Погода стояла мерзкая — низкое небо, туман, промозглый ветер. Настроение у всех было на нуле. На разводе пятую артель снова повели на экзекуцию — не выполнили урок накануне. Когда зазвучал набат, сзывающий всех на плац для «науки», в бараках началось глухое брожение.
— Не пойдем! — сказал я своим. — Все солдаты там. Начинаем! Оружие готово?
Софрон показал нож под тулупом. Тит сжал в руке обрезок цепи. Остальные схватили кайла и заступы.
— Ну что, господа арестанты! — сказал я, глядя в горящие глаза товарищей. — Были мы рабами, торгашами, мастеровыми. Попробуем стать бунтарями!
— Или покойниками, — хмуро добавил Захар.
— Тоже вариант! — зло усмехнулся я. — Всяко лучше, чем здесь!
Мы сгрудились у двери. Снаружи послышался шум, шаги, стук прикладов.
— Все по местам! Фомич, ложись, стони! — только и успел крикнуть я, как двери со скрипом распахнулись, и в барак ворвался вашейгер Климцов с двумя надзирателями.
— Вы чего, рвань⁈ Почему не на плацу⁈ Бунтовать вздумали⁈
[1] Причиндал[1] — сучившийся, доносчик, проклятый!
Глава 19
Глава 19
— Ваше-ство, у нас тут человек повесилси! Вот, пройдите посмотрите, — сконфуженным тоном произнес Софрон Чурисенок.
— Да что за такое? Вы что, канальи, совсем тут от рук отбились⁈ Где он? — темнея лицом, пророкотал вашейгер, проходя с надзирателями внутрь, в глубину барака, где у печки лежал притворявшийся мертвым Фомич.
— Да вот, вот, — униженно кланяясь, лопотал Чурис, подмигивая нам за спиной Климцова. — Вот, извольте, ваш-ство, извольте видеть, вот он лежит, покойничек-то… И вы тоже проходите, служивые, гостям дорогим всегда рады!
— Что? Этот, что ли, клейменый? Ну, невелика потеря! — произнес Климцов, наклоняясь к Фомичу.
Все глаза в этот момент устремились на меня. Время уплотнилось, кровь горячей волной бросилась к лицу. Сейчас?
Все мы уже были готовы броситься в омут мятежа, как вдруг снаружи загрохотали кованые сапоги.
— Ваш бродь. — К нам в барак ворвался солдат. Лицо его было взволнованно и бледно. — Там, там… — зачастил он, и Климцов замер.
— Ну, говори! — рыкнул он.
— Там дым над вторым острогом, и вестовой от Попова прибыл. Говорит, бунт в остроге! Арестанты склады подожгли! Помощи вашей требует, — выдал на одном дыхании солдат, и мы многозначительно переглянулись.
— Ррр, — тут же прорычал Климцов и спешным шагом направился на выход из барака, а следом и надзиратели.
— А как же это тело? — громко с непониманием спросил Чурис.
— Заткнись, сволочь. Ничего с ним не случится, пущай полежит, — зло зыркнул на нас Климцов. — Экзекуцию закончить и всех с плаца в бараки и запереть, и отправьте уже Попову людей, — отвернулся он от нас.
Я же показал Чурису кулак, и тот немедленно сник.
Когда Климцов и остальные покинули барак, Фомич, притворявшийся мертвым, с кряхтением поднялся и, перекрестившись, произнес:
— Чудны твои дела, господи!
Мы все непонимающе уставились на него.
— Не иначе, нам ворожит кто на небесах, может и сам апостол Петр. Считай, половину солдатиков-то и отправят сейчас на помощь, — пояснил Фомич.
— Тоже верно, — кивнул я. — Все быстро собираемся, пока народа сюда не нагнали, — скомандовал я.
Серыми тенями мы вынырнули из барака, как затравленные зайцы, озираясь по сторонам. Глянув в сторону, где находился второй острог, Фомич уважительно присвистнул: там подымался огромный столб черного дыма. А вокруг происходила суета, возле конюшен седлали коней и готовили сани.
И тут будто сама зима решила помочь нам — откуда ни возьмись, над прииском принесся снежный заряд. Ветром поднялась метель, — свистящая, слепая; и мы оказались в ней, как в дыму. Плаца за снегом не видно, но до нашего барака донеслись отдаленные крики и барабанный бой. Сквозь звуки экзекуции вдруг прорезался чей-то вой, полный боли и злобы:
— Братья! За правду! За волю! Бей сволочей!
Тотчас же загремели выстрелы. Похоже, там, на плацу, начался новый бунт.
Отлично! Именно то, на что я рассчитывал!
Задыхаясь от бега, мы кинулись к складу. Тамбовский солдатик, стороживший амбары, встретил нас растерянно, но штыка не наставил.
— Где ключи?
Тяжеленный амбарный замок поддался с трудом. Там, среди лопат и мешков с сухарями, мы увидели вязанки соленой рыбы — опостылевшая, но самая лучшая еда для побега.
Тем временем Фомич взял быка за рога, напирая на солдата с Тамбовщины:
— Мы уходим. Ты с нами?
Солдат смотрит на нас, в лице — ни кровинки.
— Ну? Чего молчишь? — напирал Фомич.
— Не-е могу-у. Я присягу давал! — наконец пролепетал он.
— Тогда надо, чтобы ты от нас пострадал. А то ты получишься нарушитель! Ну-ка, Тит, врежь ему по голове!
— Прости, паря! — простодушно и сконфужено краснея, произнес наш молотобоец и въехал солдату по уху так, что у того слетела фуражка.
Тамбовский рекрут как подкошенный рухнул к его ногам.
