Двадцать лет спустя другая группа заговорщиков составила новый заговор с целью свержения Екатерины II и возведения на престол всё того же злополучного узника Иоанна Антоновича. Во главе заговора встал поручик Измайловского полка Семён Гурьев. В заговоре также приняли участие его братья, Иван и Александр Гурьевы, и капитан того же полка Пётр Хрущов. Все они были приговорены к ссылке на Камчатку. Из них Семёна Гурьева и Хрущова определили на поселение в Большерецк. Четвёртым ссыльным здесь был немец Магнус Мейдер, бывший адмиралтейский лекарь. Причину его ссылки Хрущов объяснить не смог. Помалкивал об этом и сам Мейдер, человек малообщительный. По предположению Хрущова, лекарь мог быть уличён и арестован как агент прусского короля.
— Поручик Мирович был связан с вами? — спросил Беньовский, выслушав рассказ Петра Алексеевича.
— Нет. Это имя нам тогда вовсе не было известно. Мирович пытался два года спустя вызволить несчастного Иоанна Антоновича из Шлиссельбургской крепости. Погибли оба. До нас дошли запоздалые слухи.
— В чём вы видите причину неудач таких заговоров?
— Наверное, в том, что нас было слишком мало. Кучка смельчаков, не имевших широкой опоры со стороны людей, окружавших трон. Мы пытались расширить число заговорщиков, заводили опасные беседы с лицами, внушавшими нам доверие. Но обожглись на первом же человеке, оказавшемся доносчиком. И это привело к провалу. Увы, имя Иоанна Антоновича мало кого привлекало. Екатерина, щедрой рукой одаривая гвардию, дворянство, вельмож, была реальной, осязаемой фигурой. На неё молились. Это мы поняли не сразу. А если бы поняли ещё тогда, то скорее всего отказались бы от своих романтических замыслов.
— Как вы мыслите своё будущее, капитан?
— Оно беспросветно. Нам было выдвинуто серьёзное обвинение. Такое монархи так легко не прощают.
— А вам не приходила в голову мысль изменить вашу судьбу?
— Конечно, приходила, и не раз. Но что значит изменить судьбу? В нашем положении это может быть только бегство.
— Да, бегство. Вы совершенно правы.
— А для этого нужно вовлечь в заговор моряков и завладеть судном.
— Вы прямо читаете мои мысли, капитан.
— Я следую логике вещей. А логика подсказывает единственный выход.
— Единственный. Мы с вами единомышленники. Вашу руку, Пётр Алексеевич.
Они обменялись рукопожатиями, как два сообщника.
— На ваших сотоварищей можно рассчитывать? — испытующе спросил Беньовский.
— Я думаю, что да. Впрочем, от старика Турчанинова практической пользы ждать не приходится. Стар, вечно на хвори жалуется. А с Гурьевым и Мейдером я поговорю.
Нилов продолжал проявлять интерес к Морису Августу и приглашал его то в канцелярию, то к себе в дом. С утра начальник области бывал ещё трезв и рассуждал внятно. Завязывалась беседа. Нилов расспрашивал Беньовского о сражениях Семилетней войны, о столице Священной Римской империи Вене, о движении конфедератов и с интересом слушал его рассказы. Почувствовав в характере собеседника доброту и жалостливость, Морис Август решил сыграть на этой струнке.
— Я горький неудачник, господин Нилов. Передо мной, сыном генерала и богатого магната, открывалась блестящая карьера в австрийской армии. Но карьера внезапно оборвалась — поссорился с начальством. Думал заняться хозяйством. Отцовские имения — богатейшие в Трансильвании. Но отец внезапно умер, и началась тяжба с роднёй из-за наследства. Зятья опередили меня, подкупив суд, и лишили меня имений. Я вынужден был покинуть родину. Предложил свои услуги конфедератам, не питая никаких враждебных чувств к вам, русским. Надо же кому-то служить.
— Да, да, понимаю вас.
— Стремительный взлёт — молодой полковник, генерал. И вдруг всё обрывается. Русский плен... Неудачный побег... Суровый приговор императрицы.
Нилов произносил слова сочувствия и старался отвлечь Беньовского от грустных мыслей рассказами о Камчатке. Какой край несметных богатств! Какая здесь охота и какая отличная пушнина! А какая лососёвая рыба, которая весной и летом заходит в реки и ручьи нереститься! Вот только с хлебом и овощами плохо. Всё привозное и дорогое.
— А почему бы вам не завести своё хлебопашество? — спрашивал Беньовский.
— Пытались уже. Ещё до вашего приезда. Выдал я из казны взаимообразно одному предприимчивому человеку тысячу рублей. Посеял он рожь и ячмень, но все всходы были побиты заморозками.
— Стоит ли отчаиваться от одной неудачной попытки?
К вечеру Нилов почти всегда бывал навеселе. Становился оживлённым, болтливым. Приглашал Беньовского к столу, угощал водкой и красной икрой. Пить Морис отказывался, а икоркой и другими камчатскими угощениями не брезговал, ибо изголодался за дорогу. При беседах присутствовал и сын Нилова Игната, крепкий парень лет шестнадцати. Он с интересом внимал рассказам гостя. В них смешались какая-то часть правды о европейских городах и странах с безудержной и буйной фантазией Мориса Августа. Поэтому рассказы и получались такими занимательными.
