Пан Болеслав крикнул слугу и зычно приказал:
— Зови сюда пани Доменику, панночек! Да поживее!
Глава третья
29 февраля 1768 года в небольшом городке Баре в Подолии был заключён вооружённый союз польской шляхты, вошедший в историю под названием Барской конфедерации. А участников союза, направленного как против короля Станислава Понятовского, так и царской России, стали называть конфедератами. Верховным руководителем конфедерации шляхта избрала Михаила Иеронима Красинского, которому был выдан патент на чин маршала-генерала. Видную роль в руководстве конфедератами также играли брат Михаила Иеронима Адам, епископ Каменецкий, граф Михаил Ян Пац, назначенный маршалом Литвы, князь Карл Радзивилл[12], Игнатий Мальчевский и другие богатейшие магнаты. Среди них не последнее место занимал и Иосиф Пулавский, староста варецкий, отец уже известного нам Франца Пулавского.
Какую цель ставило перед собой движение конфедератов? Сохранение шляхетских вольностей и привилегий католической церкви, отказ от всяких реформ, направленных на централизацию и усиление аппарата управления. Они отрицали веротерпимость, которую пытался было привить король, а это означало на деле привилегированное положение католичества и гонения на другие религии, в первую очередь православие. В своих манифестах руководители конфедерации упорно игнорировали короля, поэтому все усилия Станислава достичь какого-то компромисса с ними оказались тщетными. Начались военные действия. Против конфедератов выступили объединённые силы королевских войск во главе с гетманом Ксаверием Браницким[13] и русских во главе с генералами Апраксиным[14] и Кречетниковым. Несколько позже в состав русской армии влился Суздальский полк молодого бригадира Александра Васильевича Суворова, прославившегося впоследствии многими славными победами.
Одним из отрядов конфедератов стал командовать Морис Август Беньовский, называвший себя венгерским бароном. Вместо ожидаемой сотни кавалеристов под его началом едва набралось полсотни. Прижимистый Генский выставил только пять всадников, вооружённых старыми кремнёвыми ружьями. А легко мог бы выставить и несколько десятков. Но пан Болеслав ссылался на всякие неотложные хозяйственные заботы, дескать, люди заняты на ремонте мельницы. Присоединились к отряду два дальних родственника Генского, совсем молодые братья Лихницкие, мелкопоместные дворянчики, с четырьмя слугами. Чванливые и заносчивые, получившие звания подхорунжих, они только мешали Беньовскому, пытавшемуся наладить в отряде мало-мальскую дисциплину.
Регулярным вооружённым силам короля и русских генералов противостояло нечто аморфное, рыхлое, что можно было назвать армией с большой натяжкой. Скорее это был конгломерат разношёрстных, разнокалиберных отрядов, трудно управляемых из единого центра и действовавших самостийно. Высшее командование всеми этими силами, достигавшими по оценкам историков не более восьми тысяч человек, Номинально возглавлял Иосиф Пулавский. При нём, в его штабе, находились его сыновья Франц и Казимир. На первых порах, используя внезапность, но избегая открытых сражений с крупными силами противника, конфедераты наносили дерзкие удары по тылам королевских и русских войск, разоружали их передовые разъезды.
В одном селении под Волковыском отряд наткнулся на дозор королевского драгунского полка. В завязавшейся перестрелке один из драгун был убит метким выстрелом Мирчо, два других пришпорили лошадей и пустились галопом на Волковыск.
— Догнать! — скомандовал Беньовский.
Королевские драгуны, казалось, уходили от погони. Но вот малорослый кавалерист, несколько поотставший от своего напарника-капрала, не удержался в седле и бухнулся кубарем в снег — его конь споткнулся о полено, оброненное проезжим лесорубом. Тотчас упавший оказался в кольце преследователей. Он поднялся с усилием и, сообразив, что сопротивляться бесполезно, бросил ружьё в снег.
— О, матка боска...
— Вот тебе и матка боска, — передразнил его младший Лихницкий, подталкивая солдата палашом сабли.
— Пан подхорунжий, доставьте пленного в корчму для допроса, — приказал Беньовский.
Корчму у околицы села командир отряда облюбовал в качестве временной своей ставки. Корчмаря, рыжего пейсатого еврея, Мирно вытолкал взашей из избы — не положено постороннему присутствовать при допросе.
— Кто такой? — без особого интереса спросил Беньовский тщедушного кривоногого солдата с крепкими крестьянскими ладонями.
— Я-то?
— Кто же ещё.
— Рядовой второго эскадрона.
— Где стоит эскадрон?
— В городе. И русских солдат там много.
— Много, говоришь? Видишь, москали топчут твою землю.
— Королю помогают.
— Изменник твой король Станислав. Понятно?
— Бог ему судья.
— Бог всем судья. Кем был до военной службы?
— Землепашцем: Человеком пана Крулицкого.
— Это который из Люблинского воеводства? — вмешался в допрос старший Лихницкий.
