– Мне незачем спрашивать, каковы ваши политические убеждения.
– Спрашивать незачем, – улыбнулся я. – Я виг до мозга костей.
– Погодите, погодите, – сказал мистер Стюарт. – Как это так? Вы виг? Тогда почему же вы явились ко мне с пуговицей Алана? И что это за странная затея, мистер виг? Он осужденный мятежник, убийца, голова которого оценена в двести фунтов, и вы просите меня вмешаться в его дела, а потом объявляете, что вы виг! Что-то не попадались мне такие виги, хотя знавал я их немало!
– Да, он осужденный мятежник, – сказал я, – и это тем прискорбнее, что он мой друг. Могу только пожалеть, что у него не было наставников получше. Алана, на беду его, обвиняют в убийстве, это верно, но обвиняют несправедливо.
– От вас первого это слышу, – сказал Стюарт.
– Скоро услышите не только от меня. Алан Брек невиновен, и Джемс тоже.
– Ну! – отмахнулся он. – Эти двое всегда заодно. Если один чист, значит, и другой не может быть замаран.
Я вкратце рассказал ему о том, как я познакомился с Аланом, как случайно оказался свидетелем эпинского убийства, о том, что приключилось с нами в вересковых пустошах во время бегства, и о том, как я стал владельцем поместья.
– Итак, сэр, – продолжал я, – зная все эти события, вы поймете, каким образом я стал причастен к делим ваших родичей и друзей. Хотелось бы только, ради нашего общего блага, чтобы эти дела были не столь запутанными и кровавыми. И теперь, как вы понимаете, у меня есть некоторые поручения, с которыми неудобно обращаться к первому попавшемуся адвокату. Мне ничего не остается, как спросить вас, согласны ли вы вести эти дела.
– Не скажу, чтобы я горел таким желанием, но раз вы пришли с пуговицей Алана, мне, пожалуй, выбирать не приходится. Каковы же ваши поручения?
– Прежде всего тайком вывезти Алана из этой страны, – сказал я. – Но этого, наверное, я мог бы и не повторять.
– Да уж вряд ли я могу это забыть.
– Затем, я должен немного денег Клуни. Мне едва ли удастся найти оказию, но для вас это, вероятно, не составит труда. Всего долгу два фунта пять шиллингов и три четверти пенса в английской валюте.
Он записал это.
– В Ардгуре есть некий мистер Хендерленд, проповедник и миссионер, которому мне хотелось бы послать нюхательного табаку; и так как вы, я полагаю, сообщаетесь со своими друзьями в Эпине (это ведь рядом!), то, без сомнения, это дело вам будет так же нетрудно исполнить, как и первое.
– Сколько нужно табаку? – спросил он.
– Пожалуй, два фунта.
– Два, – повторил он.
– Затем, там, в Лаймкилнсе, есть девушка, Элисон Хэсти, – сказал я. – Та самая, что помогла нам с Аланом переправиться через Форт. Мне думается, если бы я мог подарить ей хорошее воскресное платье, сообразное ее положению, то это облегчило бы мою совесть, так как, честно говоря, оба мы обязаны ей жизнью.
– Я рад убедиться, что вы экономны, мистер Бэлфур, – сказал стряпчий, записывая.
– Не годится проматывать деньги, едва успев разбогатеть, – сказал я.
– А теперь будьте добры подсчитать расходы и прибавить то, что вы возьмете за труды. Мне хотелось бы знать, останутся ли у меня карманные деньги. Не потому, что мне жаль отдать все, чтобы спасти Алана, и не потому, что больше у меня ничего нет, но, взяв такую сумму в первый день, мне кажется, было бы неловко назавтра просить еще. Только, пожалуйста, проверьте, хватит ли на все этих денег, – добавил я, – потому что у меня нет никакого желания встречаться с вами снова.
