13 июня 1991 года (четверг)
Шеон Фатз
Съемки в Джоржтауне. Впервые в городе. Необычный китайский дом специально отреставрирован для фильма. Желто-красные турецкие колонны. Все перекрашено. Мебель, предметы интерьера великолепны. Только два дня съемок. Какое безумие. Какое красивое безумие. Внутренний дворик, большая лестница, в середине столетний бонсай, с одной стороны кабинет, с другой — алтарь.
14 июня 1991 года (пятница)
Первую сцену мы вчера прорепетировали с небольшими трудностями. Мин Тан — непрофессионал. Режис чересчур упрямый человек. У нее земля уходит из-под ног. Вместе мы решаем идти в другом направлении: не мешать ей улыбаться, дать спокойно проговорить текст и просто дублировать ее. Это будет облегчением для нас всех, так как сцены с ней очень важные. Она такой человек, который не станет самосовершенствоваться на съемочной площадке. Нам нужно больше времени. Приготовления в отеле Катай. Шедевр 1930 года в опасности: в холле установлен оздоровительный центр. С этими декорациями мне все кажется более реалистичным, чем на самом деле. К тому же вышитый индокитайский костюм, прическа, которая делает лицо строже, добавляет нечто особенное улыбке Мин Тан. У Режиса появилась хорошая идея: заставить ее говорить по-вьетнамски. Это будет скрывать огрехи ее игры. В последних сценах она даже неплохо играет, но какой же это все-таки риск для такой важной роли. Моя большая сине-белая соломенная шляпа достаточно хорошо защищает меня от солнца, и я могу спокойно пересекать «горящий» двор перед местом съемок. Надеюсь, не выгляжу слишком вычурно.
15 июня 1991 года (суббота)
Завтра будем курить опиум. Под глазами улучшений нет. Волосы словно покрыты лаком. Я прошу Режиса оставаться более «одуревшим», возбужденным, почти не соответствующим мне со всеми этими наркотиками, даже по прошествии двадцати восьми часов. К тому же в кадре будет виден лишь конец эффекта. Это, может быть, единственный раз, когда зритель увидит Элиан подавленной. Даже страдающей. Нам с Трано непросто. Сцены сложные даже для профессионалов. Нужно двигаться, говорить, курить. Все разрешено и застраховано. Мне страшно. Иногда Режис пытается быть резким и грубым с ней. Фильм нарезан больше, чем было предусмотрено, чтобы затем можно было использовать различные фрагменты. Продублировать нужно будет совсем немного. Может быть, даже ей самой. Величественные декорации, прокрашенные трафаретом стены (которые нужно будет покинуть через два дня). Кессонный потолок, большие окна, голубые и зеленые витражи из либерти, заброшенные, но прекрасные. Голубая известь фасада напоминает мне Севилью, Северную Африку. Синие поля лаванды, разбавленный ультрамарин. Марракеш. Синий Мажорель. Остатки черепицы и китайских эмалированных орнаментов.
На улице сильная жара. На мне черная пижама и розовое кимоно. Естественно, я возвращаюсь в отель Катай. Люди гуляют в рубашках, а я чувствую себя вполне комфортно. Это мир фильма. Все, что в нем есть — чуждо мне. Париж далеко. Европа тоже. Я больше не возвращаюсь к съемкам фильма. Я замкнулась в себе, в отеле, но всегда рядом с фильмом, который на самом деле принадлежит мне. Режис подарил его мне. Я его приняла. Он наш.
20 июня 1991 года (четверг)
Длинная сцена, снятая одним планом. Возвращение Жана-Батиста, который просит присмотреть меня за его ребенком. Первая сцена после пощечины на Рождество. Я попросила разрешения надеть мою индокитайскую зеленую тунику, купленную в Хюэ и принадлежащую семье императора Бао Дэ. Встретившийся со светом, последний крупный план с Венсаном. Эта сцена — последняя, в которой я вижу его живым. Какая жалость. Суена его возвращения снята одним кадром. С техникой все идет по плану. Не хватает электрической мощности. Завтра планируется привезти электрогенераторы со стройки. Я вижу, что Режис недоволен. После четырех отснятых кадров он видит, насколько он нас опустошил. Я знаю, что это последнее, чего бы ему хотелось сделать. Он не удовлетворен, как и я. Впрочем, сегодня вечером, в полночь, я с ним встречусь, чтобы повторить все то, что мне сказал Бертран, мой агент, о последних кадрах.
21 июня 1991 года (пятница)
Одиннадцать часов. И вот долгожданный просмотр отснятого материала в танцевальном зале отеля. Ужасное качество из-за плохих объективов. Проектор неисправен, и все выглядит туманно. Пытаемся что-то подкрутить, но через час понимаем, что бесполезно. Отказываемся после просмотра первой бобины. С Режисом мы решаем просить разрешения на перевозку кассеты со звуком. Вечером я отправляю факс Бертрану и утром получаю согласие. Наконец-то! Пока тестировали надежность новых электрогенераторов, мы снимали сцену признания с Лин Дэн в зимнем саду. Это ночная сцена, освещаемая накрытой керосиновой лампой. Сцена короткая, но очень сложная, особенно для Лин Дэн. Всю сцену она должна неистово рыдать. Режис быстро убедился, что снимать нужно двумя камерами. Франсуа не против того, чтобы отказаться от света на лицах. Хорошо, когда понимают, что фильм важнее, чем собственные интересы. Только три сцены. Я говорю Венсану, что снимают крупный план его партнерши и что играть нужно с ней, но не за нее.