— Какое это имеет значение, — перебил подхорунжего Беньовский и продолжал допрос: — И хорошо тебе платит твой король?
— Как угодно его милости.
— Вот видишь. Оставайся-ка в моём отряде обозным солдатом. Отличишься в первом бою, верну оружие.
— Не можно, пан начальник. Присяга...
— Присяга королю-изменнику, продавшемуся москалям!
— Бог ему судья, нашему королю Станиславу.
— А я твой судья, хлоп! — угрожающе сказал Беньовский. — Вот прикажу вздёрнуть тебя на первой осине.
Морис Август, по правде говоря, был озадачен: что делать с пленным, первым пленным в его военной практике. Не таскать же его за собой и не устраивать ради него походную гауптвахту. Повесить или пристрелить — дело не хитрое. Да уместно ли ожесточать и противника, и население жестокими мерами? Взятые из дома припасы давно кончились. Приходилось становиться на постой к шляхтичам, которые роптали и припрятывали харч, или реквизировать продовольствие у крестьян. Встречавшие конфедератов с угрюмой ненавистью во взгляде, они, казалось, готовы были взяться за топоры и вилы. Бесчинства и притеснения со стороны таких вот отрядов побуждали многих крестьян уходить на юг, в малороссийские земли, где собиралась недовольная голытьба под знамёнами дерзких атаманов Гонты и Железняка[15].
— Ты хочешь, чтобы тебя вздёрнули на суку? — повторил Беньовский.
— О нет, ваша милость. Лучше уж служить вам, чем висеть на осине.
— Давно бы так.
— А как же присяга?
— Церковь в лице преосвященного Адама освобождает тебя от королевской присяги. Присягнёшь конфедерации.
— Слушаюсь, пан начальник.
— Да не зови меня «пан начальник», болван. Зови — «пан капитан».
— Это как вам будет угодно.
Беньовский распорядился препроводить пленного в обоз и позвать корчмаря. Перепуганный корчмарь не заставил себя ждать. Он ожидал новых поборов, требований вина и еды, за которые это вольное воинство вряд ли расположено расплачиваться. Но пан начальник оказался милостив и потребовал немногого.
— Неси, Соломон, пуховую перину для меня... И клади сюда, поближе к очагу. Да ещё давай охапку сена для моих офицеров. И бутылку доброго вина, чтоб мы могли согреться перед сном.
— Будет исполнено, ясновельможный пан. Только я не Соломон, а Мендель.
— Мендель так Мендель. А в наших краях все корчмари Соломоны.
— Есть у меня отличное старое вино. Но это будет стоить...
— Это будет твой маленький вклад в наше общее дело.
Мендель тяжело вздохнул, ссутулился и отправился за вином и периной. А Беньовский выставил караулы и послал в сторону Волковыска ночной дозор во главе с незаменимым Мирно.
Утром прискакал на взмыленной лошади Мирно, растолкал спящего на пышной пуховой перине Мориса.
— Мой господин, худые дела. Ой, худые.
— Да говори толком, что случилось?
— Из города в нашу сторону движутся всадники. Много всадников.
— Как много? Сотня будет?
— Наверное, будет.
— А может, две сотни?
— Может, и две. И ещё на подводах солдаты. Много подвод, конца не видать.
— Поляки, русские?
— Конные, по форме, видать, поляки-драгуны, а на подводах, возможно, и русские.
— А точнее не можешь сказать?
— Темно ещё было, не разглядеть. Подводы шли позади всадников.
— Проклятый драгунишка, которого упустили вчера! Это он успел поднять тревогу.
Беньовский приказал немедля поднять и выстроить весь отряд. Выяснилось, что ночью сбежал пленный солдат. Да ещё и увёл коня. Караульные упустили его, потому что спали мертвецким сном после изрядной выпивки. Бутыль самогона раздобыли у войта. Морис Август дал волю безудержному гневу, ругался по-польски и по-венгерски, грозился собственноручно пристрелить проштрафившихся караульных. Угрозу свою, однако, не выполнил. Только бы ноги унести и избежать встречи с превосходящими силами противника.
Свернув с большой дороги, ведущей из Волковыска на Белосток, отряд углубился в лес и долго петлял по лесным тропам. Впереди лежала знаменитая Беловежская пуща, излюбленное место охоты польских королей и магнатов. Однажды послышался тревожный рёв старого зубра, почуявшего приближение людей.
Обогнув Белосток с юга, отряд натолкнулся на берегу реки Нарев на русский обоз — десятка три саней, груженных овсом, мукой, морожеными тушами свиней и баранов. Обозная охрана" была невелика и состояла из пожилых нестроевых солдат во главе с таким же пожилым прапорщиком. Интендантская команда занималась закупками продовольствия у местных поставщиков. Люди Беньовского испытывали нужду в припасах и поэтому обоз оказался сущей находкой.
По команде командира отряд