глазах России из-за каких-то беглых авантюристов почтенный шкипер никак не хотел.
И ещё одно соображение. Старый шкипер, истовый протестант-кальвинист, терпеть не мог католиков. Он знал, что его предок был гёзом, сражавшимся с испанскими поработителями, был взят в плен в одном из сражений и приговорён инквизиционным судом к сожжению на костре. Поэтому Морис Август Беньовский, сообщивший ему о своём вероисповедании, сразу же вызвал у ван ден Боша глубокую неприязнь.
Её, эту неприязнь, можно было бы и перебороть, если бы сей католик мог предложить иную, более крупную сумму. Но здесь, как видно, и не очень поживишься.
Все эти соображения и заставили шкипера ван ден Боша отправиться в ближайшую полицейскую часть и рассказать о визите на шхуну подозрительного человека, замышляющего бегство из России.
Пристав выслушал шкипера и поощрительно произнёс:
— Похвально сие усердие ваше. Зело похвально...
— Я поступил так, ваше благородие, как подсказывала мне совесть. Ведь я искренний друг России.
— Похвально.
Частный пристав приказал немедленно заложить пролётку и поспешил к генерал-полицмейстеру города.
Утром следующего дня Беньовский и Винблад со всеми своими нехитрыми пожитками отправились к шхуне. Настроение у обоих было неясное. Ведь шкипер лишь слегка обнадёжил, но определённо ничего не обещал.
— У меня сохранились серебряные наконечники от аксельбантов, — сказал Винблад. — Дадим их в придачу к вашей сумме.
Беньовский ничего не ответил. Чувство тревоги не покидало его.
На шхуне матросы драили палубу, готовясь к отплытию. Погрузка закончилась ещё накануне, к исходу дня. Мориса и Винблада встретил боцман, бросив им неприветливо:
— Идите к шкиперу.
В каюте они услышали грубый оклик:
— Вы оба арестованы!
Перед ними стояли офицер в чине поручика и четверо вооружённых солдат.
— Оружие имеете? — спросил офицер.
— Откуда у нас оружие? — растерянно отвечал Морис. — Мы люди мирные.
Поручик всё же приказал солдатам прощупать всю одежду задержанных и осмотреть их саквояж.
— Выходи, при попытке к бегству стреляем.
Их усадили на телегу, сопровождаемую конвоем. Офицеру подали коня.
— Куда вы везёте нас? — спросил Беньовский конвойного капрала.
— В крепость, милок. В Петропавловскую. Оттуда ещё никогда никто не убегал. И ты не убежишь.
«А вот убегу», — хотелось зло крикнуть Морису и этому пожилому капралу с обвислыми усами, и строгому офицеру. Но он сдержал себя и промолчал. Хотел ещё что-то спросить конвойного, но тот перебил его:
— Помалкивай-ка. С конвоем говорить не положено.
Голые сырые стены одиночной камеры, низкие своды... Зарешеченное оконце под потолком. Тяжёлая, окованная железом дверь со скрежетом открывается, когда солдат приносит пищу и выносит нечистоты. Пахнет затхлой кислятиной и людскими испражнениями.
Беньовского и Винблада поместили в разных камерах. На прогулку их выводили раздельно. Поэтому не было возможности договориться об общей линии поведения на допросе.
Морис Август шагает взад и вперёд по камере, как обречённый зверь в клетке. Длина её всего восемь шагов. Восемь шагов от оконца к двери, восемь — обратно. Каблуки стучат по холодным каменным плитам и гулко отдаются где-то в каменных сводах. Он напряжённо обдумывает ситуацию. Настаивать на легенде, соответствующей подорожной записи, бессмысленно. Любой опытный следователь без затруднения установит, что никакой он не приказчик-татарин. Да и зачем приказчику понадобилось тайное бегство за границу? Из Казани наверняка пришла депеша губернского полицмейстера к столичному генерал-полицмейстеру о дерзком бегстве двух ссыльных конфедератов: Мориса Августа Беньовского и Адольфа Винблада. В депеше конечно же сообщены приметы двух беглецов, по которым легко установить их сходство с заключёнными в крепости.
И Беньовский твёрдо сказал себе — запираться, играя роль приказчика, бессмысленно. Он предстанет перед следователем и судьями как барон, полковник армии конфедератов. Будет держаться с высокомерным достоинством, как подобает истому аристократу. Слава Богу, пытки в российском судопроизводстве, кажется, отменили ещё при императрице Елизавете. Да и вряд ли посмеют обходиться грубо и неуважительно с человеком благородных кровей. Что грозит ему с беднягой Адольфом? Скорее всего ссылка в снежную Сибирь.
На допрос вызвали на четвёртый день. Беньовского привели под конвоем в дом коменданта крепости. Допрашивал его какой-то невыразительной, незапоминающейся внешности господин из канцелярии генерал-полицмейстера.
— При вас обнаружена подорожная грамота на имя казанского мещанина Закирова Димитрия.
— Это не моя подорожная. Я воспользовался ею, чтобы облегчить себе поездку до Санкт-Петербурга.
— Кто такой Закиров?
— Старший приказчик купца Вислогузова, у которого я квартировал.
— Как попал к вам этот документ?
— Я похитил его из ящика стола в отсутствие хозяина.
— Значит, признаете факт кражи документа?
— Если вам угодно...
— Ваше настоящее имя, национальность?
— Я венгр, барон Морис Август Беньов, или Беньовский. Служил в армии конфедератов в чине полковника.