Три стола на двенадцать персон. Шикарные, очень элегантные женщины, с прическами. Это красивая сцена Рождества. Я снимаюсь в двух эпизодах. В перерывах я сплю. Возвращаюсь в отель к двум часам утра.
26 июня 1991 года (среда)
Сумбурный день: съемки днем и вечером. Монтаж сцены с пощечиной в конце вечера. Мы явно опережаем график. Последний крупный план Лин Дэн. Чтобы все испортить, комар кусает меня под глазом. Великолепные наряды, прически, платья по моде тридцатых годов. Завтра Жан-Пьер Лавуанья, журналист «Студио» и режиссер фильма о фильме, заменит отсутствующих в массовке людей. Несмотря на то, что они не профессионалы, работать с ними легче! Я начинаю нервничать из-за предварительно смонтированных материалов дневной съемки, перерасхода материалов и нашего отставания от графика на неделю. Режис читает мне письмо страховщика, в котором говорится, что мы должны были закончить к 20-му числу.
Может быть, мы должны работать быстрее? Нужно, чтобы обо всем этом подумал сам Режис. Я уверена, что техника и электрооборудование не подведут! В конце дня возможна гроза.
Город утонул в тумане. На холме безветренно. Красно-желтые молнии по всему небу, но, к счастью, было всего несколько капель. Это не помешало снять последнюю сцену: приезд Венсана и затем полнолуние.
28 июня 1991 года (пятница)
Рано утром меня разбудил звонок из Рима. Это была плачущая Кьяра, которая переживала по поводу операции Марчелло. Она боится, что отец не придет в себя. Я ее успокаиваю, хотя у самой сбилось дыхание. Я не могу снова заснуть. 7:30. Ну что же, ничего не остается, как делать обычные вещи, спокойно, без спешки. Впервые со дня моего отъезда нервы не позволяют мне расслабиться. Париж и обычная жизнь со всеми ее проблемами возвращаются ко мне слишком резко и слишком внезапно. Или я все это забыла, уехав от проблем… Я еще, наверное, не готова к возвращению. Глиняная церемония натощак, душ, мандариновый сок, выдавленный на рынке, кофе, тосты, мед, музыка, Марвин Гайе, небольшое приведение себя в порядок, но и это не успокаивает меня. Темные времена для съемок. Зловещее оживление из-за переезда. Весь материал спущен. Без сомнения, они будут работать всю ночь. Атмосфера почти такая же, какая бывает по завершении съемок. Сцена ужина перед признанием Лин Дэн. Некоторые кадры обрезаны, но «они не важны», как говорит Режис. Снимаем бумажного змея. Большой шар служит противовесом. Внезапно орел когтями прорывает ткань! Сорок носильщиков задействованы, чтобы перенести весь материал. Завтра вернемся на плантацию. Это хуже, чем подъем на Эверест. Этим вечером, в восемнадцать часов, делаем семейное фото.
29 июня 1991 года (суббота)
Последний день съемок Элиан. У нас очень мало времени. Никаких фотографий на память. Стаканчик за отъезд. Последний кадр будет отснят под серым небом. У нас сегодня две сцены. Белое облако снова появилось за холмом. Возвращаемся в тропики. Опять муссонные дожди.
1 июля 1991 года (понедельник)
Возвращение на завод. Мне предстоит три смены костюмов. Это уже конец фильма. Монтаж материала, снятого в первую неделю. Объемный план. Сцена тушения пожара с моим отцом. Мы снимаем короткий кадр в начале дня. Я должна плакать. Мне действительно больно. Мне не по себе от того, что я так быстро пришла в себя. Мне потребуется три дубля.
Собака ощенилась восемью замечательными щенятами. Они словно плюшевые. Сегодня снимаем простую сцену с Лин Дэн до отъезда Ивет. Затем я жду. Мы должны снять последнюю сцену с моим отцом на заводе. Мне больно от того, что я не смогу сдержаться. Режис приходит ко мне в гриме. На его лице видна озабоченность. Он предлагает мне отправиться снимать гевеи. Я подпрыгиваю от радости, как в детстве. Любовь, хижина и Жан-Батист. Я еду с ним в Ля Рове. Уже шестнадцать часов. Гевеи труднодоступны. Они растут там, где много света! Пребываем на место. Гевеи растут прямо на склоне холмов. Наши перекрытия слишком легкие. Нужно укрепить их снизу. Камера окружена белыми дощечками, чтобы получить максимально много света. Поднять сюда электрогенераторы просто невозможно. Четыре сцены сняты одним дублем. Я счастлива работать здесь, рада этим изменениям, произошедшим в последний момент.
Понедельник — последний день съемок на заводе. Я подсказываю Режису, как нужно снимать гевеи во второй части. Он согласен, так как в итоге есть только одна сцена встречи с Жаном Батистом на плантации, которая связана со мной. Я на это очень рассчитывала. Косари с лампами на головах, утренний моросящий дождь. Я, обутая в сапоги, тоже буду делать надрезы на каучуконосах. Крупный план в движении, где я освещена свечой кули, просто волшебный. Пронизывающий дождь приближается, и это явно будет последний кадр, снятый на этой величественной и захватывающей дух плантации. На земле стоят миски, чтобы собирать «молоко» из надрезов в коре. Если пойдет дождь, то все пропало, и «молочко» используют лишь, как они выражаются, для «крафта», из которого изготавливают каучук плохого качества, идущий на покрышки. Вся французская жадность в этих маленьких мисках. Это богатство течет медленно, как мед. Оно оправдывает наше присутствие. И стоимость его соразмерна с затратами на производство. Впрочем, сегодня гевея почти не используется, так как пальмовое масло более рентабельно. Каучук практически не нужен в нашу эпоху.