а он узнает, что длинноногая девица в столь затруднительном положении! Я уж не говорю о легкомыслии вашей любящей дочери, питающей к нему уважение и дружбу». А засим следует подпись моей негодницы! – продолжал Престонгрэндж. – И – вы видите, мистер Дэвид, я сказал истинную правду, утверждая, что мои дочери шутят над вами любя.
– Дурак весьма польщен, – сказал я.
– А признайте, разве не великолепно разыграно? Разве эта девица с гор не настоящая героиня?
– Я всегда знал, что у нее благородное сердце, – сказал я. – И уверен, что она даже не подозревала… Но прошу прощения, я коснулся запретного предмета.
– Могу в этом поручиться, – сказал он напрямик. – Могу поручиться, она думала, что бросила вызов самому королю Георгу.
Напоминание о Катрионе и мысль о том, что она в тюрьме, странно меня взволновали. Я видел, что даже Престонгрэндж восхищен и не может сдержать улыбки, думая о ее поступке. Что же до мисс Грант, то, при всей ее неприятной манере шутить, она ясно выразила свое восхищение. Меня вдруг бросило в жар.
– Я не дочь вашей светлости… – начал я.
– Это мне известно! – ввернул он, улыбаясь.
– Я сказал глупость, – поправился я. – Или, верней, я не так начал. Без сомнения, было бы неразумно со стороны мисс Грант посетить тюрьму. А вот я, мне кажется, буду плохим другом, если не поспешу туда сей же час.
– Эге, мистер Дэвид, – сказал он. – Мы ведь, кажется, заключили с вами сделку?
– Милорд, – сказал я, – соглашаясь на эту сделку, я, конечно, испытывал благодарность за вашу доброту, но у меня язык не повернется отрицать, что мной руководили и собственные интересы. В моем сердце было своекорыстие, и теперь я этого стыжусь. В интересах вашей светлости рассказывать всем и каждому, что этот Дэвид, от которого столько беспокойства, ваш друг и живет в вашем доме. Что ж, рассказывайте, отрицать этого я не стану. Но покровительство ваше мне больше не нужно. Я прошу только одного – отпустите меня и дайте мне пропуск, чтобы я мог повидаться с нею в тюрьме.
Он сурово посмотрел на меня.
– Мне кажется, вы подходите к делу не с того конца, – сказал он. – Вы получили от меня знак моего расположения, хотя, ослепленный неблагодарностью, видимо, не заметили этого. Но покровительства своего я вам не дарил и, скажем прямо, даже еще не предлагал. – Он помолчал. – И предупреждаю вас, вы сами себя плохо знаете, – добавил он. – Молодости свойственна поспешность. Не пройдет и года, как вы переменитесь.
– А мне нравится быть таким! – воскликнул я. – Достаточно я насмотрелся на этих молодых адвокатов, которые выслуживаются перед вашей милостью и стараются подольститься даже ко мне. Да и старики тоже не лучше. Все они имеют тайную цель, весь их клан! Именно поэтому вам и кажется, будто я сомневаюсь в расположении вашей светлости. Какие основания у меня считать, что вы ко мне расположены? Но вы же сами сказали, что я вам нужен!
Тут я смущенно замолчал, опасаясь, что зашел слишком далеко; он смотрел на меня с непроницаемым видом.
– Милорд, простите меня, – заговорил я снова. – Я из деревни и не обучен тонкостям обхождения. И все же мне кажется, само приличие требует, чтобы я поехал повидать своего друга и тюрьме. Но я никогда не забуду, что обязан вам жизнью, и, если это принесет пользу вашей светлости, я остаюсь. К этому обязывает меня простая благодарность.
– Мы могли прийти к такому выводу, потратив гораздо меньше слов, – сказал Престонгрэндж сурово. – Нет ничего легче, а подчас и вежливей, чем просто сказать «да».
– Но, милорд, вы меня не совсем поняли! – воскликнул я. – Ради вас, ради моей собственной жизни, ради расположения, которое, как вы говорите, вы ко мне питаете, ради всего этого я согласен, но не ради какой-либо корысти, которую я могу из этого извлечь. Если я останусь в стороне, когда будут судить эту девушку, то при теперешнем положении это будет для меня только выгодно. А я не хочу на этом ничего выгадать. Я лучше все разрушу, чем строить свое благополучие на такой основе.
С минуту он сохранял серьезность, потом улыбнулся.
– Помните сказочку о человеке с длинным носом? – сказал он. – Если бы вы поглядели на луну в зрительную трубу, то и там увидели бы Дэвида Бэлфура! Но ладно уж, будь по-вашему. Я попрошу вас только об одной услуге, а потом вы свободны. Мои секретари завалены работой. Будьте добры, перепишите вот эти несколько страниц, – сказал он, наугад шаря среди объемистых рукописей, – а когда закончите, с богом! Я не желаю обременять себя совестью мистера Дэвида. А если вы по пути бросите часть этой рукописи в канаву, то вам будет куда легче ехать.
– Но тогда я поеду уже не совсем в ту сторону, милорд! – сказал я.
– Однако последнее слово всегда остается за вами! – воскликнул он со смехом.