— Чем вы подтвердите своё баронское достоинство?
— Вы понимаете, что в моём положении это сделать затруднительно.
— Зато мы можем это легко установить. В Польше, как нам известно, баронских званий не существует.
— Я же не польский, а венгерский барон. А в Польше владею имением.
— Сделаем запрос в миссию Священной Римской империи.
Чиновник говорил монотонно, бесстрастно. То был винтик в бюрократической машине чиновной Российской империи, работающий безотказно. «Этот сделает запрос», — убеждённо подумал Беньовский и тут же нашёлся.
— Разрешите уточнить... Я сын генерала Беньова и матери из баронского рода Ревай, стало быть, сын баронессы. У нас в Венгрии принято в таких случаях называть человека из уважения к нему бароном. Проведём некоторую аналогию. В нашей армии, да, я читал, и в вашей российской, к подполковнику всегда уважительно обращаются «полковник», как бы завышая его звание.
— Так вы барон или не барон?
— Я же объяснил вам... Я только потомок баронов по матери. Из уважения к её роду и меня в Венгрии все называют бароном.
— Допустим. С какой целью вы намеревались бежать из России?
— С той же целью, с какой пленник бежит из места заключения или ссылки.
— Вы стремились вернуться в ряды конфедератов?
— О нет. Я убедился, что воевать с таким сильным противником, как Россия, бессмысленно. У шляхты нет перспектив победы. Я намеревался добраться до Парижа, поступить на французскую службу и уехать в колонию. Моя склонность к путешествиям...
— У нас нет оснований верить вам.
— Воля ваша.
— На днях вас допросит Николай Иванович Чичерин[26], генерал-полицмейстер. Советую вам быть предельно искренним и откровенным с его высокопревосходительством. Этот человек близок к государыне, и от него во многом зависит решение вашей судьбы.
Генерал-полицмейстер, генерал-аншеф и сенатор Чичерин приехал в крепость в карете в окружении эскорта конных полицейских. Из крепости Николай Иванович намеревался отправиться прямо на приём к государыне, чтобы доложить о скандальном деле с беглецами из Казани. Екатерина, конечно, улыбнётся и скажет не без скрытой желчи: «До каких пор, мой любезный друг, ссыльные будут убегать из-под носа вашей полиции? Не ждала я от вас такого, не ждала».
Чтобы поднять себя в глазах императрицы, Чичерин решил придать заурядному делу политическую окраску. Нити заговора конфедератов тянутся из Польши в Россию, в Санкт-Петербург. Заговор угрожает государыне Екатерине Алексеевне. Не случайно два видных конфедерата — оба в чинах, не мелкие пташки — появляются в столице. Надо выявить их связи, круг знакомств, тайные намерения.
Чичерин появился в доме коменданта при полном генеральском параде, импозантный, весь в орденах. Сказал Беньовскому ласково, участливо:
— Проиграно ваше дело, батенька мой. В политике следует быть реалистом.
Беньовский выжидательно молчал, ещё не зная, куда клонит нарядный генерал.
— Назовите ваши петербургские связи, встречи.
— Встреч почти и не было, если не считать визита к отцу Максимилиану, ксёндзу костёла Святого Станислава.
— Он ваш земляк, соплеменник?
— Нет, кажется, немец из Баварии. Я нуждался в святом причастии, так как давно не посещал костёла. Ещё были неоднократные разговоры с владельцем постоялого двора. Я расспрашивал его про город.
— Как отыскали шхуну «Орания»?
— Бродил по набережной и вдруг увидел судно под голландским флагом.
Беньовский умолчал об аптекаре Вебере, которого не хотел впутывать в своё дело.
— А шкипер-то «Орании» оказался честным голландцем и сообщил нам о ваших намерениях, — с довольной ухмылкой сказал генерал.
— Пусть это будет на его совести.
— Вы, Беньовский, были видной фигурой среди конфедератов, и вы должны многое знать. Есть ли у Красинского сторонники в России? Поддерживает ли он связи с ними? Имеются ли у конфедерации планы распространить заговор и на Россию?
— Затрудняюсь ответить, генерал. Если и есть такие планы, меня в них никто не посвящал. Для поляков я ведь всё-таки оставался чужеземцем, венгром, и поэтому не пользовался их полным доверием. Я был только военным наёмником.
Беньовский сознательно прибеднялся. Генерал-полицмейстер так и не добился желанных показаний, хотя ещё и ещё раз повторял свои вопросы, ставил их в иной форме, в иных формулировках. Приезжал он в крепость ещё дважды. Но и на последующих допросах Беньовский не сообщил ничего нового. Морис повторял, что его, человека по своей натуре деятельного, тяготила казанская ссылка, вынужденное безделье. Власти обращались с ним вполне гуманно, не досаждали мелочным опекунством. Поселили его у милейшего человека, купца Вислогузова. Его, Беньовского, даже мучит совесть оттого, что он не оправдал доверия Степана Силыча, похитив у него документ. Но тоска по свободе взяла своё. И он, после долгих и мучительных раздумий, решился на побег. Пусть не судят строго его сотоварища-шведа. Адольф Винблад, мягкий, легко сговорчивый человек, поддался уговорам. Инициатором побега был он, Морис Август Беньовский. В Санкт-Петербурге у них была единственная цель — отыскать иностранное торговое судно и договориться за хорошую плату с его шкипером. Никаких связей у них в столице нет. Ни о каких планах конфедератов распространить свой заговор на Россию он, Беньовский, ничего и никогда не слышал.