— Вот можешь же, когда захочешь! — строго заметил я. — Сними с него подсумок, бери ружье!
— Я за Левицким, возле бань ждите, — произнес я и рванул в сторону конторы, стараясь держаться тени бараков.
Мимо пробежали несколько перепуганных арестантов, не понимающих, что происходит. За углом наткнулся на группу солдат, тащивших куда-то раненого товарища. Они на меня даже не посмотрели.
Возле одного из пустых складов, чуть в стороне от основной суеты, я увидел, как на снегу, раскинув руки, лежал солдат. Мертвый. Глаза стеклянные, смотрят в мутное небо. Рядом — ружье со штыком. Видимо, шальная пуля или кто-то из бунтующих успел пырнуть.
«Мертвым оно уже ни к чему, а нам — в самый раз!» — подумал я цинично. Оглядевшись по сторонам, быстро подскочил к телу. Ружье — старая кремневка, но лучше, чем ничего. Не забыл и патронташ с бумажными патронами. Тяжелое, неудобное, архаичное, как экскременты мамонта, но все же это было оружие! Теперь наши шансы хоть немного, но выросли.
Пригибаясь, добрался я до пристройки Левицкого. Дверь оказалась заперта изнутри.
— Господин Левицкий! Владимир Сергеевич! Это я, Серж! Открывайте! — постучал я условным стуком.
Дверь со скрипом приоткрылась. Левицкий стоял на пороге, бледный как полотно, глаза круглые от ужаса. В его каморке было слышно эхо выстрелов и криков снаружи.
— Что там происходит⁈ Бунт⁈ — прошептал он.
— Он самый, ваше благородие! Наш шанс! Мы уходим! Вы с нами? Решайте быстро! — Я шагнул внутрь.
— Но… — с сомнением произнес он.
— Нет времени рассуждать! Идемте! — Я схватил его за руку. Он попытался вырваться.
— Решайтесь! — рявкнул я, теряя терпение. — Или идете со мной сейчас, или я вас тут пристрелю из этого ружья, чтобы не мучились выбором! Ну же, сударь!
Левицкий судорожно кивнул.
— Хорошо… я… я иду…
— Вот и отлично! Но поторапливайтесь, время не ждет! Ваш тулуп! Запасы! Быстрее! — Я помог ему натянуть теплый тулуп, который сам же и подарил. Ирония судьбы!
Мы выскользнули из каморки. Левицкий еле передвигал ноги, постоянно оглядываясь. Приходилось буквально тащить его за собой, шипя ругательства сквозь зубы. Аристократ, блин!
Снова перебежками, прячась за сугробами и постройками, под прикрытием метели и общего хаоса, мы добрались до северной стены, к заброшенным баням. Там уже ждали наши: Тит, Сафар, Фомич, Софрон, Захар и Изя. Нагруженные мешками с сухарями и юколой. Лица у всех напряженные, но решительные.
Захар, сжимая в руке факел, бежал впереди; за ним Софрон с ружьем. Далее арестанты вытянулись в цепочку, тяжело шагая под весом мешков с юколой и ржаными сухарями. Остановились, надели снегоступы. Пурга торопливо заметала наши следы; через полчаса уже и не разберешь, кто и куда тут бежал.
Когда совсем стемнело в лесу, мы вытоптали себе небольшую поляну для костра, устроили в глубоком снегу лежки, застелили их лапником и затаились до утра, грызя опостылевшую всем сушеную рыбу и закусывая снегом. Прикинули наши трофеи: у нас три ружья, два подсумка с бумажными самодельными патронами, два солдатских тесака, три штыка. Итого — шестьдесят восемь выстрелов. Неплохо! Конечно, с арсеналом солдат на прииске это никак не сравнимо, но все же собственные стволы внушали спокойствие и уверенность. И так-то под шум ветра, под вторящий ветру отдаленный волчий вой мы уснули, слушая шелест падающего на нас снега.
На второй день было морозно и солнечно. Мы достали и надели на глаза «куляры» — маски из бересты с узкими прорезями, в солнечный день защищающие глаза от ожогов и «снежной слепоты». Увы, уже через час эти берестяные штуки сыграли с нами злую шутку: не заметив, что творится у него под ногами, Захар провалился в промоину, откуда его едва вытащили. Первое время он вроде бы шел ходко, затем стал отставать.
— Ты как? — спросил я его на привале.
— Ноги как кипятком обожгло, а теперь они застыли!
— Ну-ка, покажи!
Беглый осмотр дал понять, что Захару надо остановиться, развести костер, высушить пимы и согреть ноги. Я видел, как он смотрел на нас, когда понял, что дальше уже не дойдет. Сняв с плешивой головы шапку, Захар перекрестился, сказал:
— Идите… Я тут останусь. Я тайгу знаю, даст Бог, выберусь!
— Слушай, это не дело — одному-то оставаться! Давай уж мы все подождем, пока ты обсушишься — заодно и отдохнем!
— Нет, ребяты, вам надо идтить! За нами уж, наверное, казаков выслали — как бы не настигли они вас. Ладно если одного меня запорют… А вам-то зачем страдать?
— Ну как же мы тебя оставим? С казаками — тут уж как Бог даст: может, поймают, может, нет, а ну как на тебя лютый зверь набредет? Сколько раз мы уже видели волчьи следы? А ну как медведь-шатун выйдет, как, помнишь, под Тобольском-то было? — нахмурившись, произнес Чурис.
— Я с ним останусь! — вдруг произнес Сафар. — Только топор возьму. И сухарей нам оставьте!
— Ладно, если что, идите по нашим следам. Небось налегке-то и нагоните! — тяжко кивнул я.