— Нет. Только спрашиваю. Правда убила?
Она посмотрела на меня исподлобья, потом глубоко вздохнула, изобразив на лице что-то похожее на усталую, ледяную усмешку.
— А сам-то ты ни к чьей смерти руку не приложил? Аль ты здесь один невиновный страдаешь? — зло донеслось от нее.
И я вздрогнул от нахлынувших воспоминаний.
Глава 9
Глава 9
Интерлюдия
Грозный, декабрь 1999 года.
Даже снег в этом городе пах гарью. Он таял на броне, превращаясь в черную жижу, пропитанную копотью, солярой и чем-то еще — тем, чему так сразу даже не находилось названия. Предчувствие опасности и близкой смерти так и било по нервам, заставляя крепче держать автомат.
Мы с парнями из моего отделения сидели в тесном десантно-боевом отделении бэтээра, вглядываясь в амбразуру поверх мушки автомата. Снайпер мог быть где угодно. Гранатометчик — тем более. Это чувство постоянной тревоги подстегивало и выматывало одновременно.
— Смотри, смотри, едет! Стреляй! — завопил вдруг кто-то над ухом.
Когда в амбразуру я увидел грязно-белый жигуль, вылетевший из-за поворота, у меня не возникло ни капли сомнений. Нам рассказывали, что еще в первую чеченскую вот так вот на неприметных гражданских авто разъезжали дудаевские гранатометчики. Все произошло чисто, быстро, на рефлексах: я и подумать не успел, как мой автомат загремел, а горячие гильзы посыпались на пол. Стекло в жигуле побелело от множества трещин и рассыпалось, от кузова полетели искры, колеса вильнули по изрытому траками асфальту, прежде чем машина, прокатившись еще пару метров, врезалась в разбитый бетонный забор.
Я выдохнул.
Грохот боя остался где-то за спиной, все вокруг сузилось до одной точки — неподвижной, простреленной машины.
— Выходим! Покинуть машину! — заорал рядом лейтенант. Раскрылись люки, впуская внутрь сероватый свет зимнего дня, и мотпехи горохом посыпались наружу, привычно проклиная узкие двери нашей «брони».
— Чисто! — крикнул Санек Маленкин, наш старший стрелок, первым подбегая машине и оглядывая ее.
Когда подскочил и я, сзади кто-то положил мне руку на плечо. Я обернулся. Вася, наш пулеметчик, уставился на меня глазами человека, слишком много повидавшего к своим двадцати годам.
— Отлично сработал, Курила! Смертник это. Иногда попадаются!
— По машинам! — раздался зычный голос комвзвода: нашу боевую задачу никто не отменял. — Молодец, Курильский, — бросил он мне на ходу. — Это война, бдительность нам здесь нужна!
Отправляясь обратно, я бросил последний взгляд на простреленный жигуль. Ветер завывал в развалинах разбитых еще четыре года назад девятиэтажек. Пахло гарью, пороховым дымом и чем-то еще — тем, чему не так просто найти название…
Видение первой смерти, причиненной моими руками, растаяло. Впрочем, Агафья как будто и не ждала от меня ответа, думая о чем-то своем. От уголков ее рта пролегла глубокая складка, на лице отразилась горечь воспоминаний.
Я и не ответил. Что было, то было!
Она вдруг хмыкнула и тихо сказала:
— Муж мой… слаб был. По-мужицки слаб. Оттого злился, волком на меня все смотрел, будто я в чем ему виновата, и места себе не находил. А ревновал — как оглашенный! Как что померещится ему, заподозрит, — тут голос ее зазвенел бабьими сухими слезами, — и бил, смертным боем бил… Хоть бы за дело, а то ведь просто так, чтоб душу свою лютую отвести. Я год терпела, два терпела… Да все терпение кончается. Вот и мое, значится, кончилось.
Я молчал, да и она тоже. Потом спросила:
— Ну что, нравлюсь тебе? Хочешь, приласкаю?
Я взглянул на нее, на ее холодные пальцы, что стискивали края тулупа, на трещинки на губах, в глаза, в которых не осталось слез.
— Да, хочу, — наконец, ответил я.
Она бросила на меня долгий взгляд, потом кивнула.
— Где? — прошептала она.
Я обернулся, вглядываясь в ряды цепных, в спины солдат.
— Найдем место, — и сжал кулак, в котором все еще чувствовался холод от прикосновения к железу. — Последний привал перед острогом. В сторону отойдем; я конвоирам мзду дам.
Агафья кивнула. В ее взгляде не было ни стыда, ни ожидания — только немая, животная потребность согреться, забыться, пусть даже на короткий миг почувствовать себя живой и кому-то нужной.
Когда зимнее солнце покатилось на убыль, унтер-офицер впереди заорал:
— Прива-ал! До острога рукой подать!
Так, привал перед очередной ночевкой! В голове щелкнул тумблер «Пора действовать».
Колонна неохотно рассыпалась. Арестанты — плюх на снег, солдаты над ними. Все как обычно, но для меня это шанс.
Взглядом нашел Агафью — стоит, кутается, смотрит вдаль, будто там Мальдивы, а не сугробы. Быстрый кивок в сторону елок — поняла, лишь плечом дернула. Теперь конвой. Ага, вот мой старый знакомый, который к Левицкому провожал. Глаза уставшие, а карман пустой — идеальный клиент! Дождался, пока он отошел «по нужде» за еловые лапы.
— Слышь, служивый, — проговорил шепотом, сунув под нос пару монет. — Дело есть. Десять минут смотришь на ворон, понял? И другим шепни.