– Отлично, мне приятно убедиться, что вы еще и осмотрительны, – сказал стряпчий. – Но не рискованно ли с вашей стороны доверять мне такую значительную сумму?
Он произнес это с нескрываемой насмешкой.
– Что ж, придется рискнуть, – ответил я. – Ах, да, я должен просить вас еще об одной услуге: посоветуйте, где мне поселиться, у меня ведь нет здесь крыши над головой. Только нужно устроить так, будто я нашел это жилище случайно; не дай бог, если Генеральный прокурор заподозрит, что мы знакомы.
– Пусть успокоится ваш неугомонный дух, – сказал стряпчий. – Я никогда не произнесу вашего имени, сэр, а прокурору надо глубоко посочувствовать: он, бедняга, даже не знает о вашем существовании.
Я понял, что с этим человеком надо говорить по-другому.
– Значит, для него скоро настанет счастливый день, – сказал я, – ибо хочет он того или нет, но завтра, когда я явлюсь к нему, он узнает о моем существовании.
– Когда вы к нему явитесь? – поразился мистер Стюарт. – Кто из нас сошел с ума, я или вы? Зачем вы пойдете к прокурору?
– Да просто затем, чтобы сдаться ему, – ответил я.
– Мистер Бэлфур! – воскликнул стряпчий. – Вы смеетесь надо мной?
– Нисколько, сэр, – сказал я, – хотя мне кажется, что вы позволили себе такую вольность по отношению ко мне. Но вы должны усвоить раз и навсегда, что мне не до шуток.
– Мне также, – сказал Стюарт. – И вы тоже должны усвоить, как вы изволили выразиться, что мне все меньше и меньше нравится ваше поведение. Вы пришли ко мне с целым ворохом прожектов, тем самым вовлекая меня в разного рода сомнительные дела и заставляя вступать в общение с разными весьма подозрительными личностями. А затем заявляете, что прямо из моей конторы идете с повинной к Генеральному прокурору! Ни пуговица Алана, ни две его пуговицы, ни сам Алан целиком не вынудят меня впутываться в ваши дела.
– Я бы на вашем месте не стал так горячиться, – сказал я. – Наверное, можно избежать того, что вам так не по душе. Но я не вижу иного способа, кроме как явиться к Генеральному прокурору; если вы придумаете что-либо другое, то, скажу откровенно, у меня гора свалится с плеч, ибо я побаиваюсь, что переговоры с его светлостью повредят моему здоровью. Для меня ясно одно: я как свидетель должен рассказать то, что знаю; Я надеюсь спасти честь Алана, если от нее еще что-то осталось, и голову Джемса – а тут медлить нельзя.
Стряпчий секунду помолчал.
– Послушайте, милейший, – сказал он затем, – вам ни за что не позволят дать такие показания.
– Это мы еще посмотрим, – ответил я. – Я могу быть упрямым, если захочу.
– Неслыханный болван! – закричал Стюарт. – Да ведь им нужен Джемс! Они хотят повесить Джемса, – Алана тоже, если он попадется им в руки, но Джемса уж непременно! Попробуйте-ка подступиться к прокурору с таким делом и увидите, он сумеет быстро заткнуть вам рот.
– Я лучшего мнения о Генеральном прокуроре, – возразил я.
– Да что там прокурор! – воскликнул он. – Кемпбеллы – вот кто сила, милейший! Они накинутся на вас всем кланом, и на прокурора, беднягу, тоже. Просто поразительно, как вы сами этого не понимаете. Если они не заставят вас замолчать добром, то пойдут на любую подлость. Они засадят вас на скамью подсудимых, неужели вы не понимаете? – кричал он, тыча пальцем в мое колено.
– Да, – сказал я. – Не далее, как сегодня утром, мне то же самое сказал другой стряпчий.
– Кто же это? – спросил Стюарт. – Как видно, он человек дельный.
Я ответил, что мне неудобно называть его имя: это почтенный старый виг, который не желает вмешиваться в подобные дела.
