До уездного города доехали в своём экипаже. За экипажем следовала подвода с багажом и слугами. В городе наняли просторную карету. Беньовский настаивал, чтобы отправлялись дальше без задержек. В Пеште отказались от визита к родственнице Мориса Августа по материнской линии. А в Вене, заполучив номер в недорогой гостинице, Беньовский в первый же день поспешил узнать адрес известного ювелира, поставщика императрицы.
Ювелир, старый Гоухберг, из евреев-выкрестов, близкий ко двору, встретил Беньовского настороженно. Его рабочий кабинет выглядел мрачновато из-за решёток на окнах, напоминавших тюремные. В соседней комнате яростно лаял и царапался в дверь пёс-волкодав, почувствовавший чужого.
— Чем могу служить? — холодно спросил ювелир.
— Вас не заинтересует, господин Гоухберг, вот это?
Беньовский протянул ему футляр с драгоценностью. Поставщик императрицы долго рассматривал колье, вооружившись лупой, и не сразу произнёс:
— Откуда у вас эта вещица?
— Приобрёл на Востоке у араба.
— Я сразу понял, что это восточная работа. Не буду скрывать своего глубокого восхищения. Ваше колье бесценно. Однако...
— Что означает ваше «однако»? Колье вам не подходит?
— Я бы этого не сказал. У меня нет таких огромных денег, чтобы расплатиться с вами.
— Что же посоветуете мне делать? Пойти к другому ювелиру?
— Никто из венских ювелиров, кого я знаю, не в состоянии оплатить такую дорогую вещь. Вы правильно сделали, что пришли ко мне. У меня нет в наличии той суммы, которая необходима для покупки. Но это вовсе не значит, что старый Гоухберг несостоятельный человек. Я не имею обыкновения держать дома крупную наличность. Если бы грабитель хотел поживиться моими деньгами, ему не помешал бы и мой верный страж Клаус. Он в сущности добрый пёс, только крикливый.
Пёс в соседней комнате сменил лай на жалобный скулёж и стал ещё сильнее царапаться в дверь.
— Вы слышите, он всё понимает, что говорит его хозяин.
— Итак, вы хотели мне сказать, достопочтенный господин Гоухберг, я должен обождать, пока вы добудете деньги?
— Только пару дней. Завтра я побываю у моего банкира и немного потрясу мои сбережения.
— Договорились.
— Не хотите ли чашечку кофе? Отличный кофе, бразильский.
— Нет, благодарствую. Разрешите поинтересоваться, в какую сумму вы оцениваете колье?
— В очень большую сумму. Иначе старый Гоухберг, поставщик её величества, ничего не смыслил бы в драгоценностях.
И ювелир назвал сумму действительно внушительную, на которую можно было бы приобрести обширные поместья, корабли, вступить компаньоном в крупную фирму. Беньовский постарался скрыть своё приятное удивление. Он никак не ожидал, что старый хитрец ювелир будет так щедр. А почему бы не быть щедрым, если её величество проявит ещё большую щедрость? И Гоухберг никак не останется внакладе.
— Я познакомлю вас с моим Клаусом, — сказал, как-то вмиг потеплев, хозяин и открыл дверь в соседнюю комнату. С достоинством вошёл пятнистый дог датской породы ростом с доброго телка.
— Не пугайтесь. Моих клиентов Клаус не трогает.
Пёс обнюхал посетителя, положил ему на колени слюнявую морду и улёгся у его ног, поглядывая на Мориса умными, настороженными глазами.
На радостях Беньовский решил сделать Фредерике приятный сюрприз и пригласил её в концертный зал. Исполнялась последняя симфония композитора Франца Йозефа Гайдна[63], служившего у богатейшего венгерского магната, князя Эстергази. Князь располагал одним из лучших в империи симфоническим оркестром, для которого известный композитор писал музыку. Иногда, как это было и сегодня, произведения Гайдна попадали в репертуар и придворного оркестра. По такому случаю сиятельный магнат прибыл в Вену, прихватив с собой и композитора. Оба оказались в первом ряду, привлекая внимание публики — сверкающий золотым шитьём камзола, бриллиантовой орденской звездой и муаровой лентой через плечо Эстергази и худощавый, в скромном тёмном сюртуке Гайдн.
— Обратите внимание, в зале находится наш проказник Амадей, — сказал Беньовскому сосед в форме драгунского полковника и указал на одну из боковых лож.
— Какой ещё Амадей? — удивлённо переспросил Морис Август.
— Как, вы не знаете, кто такой Вольфганг Амадей Моцарт?
— Ах, Моцарт? Что-то слышал о нём. Кажется, музыкант, сочинитель.
— Не просто сочинитель, а гений. Несмотря на свои молодые годы, он уже прославился операми, пьесами.
— Каждому своё, полковник. Мне, например, не приходило в голову сочинять музыку. Зато, как говорят люди, я был неплохим служакой. Вам не довелось участвовать в войне за баварское наследство?
— Нет. Мой полк в это время стоял на турецкой границе.
— А я понюхал пороху в Богемии.
— Разве там шли военные действия?
— Больших боев не было, но отдельные стычки имели место.