Он зыркнул на деньги, на меня, снова на деньги. Жадность борется со страхом — классика!
— Бежать, бродяга⁈ Пристрелю! — прошипел, а рука уже потянулась взвести ружье.
— С бабой отойду. Погреться, — бросил я. — Никто не уйдет. Десять минут!
Секундная пауза… и монеты исчезли у него за пазухой.
— Десять минут! Тихо! Унтер увидит — шкуру спущу! Валите вон за ту ель поваленную!
Есть контакт! Кивок Агафье — мол, погнали, экскурсия за елки! Нырнули в сугробы, пока никто не видит. Ну а там — экспресс-сеанс «согрей ближнего своего». Не курорт, конечно: под задницей снег, ветер свищет, на фоне — лязг цепей. Чисто обмен эмоциями, калориями и экзистенциальной тоской. Быстро, деловито. Без прелюдий, без сантиментов.
Обратно в строй — шмыг! — пока начальство не пересчитало поголовье. Солдатик сально ухмыльнулся. Подглядывал, извращуга! Агафья поправила тулуп с видом «я тут просто мимо проходила». Унтер уже орал: «Подъем, рвань!» Потопали дальше. Острог ждет!
После случившего Агафья даже смотреть на меня перестала, в особенности первые три дня. А потом, когда мы пересекались, я ловил ее протяжные взгляды, а там и перемолвились и даже пару раз повторили, пока мои денежные фонды не начали показывать дно, так что курортный наш роман сам собою сошел на нет.
Наш путь уже шел по Казанской губернии, и конвой сменился. Навстречу нам вместо русских розвальней стали попадаться татарские арбы, а на предложения встречным путешественникам «Подайте ради Христа» вместо пожертвований арестанты все чаще стали встречать недоуменные взгляды. Стало очень холодно: приближались крещенские морозы.
— Эх, не повезло же нам, что зимой идем! — пожаловался Тит.
— Что ты, что ты! Зимой еще не так плохо! Хуже всего идти осенью: как дождь пройдет, так все мокрые, а сушиться негде! Вот тут-то наш брат арестант и мрет как муха. А когда сухой снег, так это ничего: отряхнул его, да и вся недолга! Да и это, скажем так, не мороз — вот в Сибири ежели зимою идтить, там да — жуть что бывает! Морозяка, ветер ледянющий в харю со всей силы так и шпарит, а ты даже морду укрыть не могешь: руки-то скованы! Так что ты Бога-то не гневи!
Тем не менее холод продирал до костей, когда поднимался ветер, наши шерстяные халаты продувались насквозь. Многие из арестантов — те, у кого водились деньги, — стали покупать у татар овчинные безрукавки и поддевать ихпод свои арестантские халаты. Мне тоже захотелось купить такую одежду. Заодно неплохо было бы раздобыть и нормальные варежки, но все это стоило весьма дорого, и оставалось только вздыхать.
— Дальше еще хуже будет? — спросил я у Фомича.
— Само собой! — кивнул он.
— Так, а что нас там дальше-то ждет? — продолжил я.
— Ну, дойдем до Перми. Потом до Екатеринбурга. Дальше — Тобольск и Омск. Там, наверное, месяца полтора-два просидим.
— И зачем? — хмыкнул я.
— А реки как раз раскроютси. Там река Иртыш, а за ним и Обь — ух, широки! А разлив будет — все вокруг затопит, будто бы море разольется!
— Просто будем сидеть и ничего не делать? — не поверил я.
— Ничего, сударик да соколик, не будем мы там делать. В остроге сидеть будем, — вдохнул Фомич.
— А может, и спать стоя, — буркнул я, не понравился мне этот опыт.
— Ну, на то каторга! Эт тебе не фунт изюма! — поделился со мной очередной мудростью Фомич.
Тут я задумался. По расчету времени выходило, что мы попадаем в Тобольск или Омск аккурат ранней весной, то есть можем загреметь в местный острог на два месяца. Просто тупо там сидеть столько времени! Это прям тоска смертная!
— Слушай, может, там можно, не знаю, заработать как-то? На лесозаготовках, к примеру? — выдвинул я очередную идею, все-таки при побеге иметь деньги на кармане лучше, чем не иметь.
— Какие лесорубы, что ты! Нет, сударик да соколик, там в разлив носу в тайгу не высунешь! Всюду топко! Там и так-то кругом болота, а уж весною… — прогремел кандалами Фомич.
— Я таки осмелюсь влезть в ваш ученый спор, — вдруг раздался над головой гнусавый голос Изи Шнересона, — но если вы желаете поработать, то нет лучше места, чем Уральские заводы в славном городе Екатеринбург, куда мы и держим путь! Там все на свете есть — и рудники, и плавка меди, и золото, и домны, даже монету там-таки печатают! Про бумажные и стекольные заводы я таки и во молчу.
— Ну, эт ты прям Америку нам открыл! — сообщил я настырному еврею, недовольный тем, что он нас подслушал.
— А и славно было бы действительно подзаработать каких ни на есть денех на долгий путь! — вдруг размечтался Тит. — Я ведь молотобоец, могу хоть железо ковать, хоть гвозди делать, подковы там…
— Ну, тебе-то хорошо. А вот остальным-то чего там делать? — скептически скривился Софрон Чурисенок.
— Да найдется всякая работа, на заводе-то, — отозвался Фомич. — Я когда на Нерчинских заводах вкалывал, там чего только мы не делали! Кого из партии нашей на рудники отправили, кого — уголь жечь в леса, погрузка, опять же, да много всего!