Повисла тишина — не менее напряженная, чем тогда, в горах, перед тем как мы попали в засаду… Ощутив на себе цепкий взгляд Виктора, я твердо кивнул:
— Подходит. Я готов!
Виктор встал и неожиданно протянул мне руку:
— Отлично. Завтра в девять жду тебя здесь. Познакомишься с ребятами из охраны, и сразу займемся делом.
Я тоже поднялся и крепко пожал твердую ладонь бизнесмена. Никак не ожидал, что с ходу получу здесь такие деньги! Виктор, похоже, тоже остался доволен.
— Спасибо за доверие, — произнес я на прощанье.
— А вот благодарность ты покажешь делом, — жестко отозвался Виктор, кивнув на прощание. — До завтра. Маша проводит тебя в кассу — получишь подъемные.
И он снова потянулся к интеркому.
На улице пахло приближающимся дождем, и я вдохнул полной грудью прохладный влажный воздух. В груди у меня поднимались одновременно облегчение и азарт: я получил работу — не подачку, а настоящее дело, где пригодятся мои навыки, а простор для карьерного роста, как уверял меня Костян, был просто безграничен.
А еще я получил очень важный урок, не стоит размениваться на мелочи.
Я навсегда запомнил этот урок. И теперь пришло время применить эти знания в жизни!
Спокойно глядя в глаза молодого дворянчика, швырнул монету ему обратно и произнес на чистом французском:
— Мне следовало бы считать себя оскорбленным, если бы я не был осведомлен, что вы, месье, находитесь относительно меня в плену заблуждения!
Глаза Левицкого раскрылись от изумления. Ведь я, арестант с рязанскою рожей и в обычной серой робе, говорил с ним по-французски.
Трудно передать словами ту перемену, которая случилась с бедным Левицким буквально за нескольких секунд. Если до того он совершенно не замечал моей укутанной в серый халат фигуры, смотрел сквозь меня, будто я был стеклянный, то теперь глядел круглыми от изумления глазами.
И только я собрался продолжить, как впереди раздался шум, крики, и все шедшие каторжники замерли и вытянули головы вверх, пытаясь рассмотреть произошедшее, а солдат ухватил меня за плечо и потянул в сторону кандальников, где я должен был быть прикован.
— Эй, да отпусти меня. Я же сегодня без кандалов, — возмутился я, даже не пытаясь вырваться.
Нет, в принципе, шанс сбежать был хороший, вот только условия выживания так себе. Вокруг снег, зима, а местные вряд ли будут мне рады. Вот было бы лето, я, даже не задумываясь, рванул бы куда подальше.
— Погуляешь ишшо, вот сейчас утихомирится, — буркнул Наумкин. — И без глупостей! — Мне в спину уперлось ружейное дуло.
— Даже и в мыслях не было, служивый, — с серьезным видом заверил я его. — Как же я подвести тебя могу за доброту твою несусветную⁈
Солдат, не распознав в моем голосе сарказма, расслабился и дуло от спины отвел.
— Чаво, нагулялся ужо? — с усмешкой встретил меня Фомич.
— Как собака на цепи, — поддержал я его шутку. — А чего происходит-то? — кивнул я вперед, и тут раздалось несколько выстрелов.
— Чаво-чаво, стреляют! — философски заметил Фомич.
— Может, сбежать кто попытался или таки напал на солдат. В общем, что-то такое-эдакое, — раздался задумчивый голос нашего еврея.
— Стоять! — хлестко прозвучала впереди команда. Мы тут же замерли и, лишь вытягивая шеи, крутили головами, пытаясь понять, что же там произошло.
Я же времени зря не терял и активно думал, что сказать Левицкому о себе, ведь наверняка поинтересуется.
Не прошло и десяти минут, как появились слухи о произошедшем: «Драка началась», — шептался народ. Две цепи подрались, и крепко, а после пустили колонну в путь.
Слухи распространялись быстрее, чем зимний ветер:
— Говорят, один каторжник у другого пайку хлеба стащил…
— Врешь! Из-за бабы подрались! Там одна бабенка в цепи идет…
— Да нее, слыхал я, варнаки не поделились…
Я прислушивался к этим пересудам, пряча усмешку. Как всегда, правда тонула в потоке домыслов. Впереди действительно произошла драка, но причина была куда прозаичнее — два арестанта из разных партий не поделили вчера место у печки в бараке. Тут вечно дерутся из-за ерунды.
Левицкий между тем не сводил с меня глаз, и взгляд его выражал смесь любопытства и недоумения. Когда шум немного утих, он приказал извозчику приблизиться.
— Эй, с… сударь. Вы… вы говорите по-французски? — спросил он на том же языке, понизив голос.
— Comme vous voyez, monsieur, — ответил я с легким поклоном. — И не только.
Его брови поползли вверх. Знание французского среди простолюдинов было чем-то из ряда вон выходящим.
— Но как… кто вы? — растерянно пробормотал он.
Я же оглянулся по сторонам и покосился на идущих вокруг меня каторжников.
Левицкий правильно понял, вот только в его взгляде появилось сомнение, с которым он справился буквально за пару мгновений.
— Садитесь ко мне, в сани, так будет удобнее. — И я тут же на ходу полез в сани.
— Куды! Куды лезешь, ирод⁈ — всполошился ямщик.
— Умолкни, халдей! — грубо оборвал его Левицкий.
