— Куда твоя ходи, Измайлов. Совсем худой, больной...
И Измайлов вынужден был согласиться. Он ходил, пошатываясь от слабости, испытывая сильное головокружение. Нестерпимо ныла иссечённая плетью спина. В таком болезненном состоянии далеко не уйдёшь.
Провиант поделили. Себе Измайлов оставил лишь небольшой кусок солонины, а всё остальное отдал Паранчиным. Алексей натаскал ему выкидника для костра и мха для постели, устроенной в углублении скалы, похожем на небольшую пещеру. Хоть и плоховатое жильё, но кое-как защищает от дождя и ветра. Расстались сердечно.
— Желаю тебе удачи, Алексей, — напутствовал Измайлов Паранчина.
Камчадалы удалялись по прибрежной кромке, пока не скрылись за скалистым мысом.
Итак, Измайлов остался один. В первые дни он питался солониной, экономно расходуя еду. Ходил только к ручью, который неподалёку впадал в море. Вода в ручье была с привкусом и имела неприятный сернистый запах. Но приходилось её пить за неимением другой. Хорошо, что у Измайлова осталась железная кружка. Когда солонина кончилась, он был вынужден выходить на промысел. За эти дни он несколько поокреп, головокружение почти прекратилось, хотя спина по-прежнему болела. Во время отлива, когда море отступало далеко от берега и обнажало каменистое дно, Измайлов выходил на поиски пищи, собирая съедобные водоросли, пахнувшие йодом, ракушки. Однажды ему посчастливилось поймать небольшого осьминога, заблудившегося среди камней. Кроваво-красные щупальца осьминога судорожно извивались, норовя обвить руку человека, ухватившего мёртвой хваткой моллюска за голову. Осьминога он испёк в горячей золе и съел с огромным аппетитом. В дальнейшем Измайлову изредка приходилось ловить этих головоногих чудовищ, и они были хорошим добавком в еде. Как-то он столкнулся лицом к лицу с молодым тюленем, и пожалел, что у него нет никакого оружия, хотя бы копья. Зверь, вероятно, отбился от своего лежбища, находившегося где-то неподалёку. В течение нескольких минут он смотрел на человека большими умными круглыми глазами, в которых мелькнули испуг и тревога. Потом стремительно повернулся к воде и заковылял на своих коротких ластах.
Шли день за днём, а камчадалы не возвращались. Измайлов не на шутку встревожился, но дал себе слово во что бы то ни стало выжить и дождаться людей. Ведь только опустивший руки, безвольный человек идёт сам навстречу своей погибели. Были бы пресная вода и съедобные дары моря.
Измайлов уже настолько окреп, что собирал выкидник и стаскивал к своему жилью. Вход в пещеру он заложил вертикально поставленными лесинами, оставив лишь небольшой лаз. Щели между лесинами законопатил мхом. Из камней соорудил очаг. Во время одного из походов за пищей он добил дубиной выброшенного на берег раненого тюленя и несколько дней питался печёным тюленьим мясом. Поправившись совсем, Измайлов забирался на прибрежные скалы и собирал там птичьи яйца. В расщелинах скал и на берегу ручья росла скудная травянистая растительность. Здесь можно было найти съедобные коренья. Вот так и жил штурманский ученик на острове одиноким робинзоном.
Какова же была дальнейшая судьба Алексея Паранчина и его жены Лукерьи? Они шли по прибрежной кромке. Путь был трудным, изнурительным. Берег был покрыт крупной и острой галькой. Постоянно попадались на пути и большие валуны. Прыгая с камня на камень, обходя валуны, медленно продвигались вперёд. Часто путь преграждала вдававшаяся в море острым мысом скала, и тогда приходилось карабкаться вверх, чтобы преодолеть мыс.
На третий день пути, когда съестные припасы подходили к концу, путники, совсем измученные тяжёлой дорогой, вышли к небольшой бухте. Их радости не было предела, когда они увидели в бухте небольшой промысловый корабль. На берегу горели костры и суетились какие-то люди. Это оказались русские промышленники купца Протодьяконова, запасавшиеся водой.
Встретили они Паранчиных радушно, накормили. Выслушали сбивчивый рассказ Алексея, посочувствовали их беде. Паранчин стал настаивать, чтобы промышленники немедленно отправились за Измайловым. Но предводитель промысловой артели, крепкий рыжебородый человек в жилетке из нерпичьего меха, сказал ему:
— Выручим твоего Измайлова. Непременно выручим. Но сию минуту это невозможно.
— Как невозможно?! — воскликнул Паранчин. — Один он, совсем один. Совсем плохой.
— Понимаем. Но мы спешим на промысел. Тебя с бабой возьмём на судно. Будете нам помогать. А Измайлова прихватим на обратном пути.
— Прихватите?
— Непременно прихватим. Даю тебе слово.
Вскоре в бухте появилось другое промысловое судно, купеческого сына Никонова. Промышленники отправились на промысел морского зверя, котика и сивуча. Промысел затянулся надолго. Не раз оба судёнышка попадали в шторм, укрывались в укромных бухтах в ожидании попутного ветра. Поэтому Измайлова забрали только в июне 1772 года. Нашли его живым и здоровым, вполне приспособившимся к одинокой суровой жизни. Все эти месяцы Измайлов питался морской капустой, моллюсками и кореньями. Иногда перепадали птичьи яйца.
