев с вашим племянником – они где?
– Черкашин помер, сразу же после твоего отъезда. Любимцев по приговору суда пребывает в тюремном замке, а затем отправится на поселение. Емельяну ногу отрезали и живет он теперь в тюремном лазарете, а что дальше с ним будет – не ведаю. Племянника после допросов в полиции отпустили к матушке, и проживает он сейчас под ее присмотром, а заодно и трудится разъездным коммивояжером. Дочка Любимцева в монастырь ушла, монахиней стала, а господа офицеры отбыли к новому месту службы, в какую сторону, я и не знаю. Вот такие дела, братец Федор. Пожалуй, спать пора, притомился я за день. Притомился-утомился…
Скоро погасили лампу, стоявшую на столе, окна дома слились с темнотой августовской ночи, и Агафон стронулся с места, заскользил-заструился, вздымая над собой белесое облако и растворился, исчез бесследно где-то на берегу Бурлинки, только остался от него в неподвижном воздухе прерывистый и горячий шепот:
– Отче наш, иже еси на небесех!
Белый фартук, белый бант…
Гимназистка-гимназистка,
Белый фартук, белый бант,
Солнца луч ударил в парту:
«На, вытягивай свой фант!»
1. «Устроить жизнь на лучших началах»
И все-таки зря говорят, что чудес в нынешней жизни не бывает… Бывают! Теперь я в этом совершенно уверен.
Вот легли они на стол, старые папки, развязал я матерчатые тесемки, перевернул первые бумажные листы, высохшие, чуть пожелтевшие от времени, и – открылась передо мной прошлая жизнь, давно минувшая, канувшая в Лету, но не потерявшая своего обаяния и прелести даже сейчас, спустя больше века.
Там, за стенами, совсем рядом, бежал, ехал, суетился и торопился по своим неотложным делам огромный полуторамиллионный город, в котором из-за плотного шума порою не различить людских голосов, а здесь, в тишине городского архива, неторопливо и обстоятельно разворачивались картины совсем иного времени, и звонкие юные голоса, перемежаемые задорным смехом, звучали так явственно, словно пробегала мимо веселая стайка новониколаевских гимназисток…
Они жили на заре нового века, на заре своей туманной юности, они мечтали и влюблялись, они огорчались и, случалось, плакали; они ходили на праздничные вечера, тайком бегали в кинематограф и мечтали о будущей жизни, которая непременно должна была быть счастливой…
Давайте вглядимся в них, а заодно и в историю нашего города, тогда еще совсем юного Ново-Николаевска.
В 1898 году журнал «Нива» писал: «В настоящее время Ново-Николаевский поселок по виду представляет нечто хотя и весьма грандиозное, но в то же время все еще хаотическое: у центра густо сплотились дома, по большей части неотстроенные, не имеющие ни ограды, ни надворных построек; от центра правильными улицами тянутся по бору к северу и югу разбросанные дома на большое пространство. Что будет с поселком дальше – неизвестно, а пока он растянулся к югу, вверх по Оби, версты на три, к северу поселок ушел за станцию Обь, находящуюся от центра поселка в трех верстах, но тут поселок еще не кончается, так как расчищенная улица далеко уходит от последних домов. Все это пока еще строится, и теперь совершенно законченными и вполне приличными можно считать только здания железной дороги близ станции Обь».
Как видим, столичный корреспондент задавался вопросом – что будет дальше с поселком? Он, по всей вероятности, и предположить не мог, что здесь будет город, порожденный народной волей и энергией.
И вот уже на календаре 1902 год.
Совсем мало времени минуло с тех пор, как после торжественного молебна началось строительство железнодорожного моста через Обь, а уже летят по рельсам, пересекая реку и обозначая свой ход бойкими дымами, быстрые паровозы, курсирующие по Великому Сибирскому рельсовому пути, именно так называли тогда Транссибирскую магистраль. Не по дням, а по часам рос город. Заводил ремесла и торговлю, ставил дома и корчевал последние пни на прямой и ровной просеке, которая легла посреди дикого бора, как стрела, обозначив главную улицу – Николаевский (ныне Красный) проспект.
Бойкий, расторопный мастеровой народ селился на берегу Оби в юном городе, который притягивал к себе, словно магнит, людей особых, с душевной искрой, умевших собственными руками и трудами устраивать жизнь «на лучших началах», как принято было тогда говорить.
Почетное и достойное место среди этих людей занимает Павла Алексеевна Смирнова.
Родилась Павла Алексеевна в 1869 году, в семье священника. Это значит, что выросла и воспитывалась она, прежде всего, в семье православной, с ее вечными ценностями, воплощенными в Божеских заповедях. В 1884 году окончила Самарское епархиальное женское училище и получила звание домашней учительницы. Ей было за тридцать, когда она, вместе со строителями из Самары, приехала в Ново-Николаевск и открыла частное учебное заведение – двухклассную начальную школу. При школе Павла Алексеевна сразу же организовала два кружка – хоровой и музыкальный. Будто крепкий зеленый росток поднялся на холодной Сибирской земле, а затем стал быстро крепнуть, набираясь сил: 7 мая 1905 года Павла Алексеевна открывает женское училище 2-го разряда, в нем четыре класса; в 1907 году появляется пятый класс, и в том же году училище преобразовывается в женское учебное заведение 1-го разряда. Еще через год открывается шестой класс, а еще через год – седьмой. И сразу же Павла Алексеевна начинает хлопотать об открытии восьмого класса – педагогического. Дело в том, что, согласно существовавшим тогда правилам, после окончания седьмого класса гимназистки получали аттестат учительницы начальной школы, а после окончания восьмого – домашней учительницы. Последнее, как бы сказали сегодня, было уже намного престижней. Павла Алексеевна, как видно из обширной переписки и просьб, стремилась к созданию полноценной, классической гимназии.
Второго августа 1910 года попечитель Западно-Сибирского учебного округа издает приказ о том, что частное учебное заведение, учрежденное госпожой П.А. Смирновой, становится женской гимназией Министерства народного просвещения. Этому долгожданному приказу предшествовала целая история. Для того чтобы получать финансовую и иную помощь как от министерства, так и от местных властей, учебное заведение должно было иметь статус казенного. И Павла Алексеевна совершает поступок, который вызывает искреннее восхищение – она передает свое детище городу. Даже не задумываясь о личной выгоде, она делает все, чтобы ее гимназия процветала.
И хотя до полного процветания было еще далеко, дело значительно улучшилось. Теперь руководство всеми финансовыми и хозяйственными вопросами осуществлял Попечительный совет, в который входили самые уважаемые горожане. А насколько серьезно относились к этому вопросу, можно судить по документам.
«Милостивый Государь, Михаил Павлович![12]
Господин Попечитель Западно-Сибирского Учебного Округа 3 августа сего года (1910. – М.Щ.) уведомил, что частному женскому учебному заведению 1 разряда П.А. Смирновой предоставлены права казенных гимназий, и вместе с тем, принимая во внимание, что Новониколаевское Городское Общественное Управление изъявило свое согласие оказывать вышеупомянутой гимназии весьма существенную в финансовом отношении поддержку, предложил Новониколаевской Городской Думе приступить к избранию членов Попечительного Совета правительственной женской гимназии в гор. Ново-Николаевске, учрежденной П.А. Смирновой, по соглашению с сей последней.
Зная Ваше просвещенное внимание к нуждам образования и Вашу отзывчивость, Городская Управа и П.А. Смирнова надеются, что Вы, Милостивый Государь, не откажетесь принять на себя звание Члена Попечительного Совета при женской гимназии.