— Ваше благородие, так лошади и так уж тяжко, вишь, на подъем дорога идет! — не сдавался ямщик.
— Заткнись или схлопочешь сейчас! — нисколько не стесняясь, заявил Левицкий.
Солдат же лишь недобро на меня глянул и снял с плеча ружье, видимо, на всякий случай. Я, усмехнувшись, набросил на себя заснеженную меховую накидку и устроился поудобней возле Левицкого, который, учуяв исходящий от меня запах, едва заметно скривился.
Левицкий отодвинулся на пол-аршина, но любопытство явно пересиливало брезгливость.
— Alors, qui êtes-vous, monsieur? — повторил он, на этот раз с оттенком нетерпения.
Я позволил себе усмехнуться.
— Un homme qui a eu le malheur de se trouver au mauvais moment et au mauvais endroit, — ответил я, намеренно используя старомодный оборот.
Его глаза расширились.
— И что это значит? Не в том месте и не в то время, — медленно произнес он, я только усмехнулся.
— Вот так шел своей дорогой и попал на каторгу, — грустно усмехнулся я.
— Но так не бывает, — с жаром воскликнул Левицкий
— Бывает! Здесь я значусь как Пантелей, но это не мое имя. Его даже никто не спросил.
— А как же вас тогда зовут? И откуда вы знаете французский? Я не поверю, что вы простой крестьянин.
— Сергей Сергеевич, — назвал я свое настоящее имя. — Я получил очень хорошее образование, а потом случилось так, что стал предоставлен сам себе. Попал в парочку передряг, остался без документов, и мой путь пересекся со здешним этапом. Я никого не убивал и ничего предосудительного не делал, — легко ответил я, отделываясь общими словами.
— О, кажется, я понял, — закивал Левицкий. — Ваши родители умерли, но успели дать образование. Отец наверняка личный дворянин и не смог передать его вам по наследству, — протянул Левицкий.
Я только развел руками, мне даже врать не пришлось.
— Но то, что вы оказались здесь, — это вопиющая несправедливость, — горячо произнес. — Я должен переговорить с Рукавишниковым, и вас не переменно освободят.
— Не стоит, мой друг. Вы позволите себя так называть? — И Левицкий кивнул. — Боюсь, вы этим только навлечете на себя неприятности. Оставьте все как есть, моя жизнь еще не закончена, да и каторга дело такое… — И я повертел рукой в воздухе.
— Да вы фаталист, Серж, — усмехнулся Левицкий и на пару минут замолк, а его взор затуманился.
Мне же стало понятно, что мой французский здесь на уровне, да и говорю я соответствующе, если что, могу и за дворянина сойти.
— Никогда не думал, что окажусь на каторге, — задумчиво заговорил Левицкий. — И теперь, глядя на этих всех бедолаг, у меня возникла мысль, что общество их не только должно наказывать, но и обязано исправлять, пытаясь вернуть на путь праведный. А вы что думаете, месье Серж?
— Отчасти я с вами согласен, — усмехнулся я.
— И почему же только отчасти? — серьезно посмотрел он на меня.
— Все ли достойны второго шанса? Думаю, далеко не все. Здесь разный народ и за разные злодеяния. Возьмем, например, Ваньку: ему пятнадцать годков, а на каторге оказался из-за того, что воровал. Воровал от нужды, ибо была у него маленькая сестренка, а мать заболела и не могла работать. Его поймал городовой, Ванька пару раз ударил его, и вот он на каторге. Думаю, ему можно даровать второй шанс.
Левицкий меня не перебивал и слушал внимательно, лишь его лоб сморщился.
— Или взять того же молотобойца Тита. На него напал пьяный сын старосты в его селе, ну, он и ударил в ответ, да зашиб, и вот он на каторге. Это лишь одна часть несчастных. Есть же и другая, тот же Петрушка от скуки мальчонку пятилетнего заманил игрушкой в проулок и убил, а теперь ходит и гордится этим. Можно ли такого исправить? Я думаю, нет. Это наказание, и оно должно быть таким, чтобы подобные негодяи от одной возможности очутиться здесь тряслись в страхе.
— Кажется, я тебя понял, Серж, интересная мысль. Есть на этапе здесь Вахетов, бывший дворянин, что ныне лишен всех прав, мот и кутила, родного отца убил из-за денег. Ни один приличный человек ему руку не подаст, хотя можно ли меня теперь считать приличным, — горько усмехнулся он.
Весь оставшийся путь мы проболтали на разные темы, и, когда уже приближались к тюремному острогу, солдат Наумкин напомнил о себе:
— Пора, иди на место уже.
Попрощавшись с Левицким, я вернулся на свое место.
— С барчуком язык нашел. Так ты теперь тоже барчук, что ле? А, подкидыш? — И народ рассмеялся над немудреной шуткой.
Когда всех расковали, нас завели в очередной барак, который был уже натоплен. Умостившись на нарах, я прикрыл глаза, но спустя минут пять возле печки раздался шум и крики.
— О, сейчас опять подерутся, да и не только они, многим бока-то намяли, — заметил Фомич.
— Подерутся, и чего? Наше-то какое дело? — протянул один из соседей.
— Ну, не скажи, второй случай как-никак. Ужина, поди, лишат, да на холод выгонят, всю ночь стоять придется, а там и с утра не покормят, — пробурчал Фомич.