В Большерецке тем временем работала следственная комиссия, допрашивавшая многих свидетелей с целью выяснения всех обстоятельств мятежа Беньовского. Допросили и вернувшихся после долгих скитаний Измайлова и Паранчина. Оба показали, что взяты были на галиот «Святой Пётр» насильно и много претерпели от самого Беньовского и его главных сообщников за своё горячее стремление возвратиться в отечество. Измайлов показал следователям иссечённую плетьми спину.
Впоследствии подштурман Измайлов благодаря опыту, приобретённому в плаваниях в восточных морях, участвовал в путешествиях знаменитого Григория Шелехова[36], купца-предпринимателя, одного из первых исследователей Курильских островов и Аляски, и сослужил ему полезную службу.
Глава десятая
«Святой Пётр» продолжал путь на юг.
Прошли вдоль островов Кунашир и Итуруп, самых южных в Курильской гряде. В отличие от северных Курил, голых и почти бесплодных, эти два острова были покрыты густой растительностью. Девственная тайга вздымалась на горные склоны, спускалась в речные долины. Встречались непроходимые заросли курильского бамбука. Зелёный пояс тайги сменялся высоко в горах снегами и голыми скалами. Вулканические вершины курились спокойными струйками дыма. В подзорную трубу удалось разглядеть медведя, рыбачившего в устье реки. Оба острова были обитаемы. В нескольких прибрежных пунктах виднелись айнские хижины, дымились костры, а возле них копошились фигурки людей.
Из Охотского моря вышли в Кунаширский пролив, отделяющий Кунашир от самого северного из Японских островов, известного в ту пору под названием Эдзо или Мацумай. Своё нынешнее название — Хоккайдо — остров получил значительно позже.
Беньовский и Чурин посовещались относительно дальнейшего маршрута — идти ли вдоль западного побережья Японских островов, не выходя в океан, либо вдоль восточного. Посоветовавшись, решили выйти в океан и идти вдоль восточного побережья Японии. Понадеялись на то, что в этих широтах Тихий океан не столь бурный и коварный, как севернее, в районе Курильских и Алеутских островов. Чурин слышал от знакомых купцов, ходивших в Японию, что восточное побережье этой страны наиболее заселено, здесь сосредоточены основные города и удобные гавани. Это также послужило аргументом в пользу выбора второго маршрута.
— Сказывали те купцы, что все походы в Японию заканчивались без результата, — сказал Чурин, — Необщительный народ японцы. Торговать с нами не хотят. Встречают чужестранцев опасливо и стараются поскорее выпроводить восвояси.
— Политика у них такая — изолировать страну от всякого внешнего проникновения, — ответил Беньовский. — Для европейских кораблей открыт один только порт Нагасаки на юге страны. Да не для всех европейских, а только для одних голландских. Прикажи-ка, Чурин, поднять на корабле голландский флаг.
— Слушаюсь.
— Мы теперь голландское судно. Ходили к русским берегам для торговли и промысла. Теперь идём в Нагасаки. Понятно тебе?
— Теперь понимаю, зачем нам понадобился голландский флаг.
— Именно затем.
Остров Эдзо, или Мацумай, напоминал своим ландшафтом южные Курилы. Те же леса, горы, снежные вершины. В ту пору этот самый северный из Японских островов был всё ещё мало заселён и освоен. Основное его население составляли айны, коренные жители. Редкие японские поселения были сосредоточены на побережье.
За Мацумаем протянулись берега главного и самого большого японского острова — Хонсю, или Хондо. Здесь ландшафт был совсем другой. Леса сменились возделанными полями. Населённые пункты стали встречаться чаще. Попадались и значительные по своей величине города. В море, на пути галиота, постоянно стали встречаться рыбачьи парусники. Паруса были сделаны из полосок расщеплённого бамбука, искусно связанных между собой в полотнища. Иногда на таких полотнищах были намалёваны иероглифические знаки или изображения сказочных драконов. Рыбаки-японцы приветливо махали рукой команде «Святого Петра» и что-то непонятно кричали.
Беглецов удивили не виданные ими в северных морях летучие рыбы. Они целыми стайками выпрыгивали из воды, взмахивая крыльями-плавниками, проносились над волнами и ныряли в морскую пучину.
Вдруг небо стало хмуриться и налетел шторм. Надежда на спокойствие Тихого океана никак не оправдалась. Шторм был жестоким, яростным, судно швыряло, как лёгкую щепку, с одного гребня волн на другой. Опасаясь, как бы разбушевавшаяся стихия не выбросила галиот на берег или на прибрежные камни, Чурин увёл корабль подальше от береговой черты, в открытое море. Потом канцелярист Рюмин скажет в своих записках: «Июля 2-го сделался шторм, который, продолжаясь с неимоверной жестокостью, грозил нам опасностью потонуть в морских волнах». Временами казалось, что «Святой Пётр», сбитый водяным валом и накренившийся набок больше критического предела, уже не сможет обрести нормальное, вертикальное положение и пойдёт ко дну. Забившиеся в трюме и по каютам люди шептали слова молитвы и испуганно вздрагивали, когда волны, словно тяжёлый всесокрушающий таран, бились о борт судна. Но искусство опытного штурмана, уверенно державшего в руках штурвал, победило стихию. Чурин сделал, казалось бы, невозможное и вывел корабль из шторма, правда изрядно потрёпанный, с изодранными парусами. На ходу приступили к ремонту такелажа, починке парусов.