И смеялся он не зря, так как теперь он нашел способ достичь цели. Стремясь лишить прошение силы или иметь наготове ответ, он хотел, чтобы я публично появился в роли приближенного к нему человека. Но если я так же публично появлюсь у Катрионы в тюрьме, люди, конечно, все поймут, и правда о побеге Джемса Мора станет очевидной. Таково было затруднительное положение, в которое я его поставил, но он мгновенно нашел выход. Переписка рукописи, от которой я не мог отказаться из простого приличия, задержала меня в Глазго, а за те часы, что я был занят этим, от Катрионы тайно избавились. Мне стыдно писать это о человеке, который осыпал меня столькими милостями. Он относился ко мне с отеческой добротой, а я всегда считал его фальшивым, как треснутый колокол.
ГЛАВА XIXМНОЮ ЗАВЛАДЕВАЮТ ДАМЫ
Переписка бумаг была скучным и утомительным занятием, тем более, что речь там, как я сразу же увидел, шла о делах совсем не спешных, и мне было ясно, что это только предлог меня задержать. Едва закончив работу, я вскочил в седло и, не теряя времени, ехал до темноты, а когда меня застигла ночь, остановился в каком-то доме близ Элмонд-Уотер. Еще затемно я снова был в седле, и лавки в Эдинбурге только открывались, когда я с грохотом проскакал по Уэст-Бау и осадил лошадь, от которой валил пар, у дверей дома генерального прокурора. При мне была записка Дойгу, доверенному милорда, от которого, как говорили, у него не было тайн, весьма достойному и простому человеку, толстенькому, самонадеянному и пропахшему табаком. Он уже сидел за конторкой, выпачканной табачной жвачкой, в той самой приемной, где я случайно встретился с Джемсом Мором. Он прочел записку истово, словно главу из Библии.
– Гм, – сказал он. – Вы несколько запоздали, мистер Бэлфур. Птичка улетела – мы ее выпустили на волю.
– Вы освободили мисс Драммонд? – воскликнул я.
– Ну да, – ответил он. – А зачем нам было ее держать, подумайте сами? Кому охота подымать шум из-за ребенка.
– Где же она? – спросил я.
– Бог ее знает! – сказал Дойг, пожимая плечами.
– Наверное, она пошла домой к леди Аллардайс, – сказал я.
– Очень может статься, – согласился он.
– Так я скорей туда, – сказал я.
– Не хотите ли пожевать чего-нибудь перед дорогой? – спросил он.
– Нет, не хочу ни пить, ни есть, – сказал я. – Я напился молока в Рато.
– Так, так, – сказал Дойг. – Ну, по крайности оставьте лошадь и пожитки, квартировать ведь, небось, тут будете.
– Ну нет, – сказал я. – В такой день ни за что не пойду на своих двоих.
Дойг выражался очень простонародно, и я вслед за ним тоже заговорил на деревенский манер, право же, гораздо проще, чем я здесь написал; и я чуть не сгорел со стыда, когда чей-то голос у меня за спиной пропел куплет из баллады:
Седлайте, друзья боевые мои,
Коня вороного скорей,
И я полечу на крыльях любви
К красавице милой моей.
Я обернулся и увидел молодую девушку в утреннем платье, которая спрятала руки в рукава, как бы желая этим удержать меня на расстоянии. Но взгляд ее был приветлив, это я почувствовал сразу.
– Позвольте мне выразить вам мое почтение, мисс Грант, – сказал я, отдавая поклон.
– И мне также, мистер Дэвид, – отозвалась она и низко присела передо мной. – Я хочу напомнить вам старую-престарую поговорку, что месса и мясо никогда не помеха мужчине. Мессу я не могу вам предложить, потому что все мы добрые протестанты. Но съесть кусок мяса я вам настойчиво советую. Я же тем временем, думается, сумею рассказать вам кое-что небезынтересное, ради чего стоит задержаться.
– Мисс Грант, – сказал я, – и без того я у вас в долгу за несколько веселых и, как мне кажется, очень добрых слов на листке бумаги без подписи.
– Без подписи? – переспросила она с очаровательной задумчивостью, словно силилась что-то вспомнить.
– Если это не так, я вдвойне разочарован, – продолжал я. – Но у нас, право, еще будет время поговорить об этом, ведь отец ваш любезно предложил мне пожить некоторое время под одной крышей с вами. Но в данную минуту дурак не просит у вас, ничего, кроме свободы.
– Вы так нелестно отзываетесь о себе, – заметила она.
– Мы с мистером Дойгом рады принять еще более нелестные прозвища, если только их выведет ваше искусное перо, – сказал я.
– Мне снова приходится восхищаться скромностью мужчин, – заметила она. – Но если вы отказываетесь от еды, ступайте немедля. Тем скорей вы вернетесь, ведь дело у вас дурацкое. Ступайте, мистер Дэвид. – И она открыла передо мной дверь.
Вскочив на коня, он воскликнул: "Клянусь,
Меня средь лесов и полей
Ничто не удержит, пока не примчусь
К красавице милой моей".
Я не заставил ее повторять разрешение дважды и оценил строки, приведенные ею, уже по дороге в Дин.
Старая леди Аллардайс гуляла по саду одна, в высоком чепце, опираясь на черную, отделанную серебром трость. Когда я спешился и подошел к ней с почтительным поклоном, она вдруг покраснела и высоко вскинула голову, как мне показалось, с величием настоящей императрицы.
– Что привело вас к моему скромному порогу? – воскликнула она тонким голосом, слегка в нос. – Я бессильна его защитить. Все мужчины из моей семьи умерли и лежат, в земле. У меня нет ни сына, ни мужа, который встал бы у моей двери. Всякий бродяга может дернуть меня за бороду, и самое ужасное, – добавила она словно бы про себя, – что у меня и вправду есть борода.