— И где ж мы тебе капитал наскребем? Последние портки продадим? — буркнул задумчиво Фомич, почесывая затылок.
— А вот! — Изя торжествующе ткнул пальцем в сторону сонных домишек Енисейска. — Начать можно прямо здесь и сейчас! Городишко — да, дыра дырой, но народец-то крутится! Купчишки, охотнички… Можно кой-чем разжиться за копейки, шоб потом в Нерчинске толкнуть за рубли! Карты, кости игральные — святое дело! Водочки бы пару бочонков — ведь мы таки знаем, чего жаждет душа честного каторжанина! Ой, да та же соль — она же просто уйдет по весу золота! Тканюшки какой завалящей, иголок ржавых, ниток гнилых… Чаю! Чаю побольше! Без чая русский человек не живет, а только существует! Опять же, — тут Изя хитро прищурился на Фомича, — злые языки болтают, шо кое у кого из уважаемых арестантов уже имеется изрядный капитал…
— Брешут злые языки! — отрезал Фомич, вдруг покраснев по самую лысину. — Да и, опять же, ну куды ты все энто богатство запихнешь? За пазуху?
— Ша! Я вас умоляю, не делайте мне грустно! — отмахнулся Изя. — Все схвачено, за все заплачено! Третьего дня я имел-таки разговор по душам с нашим унтером, мусье Томилиным. Золотой человек! Понимает все с полуслова, не то что, скажем, вы, уважаемые господа арестанты! Нет, ну, может, и не золотой, но точно посеребренный и очень сговорчивый! Смею предположить, за пару «катеринок» он охотно продаст родную мать, а всего за одну «беленькую» охотно выделит нам уголок в одной из кибиток. И даже приставит солдатика надзирать за хабаром. Не отберет и не расскажет. Главное — вовремя «благодарность» в карман ему класть!
Мы переглянулись.
Идея все еще попахивала авантюрой, но… черт возьми, а что нам терять, кроме своих цепей? Я покосился на Фомича.
— Есть такое дело, — задумчиво подтвердил тот.
— Торгуют на Нерчинском помаленьку. Майдан свой имеют, товар прячут… Рисково, но ежели с охфицерами столковаться, никто нас и пальцем не тронет. А торг, он и есть торг. Копеечка к копеечке, вот те и рубль!
— А как же… свои? — подал голос Сафар, внимательно следя за Изей. — Там ведь, в Нерчинске, наверняка уже есть такие, — он на секунду замешкался, подбирая слово, — торговцы. И непростые небось. Они нас с распростертыми объятиями встретят?
— А вот это называется модным словом — конкуренция! — просиял Изя. — Торговля, она, как женщина, любит смелых! А если кто-то из этих… старожилов будет иметь неосторожность выразить недовольство нашим скромным предприятием… Ну, тут уж придется вести диалог! — Он снова выразительно посмотрел на меня. — Если шо, наш уважаемый Подкидыш, как человек интеллигентный, всегда может тактично объяснить людям за нас. Ну там… полешком по голове… или еще каким веским аргументом… Во время такой плодотворной дискуссии, шоб ви знали, иногда случается, шо капитал конкурента… э-э-э… переходит в более надежные руки! И станем мы тогда не просто какими-то майданщиками, а самыми главными, самыми жирными, самыми уважаемыми жабами на всем этом каторжном болоте!
— Я не хочу быть жабой, — вдруг серьезно и с неподдельным возмущением прогудел Тит.
Последовала немая сцена. А потом мы все, включая Изю, прыснули со смеху. Фомич закашлялся, Сафар впервые за долгое время улыбнулся во весь рот. Тит недоуменно смотрел на нас своими честными глазами, не понимая, что смешного в том, чтобы быть жабой.
— Ой, Тит, золотой ты человек! — отсмеявшись, воскликнул Изя. — Таки с тобой мы точно не пропадем! Ну что, господа, по рукам? Создадим наш маленький нерчинский гешефт?
И тут все посмотрели на меня. То ли разрешения спрашивали, то ли совета… Я пожал плечами с видом «да почему бы и нет».
— Ладно! — посуровев, произнес Фомич, оборачиваясь к нашему негоцианту. — Так и быть, войду в кумпанство. Да только гляди у меня, выкрест: если деньги мои пропадут…
А я задумался, в том числе о том, как это можно использовать. Например, повременить с побегом. Обрасти там жирком, заиметь нужны вещи для долгого путешествия, а там и смазывать лыжи. Были, конечно, у этой идеи и свои минусы, возвращаться придется дольше, да и неизвестно, что может произойти в будущем.
Вместе с Фомичом решили скинуться по десятке целковых, да и остальные вложились кто сколько мог, а там и Зосим-Изя добавил свои кровные, и вышло целых тридцать пять рублей и двадцать восемь копеек.
По закупке решили повременить и покупать товар в Иркутске, до которого нам еще предстояло добраться. Город там больше и выбор, соответственно, тоже, да и на транспортировке сэкономим. Правда кой какую мелочовку купили и в Енисейке у местных умельцев, а именно пару комплектов игральных костей, причем не очень дорого, по десять копеек за комплект.
Перед отправкой нас всех прогнали через баню. А все вещи, кроме кожаной обуви, пришлось сдавать в прожарку, так как у многих были вши. За отсутствием тюремного парикмахера мы не смогли постричься, снять щетину с лиц. Такими же обросшими, как и приехали, вернулись после бани.
И на следующий день нас снова погнали по этапу в Иркутск, путь не отличался от предыдущих.