Однажды Нилов, ещё относительно трезвый, таинственно сказал Беньовскому:
— Дело к вам особое... — Он запнулся, не зная, как обращаться к венгру. Персона, по его понятиям, была когда-то важная. Барон как-никак, генерал.
— Называйте меня просто Морис, мой капитан, — подсказал ему Беньовский. — Вы старше меня и по возрасту, и по положению и вправе на простое обращение.
— Вот что, Морис... Не взяли бы вы на себя роль домашнего учителя моего Игнаши? Вам будет обеспечен стол в моём доме. Малому пора постигать науки, да отправлять парня из родительского дома за тридевять земель не хотелось бы.
— Не знаю, что и ответить вам. Мой жизненный путь всегда был связан с военным делом. Учительствовать никогда не приходилось. Разве что из уважения к вам...
— Начальной грамоте Игнату обучал здешний поп. Теперь бы языкам подучить, латыни, французскому да и арифметике с географией.
— Можно и языкам. Можно и арифметике с географией, — согласился Морис.
В душе Беньовский был рад такому предложению. Выходит, Нилов проникался к нему доверием, делал его своим человеком в доме, снимал с него заботы о хлебе насущном. А это облегчало подготовку к побегу.
Занятия с Игнашей начались в тот же день. Беньовский не был педантичным и требовательным педагогом, не придерживался никакой систематической методики. С Игнашей у него установился полный контакт. Если Нилов не присутствовал на уроках, Морис занимал своего ученика рассказами о всяких далёких заморских странах, в которых ему якобы доводилось побывать. Это называлось уроками географии. Когда же появлялся раскрасневшийся от выпитого вина Нилов, Беньовский переходил к арифметическим задачкам или латыни. При всей бессистемности таких занятий Игната, парень Способный и сообразительный, всё же схватывал какие-то крохи знаний. А старый Нилов с гордостью говорил, что сына его, обучает всяким наукам образованный человек, генерал, и делился заветной мечтой открыть в недалёком будущем в Большерецке школу, в которой смогли бы обучаться сыновья торговых и служилых людей. «Дай-то Бог», — отвечали купцы.
— Хорошо бы воспользоваться доверием Нилова, — поделился своими мыслями с Хрущовым Беньовский. — Хочу добиться у него права свободно передвигаться по камчатской земле, да не знаю, под каким предлогом.
— А я подскажу предлог, — уверенно ответил Хрущов.
— Готов вас выслушать.
— Нилов жаловался вам на трудности с доставкой хлеба, на неудачную попытку посеять рожь и ячмень?
— Жаловался, и не раз.
— Заинтригуйте его вашими планами исследовать юг Камчатки на предмет возможного устройства там земледельческой колонии. На юге полуострова климат помягче. Уверен, что Нилов и поручит вам это исследование.
— А что? Неплохо задумано. Чтобы скрыть приготовления к побегу и облегчить себе свободу действия, нам необходимо оторваться от Большерецка.
После очередного урока с Игнашей Беньовский заговорил с Ниловым. Сперва похвалил способности его сына, легко запоминавшего мудрые латинские афоризмы. Похвала была приятна отцу. Потом Морис перевёл разговор на идею устройства земледельческих поселений в районе реки Лопатки на крайнем юге полуострова.
— Вам-то какая выгода от этого? — спросил его Нилов.
— Лично мне никакой выгоды нет. Хотелось бы послужить людям, приютившим меня. И исследовательской работой заняться. Ведь, прежде чем создавать такие поселения хлебопашцев, надобно облазить весь район.
Нилов был большим тугодумом и никогда не решал ни одного дела сразу. Он размышлял в короткие минуты протрезвления над словами Беньовского несколько дней, а потом сказал ему:
— Поезжайте-ка сами на реку Лопатку. А Игнатию устроим каникулы. Совсем заучился малый, пусть поотдохнёт.
С соизволения начальника области Беньовский вместе с Пановым, Степановым и Винбладом, прихватив с собой двух камчадалов, несколько раз ездили по зимнему пути на оленях в район реки Лопатки. Хотя Морис и не составил ясного представления о пригодности местности к устройству там земледельческой колонии — вся земля была покрыта снежной толщей, — он написал для Нилова пространную докладную записку. В ней он дал описание долины Лопатки, которая, по его мнению, защищена холмами от холодных ветров. К тому же рядом и гавань удобная. Было бы желательно продолжить исследование местности в летние месяцы. Писал Морис свою записку с напускной увлечённостью, чтобы усыпить бдительность Нилова и его помощников.
Во время последней поездки на юг Беньовский и его спутники встретили на обратном пути ссыльного прапорщика Ивашкина. Он ехал на оленях в сопровождении погонщика-камчадала из Верхнекамчатска в Большерецк. На привале у костра разговорились.
— Еду по поручению нашего исправника за покупками, — объяснил Ивашкин.
— И доверяет ваш исправник заговорщику? — с ухмылкой спросил Беньовский.
— А почему бы не доверять? Не впервой езжу. Сбежать некуда. А люди в Верхнем все наперечёт.