Дирижёр взмахнул палочкой, и полились звуки гайдновской симфонии, светлые, бодрые, жизнеутверждающие. Беньовский не любил и не понимал симфонической музыки. Через несколько минут ему стало скучно. Прикрывая зевающий рот, Морис Август стал разглядывать сиятельную публику, а потом обратил свой взгляд на боковую ложу, на худощавого и моложавого человека с остроносым лицом. В нём угадывалась какая-то задиристость, ребяческий задор. Моцарт, откинувшись на спинку обитого бархатом кресла, делал ритмичные движения пальцами обеих рук, как бы дирижируя в такт вместе с музыкой. Гайдн же сохранял невозмутимое спокойствие.
В перерыве зрители устроили овацию композитору. Яростнее всех хлопал в ладоши и даже что-то выкрикивал Моцарт. Эстергази поощрительно похлопал Гайдна по плечу и что-то шепнул ему на ухо. Композитор поднялся с места, повернулся лицом к публике и низко поклонился, а потом подошёл к дирижёру и пожал ему руку.
— Браво, Гайдн! Браво, учитель! — послышался звонкий мальчишеский голос Моцарта.
— Как тебе понравился концерт? — спросил Беньовский жену, когда они выходили из зала.
— Скучновато. Лучше бы ты сводил меня на балет или весёлую итальянскую оперу, — ответила Фредерика. — Разве что увидели венское общество.
К ювелиру Морис Август отправился в сопровождении верного своего стража Ивана Уфтюжанинова, скрывавшего под полой казакина заряженный пистолет. Мера предосторожности была не лишняя — предстояло получить внушительную сумму денег.
Старый Гоухберг тщательно отсчитывал австрийские гульдены с портретами Марии-Терезии и её ближайших предшественников, укладывал их определёнными суммами в холщовые мешочки.
— Вот вам небольшой подарок по случаю удачной сделки, дубовый ларец с хитрыми замками, — произнёс ювелир.
Ларец, обитый медными пластинами и наполненный деньгами, оказался тяжёл. Его тяжесть почувствовал даже физически крепкий Уфтюжанинов, взвалив ношу на плечо.
— Будешь теперь, Иван, хранителем моей казны, — назидательно сказал Беньовский. — Головой отвечаешь за ларец.
— Понятное дело. Отвечаю головой, — пробурчал Уфтюжанинов.
Оставив Ивана в гостинице, Беньовский решил навестить Макса Бальдамуса, бывшего своего компаньона по неудавшейся фиумской компании.
— Какими путями? — встретил его полотняный фабрикант не то чтобы радушно, но и не враждебно. — Задумали создавать новую компанию?
— Правильно угадали, герр Бальдамус. Именно это я и задумал. Собрал кое-какой капиталец.
— Тогда Бог в помощь.
— Мало мне Божьей помощи. Хотел бы видеть вас в числе новых компаньонов с вашим предпринимательским опытом, авторитетом в деловом мире.
— Нет уж, увольте, голубчик. Над вашей затеей с самого начала висело Божье проклятье. Сколько денег на ветер пустили! Сына едва не потерял. Не принесёт удачи наш союз. Может быть, вам и повезёт на этот раз, а может быть...
Бальдамус не договорил и только махнул рукой.
— Огорчили вы меня, Макс, — с горечью сказал Беньовский.
— Что делать? Разуверился в вас. И куда теперь путь держите?
— Наверное, в Париж и Лондон, а потом за океан. Попытаюсь заинтересовать правительства моими проектами. Я ведь опять возмечтал вернуться на Мадагаскар.
— Лучше поезжайте прямо в Америку, в бывшие британские колонии. Они после провозглашения независимости называют себя Соединёнными Штатами. Там дело идёт, кажется, к полной победе над англичанами.
— Советуете податься в Америку?
— Ничего я вам не советую. Делюсь некоторыми соображениями. Американцы, как мне кажется, народ дерзкий, предприимчивый, нахрапистый. Вы же человек... извините за откровенность, авантюрного склада характера.
— Может быть, дорогой герр Бальдамус.
— С американцами вы бы легко нашли общий язык. А англичане и французы несколько старомодны.
— Говорят, в Америке процветает работорговля.
— Не могу судить. В Америке не бывал. Но чувствую, что людям вроде вас там раздолье.
Беньовский понимал, что венский фабрикант говорил с ним с известной долей иронии. И всё же слова Макса Бальдамуса запали в его душу. Не начать ли своё путешествие с Америки? Не подобрать ли среди предприимчивых американцев надёжных компаньонов?
— Едем, — коротко бросил жене Морис Август.
— В Париж? — спросила Фредерика, жаждавшая увидеть парижских знакомых, Нотр-Дам, Лувр.
— Нет, в Амстердам. А там сядем на корабль и поплывём к американским берегам.
— Но ты же намеревался ехать в Париж...
— Намеревался, да раздумал.
Ехали через южную Германию. Сделали короткую остановку в баварской столице. По старой памяти Беньовский заглянул в храм, в котором познакомился когда-то с отцом Мельхиором. Теперь там служил новый священник. От него Морис Август узнал, что прежний настоятель храма возглавляет одну из баварских епархий.
Амстердам встретил путешественников сырой прохладой и туманом. Город рассекали узкие прямые каналы, по которым сновали лодки и плавали стаями дикие утки. Вдоль набережных теснились дома с узкими фасадами и высокими черепичными кровлями.