В Иркутске нас настигла удивительная новость: оказалось, нерчинский завод, где, как предполагалось, мы и будем отбывать каторгу, закрыт, и теперь мы пойдем намного дальше Нерчинска — куда-то на северо-восток Забайкалья, на реку Кара.
Узнали мы это сидельцев иркутского Тюремного замка, причем все они по этому поводу были просто в трауре.
— Худо наше дело, братцы. Посылают нас к Разгильдяеву, на реку Кара, аж за Яблоновый хребет!
— Название-то какое — Кара!
— Да, там почитай, что и ад, — подтвердил враз помрачневший Фомич. — Десять лет назад от нас с нерчинского завода многие тыщи работных людей забрали туда, золото мыть. Потом некоторые вернулись больными. Сказывают, ужос там! А командует там Иван Разгильдяев. Он, сказывают, обещался губернатору на Карийских промыслах за год сто пудов золота намыть, при условии, если с нерчинских заводов дадут ему сколько надо рабочих! Ну и все. Вот тогда-то я, проведав, что тоже меня отправят на Кару эту, взял ноги в руки и рванул до дому. А ведь всего три года мне оставалось отбыть! Эх… Жаль, право, жаль, что закрыли нерчинский завод! Там место хоть и страшное, но обжитое. А на Каре этой — беда-бедешенька! Хлебнем мы там, братцы, узнаем почем фунт лиха.
Один лишь Изя-Зосим не терял оптимизма. Информация о смене пункта назначения его ничуть не смутила.
— Ой, вей! Кара, шмара! Какая разница, где гешефт делать? — заявил он. — Главное — люди! А люди везде хотят кушать, пить и развлекаться! Даже на Каре!
Он тут же развил бурную деятельность и мотался по Иркутску, разумеется, не без помощи «посеребренного» унтера, закупая товар. Карты, водка, соль, ткани, чай, иголки — все по списку. Унтер, получив мзду, выделил под наш «коммерческий груз» место в телеге. Бизнес-план был в действии, несмотря на смену конечной точки маршрута.
И вот, оставив позади гостеприимный Иркутск, мы двинулись дальше, к новой цели — Карийским рудникам. Путь лежал через Байкал.
Переправа через «славное море, священный Байкал» — это вам не на пароме через Обь прошвырнуться. Масштаб другой. Когда мы вышли к берегу, перед нами раскинулась бескрайняя водная гладь, уходящая за горизонт. Вода — прозрачная, холодная, аж зубы сводит. Горы по берегам. Красота неописуемая! Если бы не кандалы и конвой, можно было бы подумать, что мы на отдыхе и впереди нас ждет байкальский копченый омуль и пиво с баней.
На причале нас ждала огромная, неуклюжая баржа — скорее плавучий сарай, чем судно. На нее предстояло погрузить всю нашу честную компанию — сотни полторы арестантов, конвой, лошадей, телеги, включая ту самую, с нашим бесценным «майданом». Началась суета, мат-перемат, давка. Конвоиры орали, арестанты пытались занять места получше, лошади ржали, Изя метался вокруг своей телеги, проверяя, хорошо ли ее закрепили.
— Осторожнее, люди! — причитал он, обращаясь к солдатам, которым было глубоко плевать на его интересы. — Душа моя там!
Наконец, баржа отошла от берега. Поначалу все шло гладко. Легкий ветерок, плеск воды, солнце. Арестанты притихли, глядя на удаляющийся берег и бескрайнюю воду вокруг. Даже я проникся моментом — мощь и простор Байкала впечатляли. Но долго любоваться пейзажами не пришлось.
Байкал решил показать свой норов. Небо затянуло тучами буквально за полчаса. Поднялся ветер — тот самый, легендарный, Сарма, или как его там. Баржу начало качать так, что я вспомнил все свои морские путешествия, включая шторм в Бискайском заливе. Волны захлестывали палубу, ветер выл в щелях надстройки.
Арестанты, непривычные к качке, начали массово удобрять байкальские воды своим скудным обедом. Палуба превратилась в скользкий каток из воды и нечистот.
Запах стоял — хоть святых выноси. Конвоиры пытались сохранять порядок, но их самих шатало и мутило. Некоторые, особо впечатлительные, присоединились к арестантам в акте «братской блевотины».
Изя вцепился в свою телегу мертвой хваткой, его лицо было зеленого цвета, очки съехали на кончик носа.
— Мой гешефт! — стонал он при каждом крене баржи. — Он утонет! Мы все утонем! И без прибыли! Какой ужас!
— Не дрейфь, Моисеич! — пытался подбодрить его Фомич, сам с трудом удерживаясь на ногах. — Баржа крепкая! А ежели и потонем — так хоть мучения кончатся! Тоже своего рода гешефт!
В самый разгар бури баржу накрыло особенно большой волной. Раздался треск — одна из телег сорвалась с креплений и поехала к борту, увлекая за собой пару лошадей и чуть не сметя группу арестантов. Началась паника. Конвоиры заорали, пытаясь удержать телегу. Кто-то из арестантов молился в голос, кто-то матерился так, что заглушал рев ветра. Тит с Сафаром бросились помогать солдатам, удерживая скользящую махину. Я тоже подналег — перспектива искупаться в ледяной воде Байкала, да еще и в кандалах, совсем не прельщала.
Кое-как телегу удалось закрепить. Шторм, порезвившись еще с полчаса, начал стихать так же внезапно, как и начался. Ветер утих, волны уменьшились, даже выглянуло солнце, осветив картину всеобщего разгрома и уныния на палубе. Мы были мокрые, замерзшие, перепуганные, измученные качкой и покрытые слоем… ну, скажем так, органических удобрений.