– По-моему, весь мир уже замешан в это дело! – воскликнул Стюарт. – Но что же он вам сказал?
Я пересказал ему свой разговор с Ранкилером перед домом в Шосе.
– Ну да, и вас повесят, – сказал стряпчий. – Будете болтаться на виселице рядом с Джемсом Стюартом. Это вам на роду написано.
– Надеюсь, меня ждет лучший удел, – сказал я, – но спорить не стану: здесь есть известный риск.
– Риск! – Стряпчий хмыкнул и опять помолчал. – Следовало бы поблагодарить вас за преданность моим друзьям, которых вы так ретиво защищаете,
– произнес он, – если только у вас хватит сил устоять. Но предупреждаю, вы ходите по краю пропасти. И я хоть и сам из рода Стюартов, но я не желал бы очутиться на вашем месте даже ради всех Стюартов, живших на земле со времен праотца Ноя. Риск? Да, рисковать я готов сколько угодно, но сидеть на скамье подсудимых перед кемпбелловскими присяжными и кемпбелловским судьей, на кемпбелловской земле, из-за кемпбелловской распри… думайте обо мне что хотите, Бэлфур, но это свыше моих сил!
– Должно быть, мы просто по-разному смотрим на вещи, – сказал я. – Мои убеждения внушил мне отец.
– Да будет ему земля пухом! Сын не посрамит его имени, – сказал стряпчий. – И все же, не судите меня слишком строго. Я в чрезвычайно трудном положении. Видите ли, сэр, вы заявляете, что вы виг; а я сам не знаю, кто я. Но уж, конечно, не виг; я не могу быть всего лишь вигом. Но
– пусть это останется между нами – и другая партия, быть может, мне не очень по душе.
– Неужели это так? – воскликнул я. – От человека с вашим умом я другого и не ждал!
– Хо! Не пытайтесь ко мне подольститься. Умные люди есть и на той и на другой стороне. Я лично не испытываю особого желания обижать короля Георга; а что до короля Иакова, благослови его господь, то по мне он вполне хорош и за морем. Я стряпчий, понимаете, мне бы только книги да бутылочку чернил, хорошую защитительную речь, хорошо составленную бумагу, да стаканчик вина в здании парламента с другими стряпчими, да, пожалуй, субботним вечером партию в гольф. И при чем тут вы, с вашими горскими пледами и палашами?
– Да, – сказал я, – вы, пожалуй, мало похожи на дикого горца.
– Мало? – удивился он. – Да ничуть, милейший мой! И все же я родился в горах, и когда клан играет на волынке, кто должен плясать, как не я? Мой клан и мое имя – вот что главное. Меня, как и вас, тоже учил этому отец, и хорошими же делами я занимаюсь! Измены и изменники, переправка их сюда и отсюда, и французские рекруты, пропади они пропадом, и переправка этих рекрутов, и их иски – ох, уж эти иски! Вот сейчас я веду дело молодого Ардшила, моего двоюродного брата; он претендует на поместье на основании брачного контракта, а именье-то конфискованное! Я говорил им, что это вздор, но им хоть бы что! И вот я пыжился, как мог, перед другим адвокатом, которому это дело так же не нравится, как и мне, потому что это чистая погибель для нас обоих – это непочтенно, это пятно на нашем добром имени, вроде хозяйского тавра на коровьей шкуре! Но что я могу поделать? Я принадлежу к роду Стюартов и должен лезть из кожи вон ради своей родни и своего клана. А тут не далее как вчера одного из Стюартов бросили в Замок. За что? Я знаю, за что: акт семьсот тридцать шестого года, вербовка рекрутов для короля Людовика. И вот увидите, он кликнет меня себе в адвокаты, и на моем имени будет еще одно пятно! Честно вам скажу: знай я хоть одно слово по-древнееврейски, я бы плюнул на все и пошел в священники!